Мирон Долот - Голодомор
Остальная часть их "дела" была быстро завершена. Сапоги стащили, и победители были награждены за старание: несколько бумажных рублей, привязанных к лодыжке несчастного старика. Затем комиссия удалилась.
Как только они скрылись из вида, мы с мамой поспешили на помощь
Алеко. Он пришёл в себя, но жить ему оставалось недолго: вечером, когда мы вернулись, он был мёртв. Мы нашли его лежащим в той же позе и на том же месте, где мы его оставили перед уходом. Никого не оказалось рядом в последние минуты. Меня до сих пор преследует воспоминание о мученическом и беспомощном лице Алеко.
На востоке утреннее небо заволакивала серая туча, предвещая метель. Уже пробивался первый утренний свет, а нам ещё предстояло навестить дома моих дядей.
Но, добравшись до дома дяди Якова, мы опять поняли, что опоздали.
Часовой у ворот сказал, что вся семья содержится в сельсовете.
Дом дяди Гаврилы стоял всего в нескольких метрах от здания сельского правления. Часовой, стоящий на посту у ворот его дома, велел искать Гаврилу на сельской площади. Нам не разрешили войти на двор, но мы успели заметить, что в дом заносили какую-то обстановку из правления. Позже люди рассказывали, что председатель и секретарь сельсовета завладели домом в ту же минуту, когда арестовали моего дядю и всю его семью.
На подходе к сельской площади два ГПУшника перегородили нам дорогу. Они приказали повернуть назад. Напрасно мама умоляла их разрешить найти своего сына. Охранникам было дано задание никого не пропускать на площадь. Но как только солдаты продолжили свой путь вокруг площади, мы с мамой кинулись в сторону и садами и огородами стали пробираться в сторону площади. Вскоре мы дошли до забора, через который можно было увидеть, что творилось на площади.
Зрелище оказалось печальным. Вокруг трибуны слонялось районное и местное начальство, которое накануне проводило собрание. Районный партийный комиссар сидел за столом, покрытым ярко-красной скатертью, и говорил с кем-то по специально проведённому телефону. По бокам от него расположились "тысячник" Цейтлин и товарищ Пашченко, новый председатель сельского совета. На трибуне, лицом к площади, стояли комиссары ГПУ и МТС.
Вокруг небольшими группами шевелилось несколько сотен крестьян, женщин и детей. Из толпы раздавались крики и жалобы, плакали дети, мужчины громко протестовали, больные и слабые стонали и звали на помощь.
Но их никто не слушал и не выпускал. Площадь была оцеплена.
Приглядевшись, мы увидели солдат ГПУ, окруживших её плотным кольцом.
Всех арестованных разделили на мелкие группы и развели по площади.
Каждую группу тщательно охраняли вооружённые комсомольцы и комнезёмцы.
На значительном расстоянии от толпы стоял военный грузовик, на котором прибыли солдаты ГПУ. Лошадей впрягли в повозки, и в любую минуту они были готовы тронуться в путь.
Мы вскоре увидели своих родственников. Три семьи держались вместе.
Всем пришлось стоять, только старый дядя Гаврила сидел на снегу.
Позади него всхлипывала жена.
Холодный ветер безжалостно забрасывал несчастных снегом, которые были одеты кто во что, потому что им не разрешили взять с собой тёплые вещи. Мы решили как-то помочь им, и поскольку мы думали, что их отправят в Сибирь, нам надо было достать для них какую-то тёплую одежду.
В тот момент, когда я уже направился к нашей хате, чтобы собрать эти вещи, шум на площади начал становиться громче. Те, кто сидел, поднялись со своих мест, а протестовавшие повысили голоса. Маленькие группы людей слились в непроизвольном порыве.
Толпа ринулась в сторону представителей власти. Охранявшие их вооружённые солдаты дали несколько выстрелов, но их линия обороны дрогнула, и начальство оказалось поглощённым массой народа. Ещё бы минута, и площадь бы опустела. Но затем по какому-то сигналу стали стрелять пулемёты. Пули решетили пространство над площадью. Солдаты
ГПУ открыли огонь, и крики, протесты и визг слились с ружейными залпами.
Толпа повиновалась, и порядок был восстановлен. На снегу остались лежать несколько убитых и раненых. Позже мы узнали, что погибло три человека.
Спустя некоторое время, мы поняли, что послужило причиной волнений. Под охраной солдат на площадь въехало несколько саней. Они предназначались для вывоза арестованных крестьян из села. Сверяясь со списком, на сани немедленно стали сажать по шесть-восемь человек.
При этом не учитывались родственные связи, возраст, пол и состояние здоровья. В результате разделили жён и мужей, детей и родителей.
Старикам и больным пришлось делить сани с чужими людьми.
Одни сани стронулись с места, и молодой мужчина спрыгнул с них и попытался догнать другие сани, на которых находились его беспомощная плачущая жена и дети. Несомненно, отцу и мужу хотелось быть со своей семьёй, но ему не удалось нагнать их. Товарищ Пашченко, председатель сельсовета, наблюдавший за происходящим, навёл свой пистолет и хладнокровно выстрелил. Молодой отец замертво упал в снег, а сани с его вдовой и детьми-сиротами проследовали дальше.
Вся погрузка заняла около получаса. Примерно пятьдесят саней выстроились в одну линию на дороге в направлении районного центра. В головной части, в середине и в хвосте поместили военные повозки с пулемётами. Каждые две-три повозки охранялись вооружённым человеком.
Милиционеры и ГПУшники следовали верхом.
Комиссары и местная власть весело болтали между собой, пока это
"парад" проходил мимо трибуны. Мёртвые тела всё еще лежали на дороге, пугая лошадей.
После того, как последние сани выехали за пределы села, мы поспешили в сельсовет, надеясь найти Сергея. Но увидеть нам его не удалось. Нам только сообщили, что его скоро будут судить колхозным судом.
Новость о судьбе арестованных разлетелась с возвращением пустых саней. На железнодорожной станции их поджидал товарный состав.
Несчастных, словно скот, загрузили в товарные вагоны. Только много позже мы узнали, что с ними произошло.
ГЛАВА 9.
Спустя несколько дней после ареста Серёжи, маму вызвали в народный суд в качестве свидетельницы. На повестке значилось, что суд состоится в следующее воскресенье, в первых числах марта, и что имя обвиняемого – Сергей.
Эта новость наводила на страшные размышления. Власти требовали мать давать показания против родного сына. Как свидетельница, она должна будет рассказать о драке между Серёжей и товарищем Хижняком.
Мы сознавали, что настоящая причина их столкновения будет игнорирована судом, поскольку любое сопротивление представителям коммунистической партии расценивалось как акт государственной измены, даже если это было самозащитой.
В воскресенье мы вышли из дома и направились туда, что до недавнего времени было нашей церковью. Стоял сильный мороз, и медленно падал снег.
Клуб оказался уже набитым народом, и суд начался. Маме не разрешили присутствовать на собрании, ей сразу же указали на дверь.
В качестве свидетеля ей полагалось ждать где-нибудь, пока её не вызовут на заседание суда. Я хотел остаться с ней, но мне не позволили.
Очутившись внутри бывшего церковного помещения, меня, прежде всего, поразила стоявшая тишина. Казалось, мы находились в церкви.
Люди сидели молча, прямо глядя перед собой. Все сняли шапки, как это всегда делали раньше во время церковной службы.
Затем моё внимание привлекло чрезмерное внутреннее убранство помещения, если это так можно назвать. На потолке, в самом центре, там, где когда-то висели хрустальные канделябры, коптила керосиновая лампа. На стенах, раньше украшенных иконами и картинами на религиозные темы, теперь красовались портреты партийных и государственных вождей. Над бывшем алтарём, на месте картины
"Последняя вечерня", висел огромный плакат, выполненный красными чернилами "РЕЛИГИЯ – ОПИУМ НАРОДА". Святилище переоборудовали под сцену, и трибуну покрали красной материей.
До этого дня мне не приходилось бывать в суде. Ведь у нас на селе никогда не проводилось ни одного судебного заседания. Мы слышали о, так называемом народном суде находившимся в районном центре, но с его работой не сталкивались. Наша сельская община разрешала собственные проблемы, не прибегая к помощи из вне.
Только к полуночи приступили к рассмотрению "дела" моего брата.
Его ввели в клуб под конвоем двух милиционеров. За те несколько дней
Серёжа очень сильно изменился. Он был грязным и выглядел измученным, и все могли видеть следы побоев на его теле. Под глазами у него были огромные синяки, а на губах и лице – следы запёкшейся крови. Ему связали руки за спиной. Шагая к скамье, предназначенной для обвиняемых, Серёжа смотрел по сторонам, вероятно, выискивая глазами маму и меня. Затем ему приказали сесть.
Официально народный суд являлся высшим выражением воли народа и справедливости судопроизводства. Мы же увидели представителя партии,
