Путешествие к вратам мудрости - Джон Бойн
Каждому из нас выдали меч, щит, кинжал – и больше ничего, что позволяло нам двигаться проворнее, чем нашим римским противникам, те обычно тащили на себе недельный запас еды и кирки с лопатами. Мы бились друг с другом попеременно – то один на один, то один на двоих, троих, четверых или пятерых, наши мускулы крепли, как и выносливость, и никто не отлынивал, зная: Марвел может быть суровым командиром и не без удовольствия задаст жару любому, по нерадивости не выполняющему его требования.
По вечерам, однако, отец, оставив в покое наши тела, принимался за наш разум, потчуя нас старинными сказаниями о предках-гельветах и приводя длинный список преступлений, грабежей и насилия, совершенных римлянами на захваченных ими землях с той поры, когда девственная весталка родила от Марса мальчиков-близнецов[19].
Я был самым младшим в горном лагере, и хотя я обрадовался случаю заслужить уважение моего отца, ярость и жестокость, что бушевали на моих глазах изо дня в день, угнетали меня. Конечно, мужчины обращались со мной осторожно, делая скидку на мое малолетство, но меч, занесенный над моей головой, нагонял на меня жуткий страх, и я поднимал щит выше головы в надежде уберечься от удара. А когда я спотыкался и падал и мои соперники, хохоча, замахивались мечами, будто собираясь разрубить меня пополам, мой страх лишь удваивался.
Учитывая род наших занятий, коим мы предавались в ограниченном пространстве на вершине горы, а также множество молодых разгоряченных ребят, пребывающих в непрестанном возбуждении, и то обстоятельство, что в отсутствие женщин некому было охладить их пыл, наверное, беда неизбежно случилась бы рано или поздно. Холодным сырым полуднем, всего за несколько дней до появления римлян, отец поставил меня биться с парнем по имени Лоравикс, он был на шесть лет старше меня, но среди ребят слыл трусом. Думаю, целью Марвела было унизить его, или меня, или нас обоих, потому что он собрал всю нашу армию посмотреть, как мы сражаемся, и поиздеваться над нашими суматошными, неуклюжими движениями. Мужчины встали вокруг нас, и мой отец издавал рык, стоило нам чересчур поспешно замахнуться мечом или подзабыть об искусстве маневрирования. Когда Лоравикс направил меч на меня, я поднял щит, обороняясь и одновременно целясь мечом сопернику в лодыжки, но он высоко подпрыгнул, как его учили, ловко крутанулся и едва не снес мне голову с плеч. Отец прикрикнул на нас, мол, нам велено только сражаться, а не убивать друг друга, и я опять замахнулся мечом, полагая, что мое оружие уткнется в щит Лоравикса, но тот внезапно, будто что-то вспомнив, повернулся к Марвелу, опустив правую руку. Моя правая двигалась слишком быстро, чтобы вмиг остановиться, и мой меч вонзился в запястье Лоравикса, лишив его кисти руки, а из обрубка тут же ручьем брызнула кровь. Я был в ужасе от содеянного, в глазах у меня потемнело, а когда Лоравикс заорал, я поспешил отвернуться и меня стошнило. Ребята подбежали к Лоравиксу, перевязали ему рану, но больше ничего нельзя было поделать, и парня отправили обратно в деревню. Я же трясся, не в силах унять дрожь, и тут Марвел удивил меня, проявив в кои-то веки отцовскую заботу. Если бы такое не случилось во время учебы, внушал он мне, то как пить дать случилось бы на поле битвы, и тогда не кисть Лоравикса покатилась бы под гору, но его голова.
Впрочем, тем же вечером, в сумерках, отец подошел ко мне, когда я, отойдя на некоторое расстояние от лагеря, мочился у дерева, развернул меня вполоборота и с размаху врезал по лицу перчаткой. Я ошалел, не понимая, какое еще непотребство я совершил, меня качнуло, и тогда он опять ударил меня, и опять, пока я не растянулся на земле. Мой проступок, конечно же, заключался не в том, что я изувечил парня, а в том, что блевал на глазах у всех. Марвелу претило любое проявление слабости, и тем более сыновней, особенно когда это могло плохо отразиться на самом Марвеле.
– Я таки сделаю из тебя мужчину, – пообещал он, глядя, как я катаюсь по траве, стараясь не заплакать от боли. – Когда мы с этим покончим, когда изгоним римлян, ты больше не будешь отираться днями напролет в компании женщин, но под моим надзором станешь наконец мужчиной. Таким, как я.
Мы бились храбро, наша маленькая армия против целой когорты римских легионеров, поэтому на одного убитого римлянина приходилось пятеро наших павших, империи хватило считаных часов, чтобы усмирить нас. Более шести десятков наших мужчин порубили безжалостно, остальных заставили спуститься с горы в кандалах. На лодыжках мужчин позвякивали цепи, и тяжко было смотреть на эту вереницу побежденных жителей деревни, унижение высвечивалось на их лицах, а в глазах – ожидание смерти.
В разгар битвы я спрятался, следуя наказу старших, в дупле дерева и с болью и отчаянием наблюдал, как мужчин, рядом с которыми я провел почти месяц, рубят на куски. Когда же отловили последних повстанцев – группу, возглавляемую моим отцом, – к моему удивлению, их отвели обратно в деревню, вместо того чтобы убить на месте.
Караулила их горстка солдат в ожидании центуриона Приска, отвечавшего за сохранность каменных укреплений, возведенных вокруг Ретии[20]. В битве Приск не участвовал, полагая, видимо, что наши деревенские оборванцы, осмелившиеся на мятеж, не достойны его внимания. Не появился он и на следующий день взглянуть на закованных в кандалы мужчин, задремывавших от усталости, голодных, провонявших мочой, дерьмом и рвотой. Тела погибших собрали в кучу днем ранее и положили на кострище, разрешив женщинам, потерявшим мужей и сыновей, самим разжечь этот костер. Смрадный запах горящей плоти носился в воздухе, добавляя тошнотворного амбре нашему поражению, и всю ночь напролет не смолкали надрывный плач и горестные поминовения.
Передвигаясь украдкой, то и дело прячась и выжидая, в дом моего отца я пробрался под покровом ночи, никто меня не видел. Фабиола и Наура успокаивали своих детей, напуганных жутью происходящего и отвратительными запахами. Поэтому первой меня заметила Альба, когда я тихонько проскользнул в дверь и ввалился в комнату. Сестра закричала от радости, и тут же все домочадцы – моя мать, женщина, которую я привык называть моей тетей, близнецы и мой искалеченный двоюродный брат – бросились обнимать и целовать меня. Я как мог отвечал на их вопросы о том, что все-таки произошло, и они то ужасались («Что будет, если центурион наконец появится»), то вздыхали с облегчением – по крайней мере, мне удалось выжить.
На следующее
