Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли

– Вся армия смотрит. Но Юсуф не знает о смерти жены, что мне только на руку. Он будет рваться домой, захочет сбежать… – неслышно зайдя в камеру, Михаэль, первым делом, привстал на цыпочки:

– Вот проводок, теперь он разболтается. Запись прекратилась, никто ничего не увидит… – одеяло зашевелилось, египтянин поднял наголо обритую, в царапинах голову:

– Он меня узнал, – понял Михаэль, – узнал… – в отекших глазах заплескался страх. Присев на койку, капитан Леви наклонился:

– Не бойся, Юсуф… – зашелестел вкрадчивый голос, – я пришел тебе помочь.

На закрытой полотняным шатром террасе, на крыше отеля «Дан», гремел рок:

Часы показывали почти три ночи. На разоренных столах громоздились пустые бутылки шампанского и коньяка, белые скатерти испещрили пятна сигаретного пепла. Ветер с моря трепал брошенные салфетки, гонял по полу окурки, развевал подолы женских платьев. На тарелках блестела икра, на деревянных кругах оплывали куски французского сыра. Вокруг валялись шкурки мандаринов, пахло кофе, прибрежной солью, женскими духами.

Парень за перемигивающейся огоньками звуковой установкой, завывая, провозгласил:

– Новая м-у-у-у-зыка… – он говорил по-английски с сильным акцентом, – Элвис Пресли! Танцуют все… – у низких диванов стояли винтовки. Несколько парней и девчонок носили военную форму:

– Они поют в армейском ансамбле… – у Ханы кружилась голова, – они в увольнительной, но все равно обязаны иметь при себе оружие… – до начала танцев они с ребятами исполнили хит Пресли: «Love me tender». Публика орала: «Дате! Дате!», Хана повела рукой в сторону ребят:

– Все аплодисменты им… – язык немного заплетался, – они приехали на вечеринку с военной службы… – кроме Тупицы, Аарона Майера и Тиквы, Хана больше никого не знала в толпе молодежи:

– Но Аарон с Тиквой отправились в пансион, а Тупица пьет с армейскими приятелями… – вечеринка, как обычно, началась сама собой. Записку от Генрика принесли на балкон «Габимы», где они курили в антракте. Хане понравилась музыка Стравинского. Аарон Майер кивнул:

– Мне тоже. Вообще в новом театре звук стал другим. Мы используем не только обычные мелодии, но и современные произведения, шумы повседневной жизни, радиопередачи. Все сводится, микшируется режиссером, то есть диск-жокеем, – он улыбнулся, – как говорят в клубах… – Хана старалась не думать о письме, полученном утром с базы Нахаль Оз.

Армейский конверт ждал ее на стойке портье. Сердце забилось, Хана облегченно выдохнула:

– Он вернулся с задания. На тиронуте не дают увольнительных, но ему осталось только два месяца на курсе молодого бойца. От Песаха до Шавуота нельзя ставить хупу, но ничего страшного. Я подожду, поезжу с концертами, а в начале лета мы поженимся… – ей неожиданно, захотелось позавтракать не чашкой кофе и сигаретой, а чем-то еще. Хана позволила себе пару мандаринов. Письмо она пока не распечатывала. Она сидела в пустой столовой пансиона, радио бубнило что-то на иврите. На кухне гремели кастрюлями, девушка блаженно улыбалась:

– Может быть, мне хочется есть из-за маленького Меира или маленькой Малки, – весело подумала она, – мы ни о чем не заботились той ночью… – она не хотела заботиться:

– Дети это заповедь… – Хана слизнула сладкий сок с губ, – Аарон станет раввином в Иерусалиме. Я могу преподавать музыку, это разрешено. У нас будет много детей… – девушка закрыла глаза, – пятеро, шестеро… – она коснулась красной ниточки на тонком запястье:

– Старуха сказала, что я буду жить на востоке. До Японии я теперь вряд ли доеду, да и что Аарону делать в Японии? Она болтала ерунду, не думай о ней… – за второй чашкой кофе Хана распечатала письмо.

Обрывки бумаги она давно пустила по ветру на тель-авивском пляже, однако она помнила сухие, короткие строки:

– Нам с тобой не по пути, Хана. Я не должен был так поступать, я тебя не люблю. Я желаю тебе счастья и успехов в работе… – раздирая конверт и записку, она стиснула зубы:

– Ошибка, я была ошибкой. Он допустил слабость, я недостаточно кошерна для него. Я ношу декольте, юбки выше колена, и пою со сцены. Пошел он к черту, пусть женится на кошерной девушке, – Хана криво улыбнулась, – пусть она покроет голову косынкой, засядет на кухне, и начнет рожать без остановки. Пусть остается в Меа Шеарим, лицемер. Все они такие, на словах соблюдают, а на деле проявляют слабость, как он пишет. Я стала для него слабостью… – она не собиралась отвечать на письмо:

– Чем быстрее я о нем забуду, тем лучше, – сказала себе Хана, – а в случае последствий, я обо всем позабочусь. Здесь это легально, да и во Франции Момо знает, к кому обратиться. Она много раз это делала до войны… – последствий никаких не оказалось. Три дня назад Хана поняла, что ничего не будет:

– Хорошо, – обрадовалась она, – меньше забот. Обещаю, что я никогда не вспомню о проклятом лицемере… – она все равно помнила ласковый голос:

– Горлица моя, моя голубка… – слышала она шепот, – иди ко мне, моя прекрасная, моя Хана…

На балконе Габимы, приняв записку от капельдинера, она пробежала глазами атласную карточку. Генрик, получивший аттестат почти заочно, не потерял аккуратного, выученного в Требнице почерка:

– Тупица снял на ночь последний этаж отеля «Дан», – Хана затянулась сигаретой, – номера и террасу. Будет музыка, обещается большая вечеринка… – Тиква поинтересовалась:

– Дядя Авраам тоже придет… – Хана фыркнула:

– Непременно. И мадам Симона, из кибуца. Вечеринка для молодежи, стариков Тупица не приглашает… – террасу наполняли музыканты, художники, актеры:

– Армейские приятели Тупицы позвали своих приятелей, те своих… – Хана обвела глазами толпу, – здесь две сотни человек. Они все меня знают, а я ни о ком понятия не имею… – это не мешало ей танцевать и петь. Принесли гитару, ее долго не отпускали с подиума:

– Тиква и Аарон уехали, а Тупица исчез… – большая рука легла на черный шелк ее вечернего платья. Генрик, во фрачных брюках, и расстегнутой почти до пояса рубашке, покачивался. Темные, длинные волосы развевал ветер, Хана вдохнула аромат коньяка:

– Покури, – Тупица бесцеремонно сунул ей косячок, – лучшая травка в Тель-Авиве. Поклонники моего таланта принесли… – Хана затянулась, голова закружилась сильнее. Шпильки заскользили по полу, Генрик поймал ее:

– Тебе надо выпить… – он взял со стола початую бутылку коньяка, – давай на брудершафт за искусство! За нас, служителей Мельпомены… – Хана пьяно хихикнула:

– Ты не актер, ты служитель музы Эвтерпы. То есть был бы, если бы ты играл на флейте. У греков не было отдельной музы для музыки… – Тупица махнул бутылкой:

– Какая разница! Весь мир театр, мы в нем актеры… – забулькал коньяк, Хане обожгло горло:

– Момо выступала пьяной, то есть выпившей. Хорошо, что мне больно, – пронеслось в голове у девушки, – чем больнее, тем меньше я думаю о нем… – ей захотелось взяться за опасную бритву:

– Некоторые девчонки себя режут… – в парижской консерватории она видела заживающие ссадины на руках товарок, – некоторые морят себя голодом, как я. Правильно говорила Момо, любая боль лучше раздирающей сердце… – Тупица привлек ее к себе:

– Теперь мы можем потанцевать. Косячок у нас остался, в номере много травки… – уверенная рука, коснувшись ее талии, отправилась дальше:

– Ты очень худая, – одобрительно сказал Генрик, – молодец, ты следишь за собой… – рука поглаживала невесомый шелк, Хана положила голову на его плечо:

– Он женат, но какая разница. Адель в кибуце, она ничего не узнает. У них деловой брак, они заняты карьерами. Мне надо забыть о двуличном мерзавце. Какая разница, Тупица или кто-то другой? Все считают, что у меня сотня любовников… – повеяло теплым запахом сандала, знакомый голос сказал: