Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
— Ну, как там было дело? — спросил он у Викса, протолкавшись вперёд.
Джек Викс посмотрел на Джека Риди, и Вуда, и Слэттери, и Ча Лиминга, придвинувшихся к нему.
— Нет, можете себе представить, — фыркнул он. — Геддон взял да все дело и изгадил! — Злым голосом он рассказал, что произошло на собрании.
— А насчёт пособия он ничего не говорил? — крикнул Гарри Кинч из толпы.
— Ни черта! — отвечал Джек.
Рабочие озлобленно притихли. Государственное пособие безработным было снижено ещё в начале месяца, а Касса взаимопомощи Союза прекратила выдачу ссуд.
Джек Риди обратил к Виксу своё застывшее лицо. Что-то грозное было в бесстрастии этого лица. Джек спросил своим обычным жёстким и презрительным тоном:
— А какого он мнения насчёт забастовки?
— Ну, это ему меньше всего улыбается, — возразил Викс, так и кипя негодованием. — Он совсем выдохся. Ничего он не сделает.
— Ничего не сделает? — повторил Джек Риди, как бы про себя. — Что же, тогда придётся нам самим сделать что-нибудь.
— Надо опять устроить демонстрацию, — вставил Вуд.
— Демонстрацию! — промолвил Джек с горечью, и с вопросом о демонстрации было кончено. На той неделе уже произошла одна демонстрация безработных, шествие на «Снук» с красным флагом, в сопровождении конной полиции, и речи. Всё было как следует, полицейские ехали рядом как добрые товарищи, и всё прошло великолепно, без малейшего ущерба для кого бы то ни было. Джек думал об этом с горечью, с глубокой горечью. Такие вещи бесполезны. Бесполезны. И он хочет действовать, он должен действовать, всем своим существом жаждал он действий.
Джек горячо надеялся, что увольнение Берта Викса послужит Геддону предлогом объявить забастовку. Забастовка — это массовое выступление и такое выступление — единственный выход. Выступление нескольких человек или нескольких сот человек ничего не даст, а выступление всех уже кое-что значит: это значит, что «Нептун» прогорит. Это значит — показать кому следует свою силу, это значит — действовать, действовать!.. А тут вдруг оказывается, что никакой забастовки не будет!
Лоб Джека сморщился, как от боли. Джек походил на глухонемого, который пытается осмыслить что-то непонятное. Он пробормотал:
— Это собрание никуда не годилось. Нам надо устроить другое. Надо что-нибудь делать… Ради бога, дайте кто-нибудь покурить!
Тотчас же Вуд протянул ему папиросу. И эта и другая папиросы были добыты из автомата на улице, который Вуд наловчился «обрабатывать». Слэттери подал Джеку зажжённую спичку, прикрывая её рукой. Джек только наклонил своё мертвенно-бледное лицо и жадно затянулся. Потом оглядел окружавших его людей и заговорил громко:
— Слушайте, ребята. Сегодня в восемь — массовое собрание. Поняли? Передайте дальше. В восемь часов!
Слова эти были переданы дальше, а Джек Викс полуиспуганно-полузаискивающе запротестовал:
— Смотри, Джек, отвечать придётся тебе.
— А, наплевать! — сказал Джек, все с той же отчаянностью в голосе. — Можешь сидеть дома, если хочешь. Или беги в больницу к своему Берту.
Грубое лицо Викса покраснело, но он промолчал. Джеку Риди всего лучше не отвечать.
— Ну, идём! — обратился Джек к остальным. — Вы намерены тут торчать всю ночь, что ли?
Он пошёл вперёд, прихрамывая, по Каупен-стрит и вошёл в трактир «Привет». Джек не открывал рукой вертящуюся дверь, он нажал на неё плечом и прошёл. Остальные сделали то же самое.
Трактир был полон, за стойкой стоял Берт Эмур. Уж много лет стоял Берт за этой стойкой, словно врос в неё, меднолицый, гладковолосый, со смоченным и аккуратно закрученным на лбу коком, как будто зализанным коровой.
— Здорово, Берт, — сказал Джек с угрожающей любезностью. — Что вы будете пить, ребята?
Все спутники ответили на вопрос, и Берт наполнил кружки. Никто не платил, — и в усмешке Берта выражалось беспокойство.
— Наливай, Берт, — скомандовал Джек, и Берт дрогнул. Его медно-красное лицо стало ещё краснее. Но всё же он снова наполнил кружки. Простояв столько лет за прилавком в «Привете», Берт Эмур знал, когда следует наливать, улыбаться и ничего не говорить. Торговля спиртными напитками имела свои особенности, и Берт понимал, что ему лучше не ссориться с Джеком Риди и его компанией.
— Скверная эта история, Джек, — начал Берт, пытаясь завести разговор, — скверная вышла история с молодым Виксом.
Джек притворился, что не слышит, но Ча Лиминг вежливо перегнулся через прилавок.
— А тебе что об этом известно?
Берт поглядел на Лиминга и решил, что благоразумнее не отвечать на его вопрос. Ча был весь в отца, Боксёра Лиминга, с той только разницей, что Ча побывал на фронте и стал как-то современнее. На войне Ча получил медаль, и после демонстрации на «Снуке» на прошлой неделе он привязал эту медаль к хвосту бездомного пса. Пёс бегал по всему городу, волоча в грязи красивую боевую медаль. И Ча окрестил его «Героем войны». «За такую штуку не миновать тюрьмы, и рано или поздно Ча туда непременно угодит», — думал Берт.
Берт протянул руку, чтобы взять обратно бутылку виски, но раньше чем он успел это сделать, Джек взял бутылку с прилавка и отошёл к столику в углу. Все пошли за ним. За столом сидело несколько человек, но они спешно ретировались. Джек и его спутники уселись и начали беседовать. Берт издали наблюдал за ними. Обтирая прилавок, он не спускал с них глаз.
Они сидели за столом в углу, разговаривали и пили, доканчивая бутылку. Вокруг них скоплялось все больше народу, слушали, принимали участие в разговоре, пили. Шум становился всё более и более ужасающим, все говорили разом, горячо обсуждая историю с Виксом, бездеятельность Геддона, прекращение выдачи ссуд из Союза, надежды на новый закон о копях. Говорили все, кроме Джека Риди.
Джек сидел у стола, глядя в одну точку своими мёртвыми глазами. Он не был пьян, никакое количество выпитой водки не могло опьянить Джека, это-то и было хуже всего. Его узкие губы были крепко сжаты, и он всё время кусал их, словно давая выход накопившейся горечи. Жизнь наполнила горечью душу Джека. Весь он был воплощённая внутренняя боль и полными боли глазами глядел на страдающий мир. Душу Джека сформировали и несчастье в шахте, и война, и мир, — унижения и муки безработицы, лишения и всякие ухищрения как-нибудь прожить, заклад вещей, жестокость нищеты, опустошённость души, более страшная, чем голод. Все эти разговоры приводили его в отчаяние: горланят без толку, болтают на ветер. И то же самое будет на митинге в восемь часов — слова, слова, ничего не стоящие, ничем не помогающие, ни к чему не ведущие! Чувство глубокой безнадёжности овладело Джеком.
И вдруг дверь распахнулась, и в трактир ворвался Гарри Кинч. Гарри был племянник того самого Вилля Кинча, который много лет тому назад прибежал сюда, когда Ремедж отказал ему в обрезках для его маленькой дочки Элис. Но и тут сказывалась разница поколений. Гарри гораздо лучше разбирался в политике, чем Билль. И у Гарри в руках был последний номер «Аргуса».
Он остановился на одно мгновение, оглядывая посетителей, затем прокричал:
— Об этом написано в газетах, товарищи! Наконец-то всё ясно… — Голос его обрывался. — Нас продали… обманули…
Все глаза обратились на Кинча.
— Что такое? — спросил хрипло Слэттери. — О чём ты толкуешь, Гарри?
Гарри откинул волосы со лба.
— В газетах напечатано… новый закон… это величайшее надувательство, такого ещё не было… Они не дали нам ничего, товарищи. Ни единого… — тут голос совсем изменил ему.
Гробовая тишина наступила в трактире. Все знали, что им было обещано. И бессознательно все надежды каждого из этих людей были сосредоточены на новом законопроекте.
Первым зашевелился Джек Риди.
— Покажи скорее газету! — сказал он. Схватил её и принялся читать. Все склонились над столом, толкая друг друга, вытягивая шеи, чтобы заглянуть в газету, где крупным шрифтом были напечатаны все пункты предательского закона.
— Клянусь богом, так и есть! — сказал Джек.
Затем Ча Лиминг, уже полупьяный, в бешенстве вскочил со стула.
— Это уже слишком, — заорал он. — Мы этого так не оставим!
Все заговорили разом, поднялся шум. Газета переходила из рук в руки. Теперь встал уже и Джек Риди, снова хладнокровный, сдержанный. В этом хаосе он прозревал новые возможности. Глаза его уже больше не были мертвы, они горели.
— Дай ещё виски, — сказал он. — Живее!
Он залпом выпил своё виски, оглядел присутствующих. Затем крикнул:
— Я иду в клуб. Кто хочет, может идти за мной!
Раздался ответный рёв. Все кинулись за Джеком. Толпа хлынула из трактира в грозовую тьму улицы и устремилась с Джеком Риди во главе по Каупен-стрит, к зданию клуба.
Там у подъезда собрались уже и другие рабочие, все больше безработная молодёжь, все уволенные из «Нептуна» при первом сокращении, ввергнутые в чёрное отчаяние этой новостью, которая молнией облетела Террасы и окончательно убила все надежды.
