Волки - Евгений Токтаев
— Может, надо предупредить начальство бриттов? — спросил Тиберий, глаза которого беспорядочно метались, выдавая растерянность.
— Не надо, — отрезал Лонгин, — сначала сами выясним, что случилось.
* * *
— Ну и где этот хрен с горы ходит? — недовольным тоном поинтересовался худой легионер с вытянутым лицом, помешивая ложкой полбяную кашу в закопчёном котелке над огнём, — готово почти.
— За мясом пошёл, — ответил другой солдат, придирчиво разглядывавший застёжки доспеха.
— Это я знаю, — ответил худой, — чего он там застрял-то? Свиней что ли трахает? Их не трахать, а резать надо. Чего мы, опять пустое будем жрать?
— Сейчас, загежут тебе, ага. Я видел, там тгетьего тня всего четыге свиньи осталось, — прогундосил легионер со сломанным носом, — дачальство сожгёт, а тебе хег за щёку, как обычда.
— Хлебало завали, Носач! — возмутился худой.
Он хотел сказать что-то ещё, но не успел. Третий легионер, невысокий крепкий детина, отличавшийся большей небритостью в сравнении с остальными, не говоря ни слова отвесил затрещину обидчику худого. Несильно, больше для порядка. Гундосый Авл Назика вскинулся было, но здоровяк положил ему ладонь на плечо и молча погрозил пальцем.
— Ну и кому хер воткнули? — удовлетворённо поинтересовался худой и пригладил несколько длинных волосков, торчавших на подбородке.
Огрёбший затрещину, почесал затылок и пробурчал нечто невнятное.
К костру подсел ещё один легионер. На поясе его висела полотняная сумка, выдававшая в нём тессерария.
Тессерарий — младший офицер в римском легионе, помощник опциона, который в свою очередь был заместителем центуриона. Тессерарий отвечал за организацию караульной службы и передачу постам паролей в виде табличек-тессер.
— О! — оживился худой, — ну чё?
Новоприбывший развернул тряпицу.
— Сало.
— Опять? — скривился худой.
— Скажи спасибо, Гней, хоть это осталось. Всех свиней сожрали, но пекуарий говорит, что новые послезавтра будут.
— Тощие небось, — проворчал Балабол, — откармливать их ещё.
Тессерарий кинул мелко нарезанное сало в котёл.
— Э-э! Зачеб туда? — возмутился Назика.
— Не ссы, всем будет поровну, — пообещал худой Гней Прастина по прозвищу Балабол, размешивая кашу.
— Накладывай уже, — потребовал тессерарий.
— На, — Назика протянул худому пустую бронзовую миску-сковородку на длинной ручке.
Тот начал накладывать туда кашу.
— Ещё, — командовал тессерарий, — хорош, хватит.
Потом последовала очередь молчаливого здоровяка.
— А где моя? — спросил Балабол.
Он огляделся по сторонам, а потом пристально уставился на гундосого Авла, который уже собирался запустить ложку в кашу.
— Да вот же моя! А ну отдавай!
Назика удивлённо посмотрел на миску.
— Точно, смотги-ка. Ну извини, Гдей. На.
Он протянул худому миску, а сам поднялся, слазил в палатку и вернулся со своей.
— …А вечером, говорят, кровяную колбасу будут давать, — рассказывал тессерарий, — и вина больше обычного дадут. И даже, говорят, не мочу фракийскую, а чего получше.
Он посмотрел на здоровяка и добавил:
— Извини, Пор, я про мочу-то не в обиду. Оно, фракийское-то, всякое бывает.
Здоровяк Пор усмехнулся, но ничего не сказал. По его имени, «сын», в общем-то нельзя было определить, что он именно фракиец. Собственно, в крови его чего только не было намешано — мать иллирийка, отец наполовину фракиец, наполовину римлянин, но полноправный гражданин. Да и само имя, вернее прозвище, на латыни означало то же самое, что и на языке фракийцев. А ещё «мальчик». Прилипло оно к легионеру, когда он, шестнадцатилетним сопляком-сиротой, приписав себе лет, вступил под знамя Орла. А по имени Пора никто и не называл, разве что легионные крючкотворы, в списках которых он, конечно, не по прозвищу значился.
— С чего такая щедгость? — спросил Назика, вновь подсаживаясь к костру.
— В честь праздника, — ответил Гней.
— Ты про башку? — спросил тессерарий, — уже слышали?
— Да весь лагерь слышал, — ответил худой, — говорят, какие-то паннонцы отличились.
— Это верно, — подтвердил ещё один из легионеров контуберния, грек Корнелий Диоген, потомок одного из вольноотпущенников Суллы и тоже римский гражданин, причём уже в шестом поколении, — Децебала укоротили на голову. Всё, конец войне. Виктория благоволит Августу.
Контуберний — самая маленькая тактическая единица легиона, 8-10 солдат, деливших одну палатку, за что они назывались по отношению друг к другу контуберналами. Этим же словом назывались юноши из знатных семейств, проходившие военную службу при штабе полководца и исполнявшие функции адъютантов.
— Это так-то сегодняшний пароль, — вытаращился тессерарий.
— Да? — удивился Диоген, — я не знал.
— Хгеновая у вас выдубка да паголи, — захихикал Назика, — кто такой убдый пгидубал?
— Да иди ты…
— Не конец, — подал голос Пор.
Все вытаращились на него, как на диво дивное. Молчальник обычно рот раскрывал только для того, чтобы сунуть туда ложку.
— С чего бы это? — спросил Балабол.
Молчаливый Пор только плечами пожал и ничего не ответил.
Тессерарий Марк Леторий подозрительно покосился на него, облизнул ложку.
— Я тоже слышал, что это не конец, — неуверенно сказал Диоген.
— …И лучше держи язык за зубами, — прозвучал за их спинами властный голос, — пока его тебе в задницу не засунули.
Легионеры подскочили и вытянулись по струнке перед бородатым мужчиной лет тридцати, более похожим на какого-нибудь грека, чем на римлянина. То был Публий Элий Адриан, командир Первого легиона Минервы, к коему сей контуберний и относился.
— Ещё раз услышу подобные разговоры, кашу больше жрать не сможете, — заявил легат, — потому что будет не во что. На собственном примере узнаете, каково сейчас Децебалу, без башки-то.
Адриан посмотрел на Балабола и добавил:
— Прастина, если ты думаешь, что раз отличился в том деле, то уже Юпитера за бороду схватил, и тебе позволено направо и налево языком чесать, то очень ошибаешься.
Гней аж подскочил.
— Легат! То есть претор. То есть… Легат, да я вообще молчал!
— Вот и дальше помалкивай, — уже мягче ответил Адриан.
Сказав это, он ещё раз смерил суровым взглядом весь контуберний, повернулся и удалился.
— Чего это он тут пгохаживается? — пробормотал Назика.
— Уфф… — выдохнул Диоген, — я чуть не обосрался. Думал всё, кранты.
— Да не срись. Это для красного словца, — бодро сказал Гней, который сам-то успел вспотеть, и теперь переживал, как бы никто этого не заметил, — нету такого закона, чтобы голову снять.
— Голову нет, а шкуру со спины запросто.
— Шкура на спине — херня. Кашу-то и без неё будет, куда складывать.
— Что, жидко пронесло? — поинтересовался Леторий, — беги, стирайся, засранец.
— Марк, я сказал «чуть не обосрался», — оправдывался Диоген, — «чуть» ты понимаешь? Это значит «почти».
— Ещё не вечер. Он теперь стуканёт
