На день погребения моего - Томас Пинчон
Лью осмотрелся. Это еще Чикаго? Когда он пошел дальше, первое, что бросилось ему в глаза — отсутствие знакомой планировки: всюду были склоны, узкие улочки расходились от маленьких площадей лучами звезд, трамвайные линии с крутыми поворотами внезапно привозили пассажиров туда, откуда они приехали, повышая вероятность ДТП, и ни одного знакомого названия он не находил на табличках, даже названий оживленных магистралей. . . казалось, что таблички на иностранном языке. Не в первый раз он переживал забытье, которое не столько толкало, сколько позволяло ему войти в городское пространство, похожее на мир, который он покинул, но отличающееся от него деталями, не спешащими проявить себя.
Иногда улица переходила в маленькую площадь или сливалась с другой улицей, где на покатых мостовых расположились кукольники, музыканты и танцоры, продавцы всего — книг для гаданий, жареных голубей на тостах, окарины и народных инструментов казу, жареных початков кукурузы, летних чепчиков и соломенных шляп, лимонада и лимонного льда, что-то новое было всюду, куда ни посмотри. В маленьком внутреннем дворике он наткнулся на группу мужчин и женщин, занятых медленным ритуальным движением, почти народным танцем, но Лью, остановившись посмотреть, не мог с точностью определить, какой стране принадлежит этот танец. Вскоре они оглянулись и уставились на него, словно каким-то образом знали его и все его неприятности. Когда они закончили свой танец, пригласили его за стол под тентом, где под рутбир и чипсы «Саратога» Лью быстро поймал себя на том, что признается «во всем», что, на самом деле, было совсем не много:
— Мне необходимо загладить свою вину, что бы я ни совершил. Я не могу продолжать жить такой жизнью....
— Мы можем тебя научить, — сказал один из них, кажется, главный, представившийся просто Дрейвом.
— Даже если…
—Раскаяние без объекта — путь к освобождению.
— Конечно, но я не смогу заплатить вам за это, мне даже негде жить.
—Заплатить! — застолье адептов оживилось. — Заплатить! Конечно, ты можешь заплатить. Все могут!
— Тебе придется оставаться здесь, пока ты не выучишь всю процедуру, —сообщили Лью, — и пока не будем уверены в тебе. Здесь рядом отель «Эстония», в котором часто останавливаются кающиеся грешники, приезжающие к нам. Сошлись на нас, и тебе сделают хорошую скидку.
Лью пошел регистрироваться в высоком покосившемся отеле «Эстония». Клерки в вестибюле и дежурившие носильщики вели себя так, словно ожидали его увидеть. Форма, которую ему дали заполнить, была необычно длинной, особенно раздел под заголовком «Основания для продления пребывания», вопросы достаточно личного характера, даже интимные, хотя его побуждали отвечать как можно более откровенно —действительно, в соответствии с официальным уведомлением в верху формы всё, кроме полного признания, предусматривает криминальную ответственность. Он пытался отвечать честно, несмотря на постоянную борьбу с ручкой, которую его заставили использовать и которая оставляла пятна и кляксы на бланке.
После того, как заявка, которую отправили в какой-то невидимый кабинет по внутренней пневматической почте, была возвращена с пометкой «Утверждено», Лью сказали, что один из носильщиков отведет его в номер. От него не ожидали, что он найдет дорогу сам.
— Но у меня ничего нет с собой, ни багажа, ни даже денег — возникает вопрос, чем я буду за это платить?
— Можно договориться, сэр. Пожалуйста, идите с Гершелем, и запоминайте дорогу, потому что он не захочет показывать вам ее еще раз.
Гершель с энтузиазмом относился к одной из своих профессий и менее походил на осла в униформе, чем на бывшего боксера. Вдвоем они с трудом поместились в крохотном электрическом лифте, который оказался намного более пугающим, чем наихудший аттракцион, на котором когда-либо катался Лью. Голубые искры от свисающих проводов, переплетенная изоляция которых протерлась под толстым слоем маслянистой пыли, наполняли тесное пространство насыщенным запахом озона. У Гершеля были свои представления об этикете лифтов, он пытался завести беседу о национальной политике, рабочих беспорядках, даже о религиозных распрях, каждая из этих бесед заняла бы много часов подъема на лифте, в те горние выси, куда еще не поднимался пионер магистралей, даже если только начать дискуссию. Не единожды они были вынуждены заходить в заваленные мусором коридоры, взбираться по железным лестницам, переходить через опасные мостики, которые были не видны с улицы, только лишь для того, чтобы вернуться на борт адского лифта на новой остановке, иногда путешествуя даже не вертикально, в конце концов, они попали на этаж с номером, как-то свободно болтающимся на ветру, сегодня осеннем и постоянном, с озера Мичиган.
Когда дверь распахнулась, Лью заметил кровать, стул, стол, звенящее отсутствие другой мебели, которое в других обстоятельствах он назвал бы плачевным, но здесь немедленно счел идеальным.
— Гершель, я не знаю, как дать тебе чаевые.
Гершель протянул банкноту:
— Перевернутые чаевые. Принесите мне бутылку «Олд Гидеон» и лёд. Если будет сдача, оставьте себе. Учитесь бережливости. Начинаете понимать, что за способ оплаты?
—Услуги?
— Да, еще, может быть, фокусы. Вы исчезаете, как эльф, в деревянной конструкции, чем профессиональнее, тем лучше, а когда появляетесь снова, у вас в руках выпивка, и не забудьте про лёд.
— Где вы будете?
— Я носильщик, мистер Баснайт, не гость. Здесь не так много мест, где может быть гость, а носильщик может находиться в любой части здания.
Найти бурбон для Гершеля оказалось проще простого, он продавался на улице из каждых дверей от галантерейной лавки до офиса дантиста, и все они отмахивались от доллара Гершеля, выражая странную радость от того, что Лью просто открывает счет. К тому времени, когда он снова отыскал носильщика, весь лёд уже растаял. Это была некая месть Дрейву, который как-то нездорово потешался, постоянно тыча в Лью «палкой воспоминаний». Это было воспринято как исключение, Лью продолжал выполнять повседневные поручения, одни обычные, другие — странные, их сложно было прочитать, их передавали на языках, которые он не всегда понимал, пока не начал понимать принцип, это было что-то за рамками его сознания, как трамвай, едущий по городу, как роковое, возможно, опасное приглашение сесть в него и поехать навстречу неизвестному...
Зимой, хотя это, казалось, была обычная чикагская зима — вариант ада с минусовой температурой,
