Болеслав Прус - Фараон
— Вы все его увидите. И счастлив будет тот, кто ослепнет на этот день…
Слова эти Херихор произнес с таким непоколебимым спокойствием, что среди собравшихся воцарилась тишина.
— Что же нам в конце концов надо делать? — спросил после некоторой паузы верховный судья.
— Фараон хочет, — сказал Херихор, — чтобы народ напал на храмы двадцать третьего. А мы должны добиться, чтобы на нас напали двадцатого.
— Вечно живущие боги! — воскликнул опять номарх Аа, всплескивая руками. — Зачем же нам навлекать на себя беду, да еще на два дня раньше?
— Слушайте Херихора, — заговорил решительным тоном Мефрес, — и всячески старайтесь, чтобы нападение произошло утром двадцатого паопи.
— А если нас в самом деле разобьют? — растерянно спросил судья.
— Если не помогут заклинания Херихора, тогда я призову на помощь богов, — ответил Мефрес, и в глазах у него сверкнул зловещий огонь.
— Разумеется, у верховных жрецов есть тайны, которых нам, простым смертным, не должно знать, — сказал верховный судья. — Что же, сделаем, как вы велите. Вызовем нападение двадцатого. Только помните, наша кровь и кровь детей наших падет на ваши головы…
— Пусть падет!
— Да будет так! — воскликнули одновременно оба жреца.
А Херихор прибавил:
— Десять лет правим мы государством, и за все это время никому из вас не чинилось обиды, каждое свое обещание мы исполняли. Потерпите же еще несколько дней и не теряйте веры: вы увидите могущество богов и обретете награду.
Номархи распрощались с жрецами, не стараясь даже скрыть свое уныние и беспокойство. Остались только Херихор и Мефрес.
После долгого молчания Херихор сказал:
— Да, этот Ликон был хорош, пока разыгрывал сумасшедшего. Вот если б можно было выдать его за самого Рамсеса!
— Раз уж мать не могла отличить, — ответил Мефрес, — значит, он очень похож. А сидеть на троне и сказать несколько слов толпе, я думаю, он сумеет. Впрочем, мы ведь будем при нем…
— Ужасно глупый комедиант! — вздохнул Херихор, потирая лоб.
— Умнее миллионов других. Это ясновидец, и он может оказать большие услуги государству…
— Ты мне все твердишь, достойнейший, про его ясновидение, — сказал Херихор с досадой. — Дай мне, наконец, возможность самому убедиться в этом.
— Если ты и в самом деле хочешь, пойдем со мной! Только заклинаю тебя богами, Херихор, о том, что ты увидишь, не вспоминай даже про себя.
Они спустились в подземелье храма Птаха и очутились в просторном подвале, освещенном светильником. При тусклом свете Херихор увидел человека, который сидел за столом и ел. На нем был кафтан гвардии фараона.
— Ликон, — обратился к нему Мефрес, — высший сановник государства хочет убедиться в способностях, которыми одарили тебя боги…
Грек оттолкнул миску с едой и разразился проклятиями:
— Будь проклят день, когда мои стопы коснулись вашей земли! Лучше б я работал в каменоломнях, лучше б меня колотили дубинками…
— Это еще успеется, — жестко заметил Херихор.
Грек замолчал и вдруг, увидев в руке Мефреса темный хрустальный шарик, стал дрожать. Он побледнел, взгляд его помутился, на лице выступил холодный пот. Глаза его уставились в одну точку, словно прикованные к хрустальному шарику.
— Уже спит, — промолвил Мефрес. — Разве это не удивительно?
— Если только не притворяется.
— Ущипни его… Уколи… Прижги чем-нибудь… — сказал Мефрес.
Херихор достал из-под белого одеяния кинжал и занес его над головой Ликона. Грек не шелохнулся, даже веки его не дрогнули.
— Посмотри сюда, — сказал Мефрес, поднося к лицу Ликона кристалл. — Ты видишь того, кто похитил Каму?
Грек вскочил со сжатыми кулаками и с пеной у рта.
— Пустите меня! — крикнул он хриплым голосом. — Пустите меня! Я хочу напиться его крови…
— А где он сейчас? — спросил Мефрес.
— В доме, в конце парка, у реки. С ним красивая женщина, — прошептал Ликон.
— Ее зовут Хеброн — это жена Тутмоса, — подсказал ему Херихор. — Признайся, Мефрес, — добавил он, — для того, чтоб это знать, не надо быть ясновидцем.
Мефрес прикусил свои тонкие губы.
— Если это не убеждает тебя, я покажу тебе кое-что получше, — ответил он.
— Ликон, — обратился Мефрес к греку, — теперь найди предателя, который ищет дорогу к Лабиринту.
Усыпленный грек пристальнее вгляделся в кристалл и после некоторого молчания ответил:
— Я вижу его… он одет в рубище нищего…
— Где он?
— Он спит на постоялом дворе, последнем у Лабиринта. Утром он будет там…
— Каков он собой?
— У него рыжие волосы и борода, — ответил Ликон.
— Ну, что? — спросил Мефрес Херихора.
— У тебя хорошая полиция, — ответил Херихор.
— Но зато сторожа Лабиринта плохо его охраняют! — проговорил с возмущением Мефрес. — Сегодня же ночью я поеду туда с Ликоном предостеречь местных жрецов. Но если мне удастся спасти священное достояние, разреши мне стать его хранителем…
— Если тебе угодно, — ответил Херихор равнодушно. Про себя же подумал:
«Благочестивый Мефрес начинает показывать зубы и когти: сам хочет стать „только“ хранителем Лабиринта, а своего питомца Ликона сделать „только“ фараоном. Право, чтобы удовлетворить алчность моих помощников, боги должны были создать десять Египтов».
Когда оба сановника вышли из подземелья, Херихор пешком вернулся в храм Исиды, где он жил; Мефрес же велел приготовить конные носилки: в одни молодые жрецы уложили усыпленного Ликона с мешком на голове, во вторые верховный жрец сел сам и, окруженный несколькими всадниками, помчался в Фаюм.
В ночь с 14 на 15 паопи верховный жрец Самонту, согласно обещанию, данному фараону, проник по никому, кроме него, не известному подземному коридору в Лабиринт. В руке у него был пучок факелов, из которых один был зажжен, а на спине — небольшая корзинка с инструментами.
Самонту очень легко находил дорогу из зала в зал, из коридора в коридор, одним прикосновением отодвигая каменные плиты в колоннах и стенах, где находились потайные ходы. Иногда он останавливался в нерешительности, но, прочитав таинственные знаки на стенах и сравнив их со знаками на четках, которые были у него на шее, шел дальше.
После получасового путешествия он очутился в сокровищнице и, сдвинув одну из плит пола, проник в зал, расположенный ниже. Зал был невысок, но просторен, свод его поддерживался множеством приземистых колонн.
Самонту поставил корзинку, зажег два факела и при свете их стал читать надписи на стенах.
«Несмотря на мой невзрачный вид, — гласила одна надпись, — я — истинный сын богов. Гнев мой ужасен».
«Под открытым небом я превращаюсь в огненный столб и творю молнии; замкнутый, я — гром и разрушение. Нет здания, которое устояло бы против моей мощи. Укротить меня может только святая вода, лишающая меня силы. Но гнев мой рождается не только от огня, но и от малейшей искры».
«Предо мной все склоняется и падает. Я как Тифон, опрокидывающий самые высокие деревья и поднимающий камни».
«Каждый храм имеет свою тайну, которой не знают другие…» — подумал Самонту.
Он открыл одну колонну и достал из нее большой горшок. На горшке была крышка, прилепленная воском, и отверстие, через которое внутрь колонны проходил длинный тонкий шнур, неизвестно где кончавшийся. Самонту отрезал кусок шнура, приблизил его к факелу и увидел, что шнур, шипя, очень быстро сгорает.
Затем он осторожно открыл ножом крышку и нашел внутри горшка что-то вроде песка и камешков серого цвета. Он вынул несколько камешков и, отойдя в сторону, ткнул в них факел. В одно мгновение вспыхнуло сильное пламя, и камешки исчезли, оставив после себя густой дым и неприятный запах.
Самонту вынул еще немного серого песку, высыпал его на пол, положил туда же кусок шнура, найденного у горшка, и все это прикрыл тяжелым камнем. Потом приблизил факел, шнур затлелся, и через минуту камень, окруженный снопом пламени, взлетел вверх.
— Он уже в моих руках, этот сын богов, — произнес, усмехаясь, Самонту. — Теперь сокровищница не обрушится.
Он стал ходить от колонны к колонне, отодвигать плиты и вынимать спрятанные там горшки. При каждом горшке был шнур; Самонту перерезал их, а горшки отставлял в сторону.
— Ну, — продолжал жрец, — государь мог бы подарить мне половину этих сокровищ или уж, во всяком случае, сделать моего сына номархом! И, наверно, сделает. Это великодушный царь… А мне самому полагается по крайней мере храм Амона в Фивах.
Обезопасив нижний зал, Самонту вернулся в сокровищницу, а оттуда проник в верхний зал. Там тоже были надписи на стенах и многочисленные колонны, а в них горшки, снабженные шнурами и наполненные камешками, которые при соприкосновении с огнем взрывались.
Самонту перерезал шнуры, вынул горшки из колонн, а щепотку серого песку завязал в тряпицу.
