Эптон Синклер - Зубы Дракона

— Dem Mutigen ist das Gluck hold![191] Жирный командир встал со стула, чтобы ускорить прощание со своим гостем, и наградил его ошеломляющим шлепком на спине и взрывом веселья, который оставил посетителя в недоумении, смеялись вместе с ним или над ним.

Так Ланни расстался с этим полуобнаженным флибустьером и был вежливо доставлен в свой отель молодым штабным офицером. Бумаги Ланни, очевидно, привезли во время их путешествия из Мюнхена. Фуртвэнглер отдал ему его паспорт и шесть тысяч марок.

Также разрешение на выезд. Он пообещал, что одежда Ланни и другие вещи будут отправлены в Жуан. Американец не стал предъявлять претензии на деньги, которые были найдены на теле Хьюго Бэра!

Его автомобиль был доставлен в отель, и обер-лейтенант заверил его, что автомобиль был правильно обслужен и заправлен полностью бензином. Они тепло расстались друзьями. Ланни оставался в Берлине только для того, чтобы оплатить счет отеля и отправить телеграммы Рахель в Жуан, отцу в Ньюкасл, матери и жене в Англию: «Выезжаю Крийон Париж Надеюсь на успех Уведомьте друзей все хорошо». Он не смел добавить больше ничего, только попросить Ирму встретиться с ним в Париже. Он знал, что они должны мучиться от страха о нем, но он не сможет ничего объяснить, пока не покинет Германию и не вывезет из неё Фредди. Может случиться, что старомодный тевтонский флибустьер может получить дополнительную информацию и изменить свое мнение. Семья Хеллштайнов в Париже может «пойти в разнос», или гестапо в Мюнхене может раскопать историю попытки побега из тюрьмы.

А может они уже раскопали, а министр-Президент Пруссии тактично воздержался от упоминания этого? Кто мог проникнуть в разум этого мастера интриги, массового убийцы людей! Ведь он нашел время в течение последних двух недель безумия и убийств обратить внимание, что в его лапах оказался американский плейбой, и нашёл способ его использовать. Ланни трясло от ужаса каждый раз, когда он вспоминал эти минуты в застенке. И этот опыт не становился менее страшным из-за того, как он теперь понял, что был частью постановки, разработанной, чтобы получить его помощь в вымогательстве несколько миллионов марок, возможно, нескольких десятков миллионов марок из семьи еврейских банкиров.

Ланни не чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы вести машину, но он не хотел оставлять свой автомобиль нацистам. Он вывел его и поехал, крепко держась за руль, полный страхов, и без надежды от их освобождения. Нацистский генерал обманывал его несколько раз, может сделать это снова. Так или иначе, Ланни пришел к выводу, что он не будет удовлетворен освобождением только одного еврейского друга из лап террора. Он хотел спасти всех евреев. Он хотел разбудить Европу, чтобы она осознала значение этого морального безумия, разразившегося на её просторах. Дружелюбный немецкий народ попал в руки бандитов, самых страшных за всю историю, потому что они были вооружены современной наукой. Ланни повторил чувства «простого штурмовика», о котором рассказывал Геббельс, который хотел, чтобы стены спальни Рёма упали, чтобы немецкий народ мог увидеть. Ланни хотел, чтобы упали стены этой камеры пыток, так чтобы весь мир мог видеть.

Он пересек границу Бельгии рано утром и поехал в гостиницу поспать, сон был полон мучительных сновидений. Но когда он проснулся и съел завтрак, то почувствовал себя лучше и пошел к телефону. Был один человек, которого он хотел услышать немедленно, и это был Джерри Пендлтон в Каннах. Если он был в Каннах. Догадка Ланни оказалась правильной, и голос его друга звучал радостно.

«Я нахожусь в Бельгии», — сказал молодой человек. — «Я в порядке и просто хочу несколько ответов на вопросы без каких-либо имен».

«Годится», — ответил Джерри.

— Ты видел нашего друга в тот вечер?

— Я видел, как его вытащили, но за ним никто не пришел.

— Что случилось потом?

— Я полагаю, он был доставлен обратно. У меня не было никакой возможности, чтобы убедиться. Я ничего не смог сделать, был соблазн попробовать, но я не видел, как я мог уйти без автомобиля.

— Я боялся, что ты попытаешься. Все в порядке. У меня есть обещание, и есть некоторые надежды.

— Я смертельно волновался о тебе. Я пошел к американскому консулу и сообщил о твоей пропаже. Я приходил снова и снова, и думал, что он сделает все, что сможет, но он только увиливал.

— Это было серьезно, но сейчас все в порядке. Что ты делал потом?

— Я не мог ничего придумать, что сделать для тебя, поэтому я сообщил семье. Они сказали мне ехать домой и ждать приказов, я так и сделал. Вот это да! малыш, но я рад слышать твой голос! Ты уверен, что с тобой все в порядке?

— На мне ни царапины. Я выезжаю в Париж.

— Я только что получил телеграмму от твоей жены, она находится в пути, чтобы встретить тебя в Крийоне. Она перепугана до потери сознания. Там было много в газетах, ты знаешь.

— Спасибо, старина, за всё, что ты сделал.

— Я не сделал ни черта. Я никогда не чувствовал себя таким беспомощным.

— Вполне возможно, ты спас меня. Во всяком случае, у тебя есть интересная история, которая подходит к тебе. Пока!

Путешественник добрался до Парижа на закате и нагрянул неожиданно на Ирму в её номере. Она смотрела на него, как на призрака, и казалось, боялась прикоснуться к нему. Стояла, как будто ожидая увидеть на нём шрамы или увечья. Он сказал: «Я здесь весь, дорогая», и обнял её.

Она разрыдалась. — «Ланни, я живу в аду в течение двух недель!» Когда он начал целовать ее, она отстранилась. И глядела на него пронизывающим взглядом, какого он никогда не видел на ее обычно спокойном лице. — «Ланни, обещай мне, ты должен пообещать мне, что никогда больше не поставишь меня в такое положение!»

Так это было, как было всегда между ними. Их спор возник еще до их любви. И собирался остаться таким же в дальнейшем. Он не хотел давать какие-либо обещания. Он не хотел говорить на эту тему, а она не хотела говорить ни о чем другом. В течение двух недель она представляла его мертвым, или еще хуже, искалеченным этими бандитами. Она, конечно, имела все основания на такие мысли. Он не мог назвать её глупой или обладающей богатым воображением. На самом деле, он не мог ей ничего рассказать. Она хотела бы услышать его историю. Но она не будет слушать ни её, ни что-нибудь другое, пока ее разум не успокоится его обещанием, что никогда, никогда он не поедет в Германию, никогда, никогда не будет иметь дело с этой ненавистной, злой, так называемой классовой борьбой, которая довела мужчин и женщин до безумия и преступлений и превратила цивилизованную жизнь в кошмар.

Он старался успокоить ее и сделать ее счастливой, но это было невозможно. Она думала и приняла решение. И он должен был быстро принять решение. Во-первых, он не расскажет ей всю историю о том, что случилось с ним в Гитлерлэнде. Этот рассказ только для мужчин. Он должен был рассказать дамам Хеллштайн о пытках. Но только Робби и Рик будут знать о его сделке с Герингом. Слухи такого рода извращаются с такой же быстротой, как они распространяются. И Ланни может заработать себе такое имя, что станет беспомощным для служения движению, которое он любил.

Теперь он сказал: «Успокойся, дорогая. Я здесь, и ничуть не пострадал от приключений. Я должен заняться срочным делом, извини меня, если я позвоню по телефону».

Ее чувства были задеты, и в то же время у нее проявилось любопытство. Она слышала, как он вызвал Оливье Хеллштайн, мадам де Бруссай, и сказал ей, что только что вернулся из Германии, где видел ее дядю Соломона, и имеет для нее печальные известия. Он думает, что ее мать и отец также должны их услышать. Оливье согласилась отменить приглашение на ужин, и ему предложили придти к ней домой вечером.

Он не хотел брать с собой Ирму, и было трудно не обидеть ее. Но зачем подвергать ее тяжелому испытанию и присутствовать при трагической семейной сцене? Он должен был сказать им, что нацисты жестоко избивали брата Пьера Хеллштайна, чтобы получить его деньги. И, конечно, они будут плакать, и, возможно, терять психическое равновесие. Евреи, как и большинство других людей, любят свои деньги, и они любят своих родственников, и между этими двумя привязанностями семья Хеллштайн будет чувствовать себя также избитой.

И тогда, конечно, Ирма захотела узнать, как ему удалось увидеть такие вещи? Он с трудом увильнул от ответа. Он не мог сказать: «Геринг захватил меня, чтобы я рассказал об этом Хеллштайнам, за это выпустит Фредди». В самом деле, не нужно было упоминать о Фредди вообще, было ясно, что Ирме он не интересен, она не задала ни единого вопроса о нём. Единственное, что её волновало сейчас, это иметь мужа без необходимости сходить с ума от страха. Она смотрела на Ланни теперь, как если бы он был чужим. Как, впрочем, он и был им, по крайней мере, одна часть его, новая жесткая и непоколебимая часть, желающая идти своим собственным путем и много не говорить об этом.