Фриц Маутнер - Ксантиппа
Сократ ушел. Однако он не мог спокойно заниматься в тот день и ходил тревожными шагами до самого утра, пока служанка не прикрикнула на него строгим тоном: «Неужели у вас нет никакой жалости? Или вы хотите уморить свою жену?» Ксантиппа пролежала три дня, а потом опять энергично принялась за дело. Сначала у нее, конечно, не было сил. Впрочем, она скоро оправилась и стала работать в своей мастерской с неведомым до сих пор удовольствием. Еще бы: ведь теперь она не одна! Несмотря ни на какую погоду, служанка по ее приказанию приносила ей мальчика, названного Проклесом, и Ксантиппа кормила его грудью, осыпала горячими ласками и укачивала у себя на коленях. Как ни прилежно занималась молодая женщина торговлей, как ни была она внимательна к покупателям и осмотрительна с поставщиками мрамора, все приходившие к ней по делу должны были дожидаться, если ребенок плачем звал к себе мать. Никто не ожидал от суровой Ксантиппы, чтобы она могла так вскрикивать от радости, так звонко петь и смеяться. Теперь ее веселый голос то и дело раздавался в мастерской.
Сократ некоторое время бродил в замешательстве по своему дому. Вероятно, ему приходило в голову, что он, в качестве отца, должен что-нибудь делать в данных обстоятельствах. Между тем жена и служанка отлично управлялись с ребенком одни, сам же он не имел ни малейшего понятия об уходе за новорожденным и потому ограничивался тем, что внимательно присматривался ко всему, что они с ним проделывали, задавая временами любопытные вопросы. Например, когда служанка, с таинственными заклинаниями, по семи раз дула мальчику в лицо, чтобы предохранить его от «дурного глаза», когда ему насильно совали в рот кашу или купали малютку то в теплой, то в холодной воде, — Сократ с неизменной серьезностью осведомлялся о цели этих действий и спокойно выжидал результата.
Мало-помалу он опять вошел в обычную колею и только часто говорил теперь в обществе своих знакомых об уходе за детьми, о жертвах суеверия и трудностях воспитания. Едва ребенок настолько подрос, что отец мог без опасения взять его на руки, Сократ ежедневно стал заниматься со своим сыном. Впрочем, Ксантиппа, а в ее отсутствие служанка, не спускали при этом с него глаз. Философ не умел ни играть с ребенком, ни ласкать его, ни убаюкивать. Он лишь производил эксперименты над маленьким человечком. Рост и вес младенца подвергались тщательным ежедневным измерениям; над его зрением и слухом производились опыты, а когда сын начал лепетать, отец с большим усердием следил за развитием у него дара слова, чтобы сообщить потом ученикам результаты своих наблюдений.
Ксантиппа надеялась, что новое чувство отеческой любви образумит, наконец, ее беспечного мужа и заставит его переменить свой бестолковый образ жизни. Убедившись в своей ошибке, она опять готова была озлобиться на Сократа, но ее мальчик, подрастая, становился таким прелестным существом, что ради него мать охотно прощала отцу неисправимые недостатки. К счастью, торговля, значительно расширенная теперь Ксантиппой, шла хорошо; будущее улыбалось неутомимой труженице и она махнула рукой на философа. Молодая женщина приобрела доверие к собственным силам и чувствовала, что ей удастся обеспечить на всю жизнь как малютку Проклеса, так и Сократа, который все-таки был отцом ее сокровища.
Старая служанка, думая доставить удовольствие своей госпоже, каждый день повторяла, что у милого крошки нет ни одной отцовской черты. Да и сама Ксантиппа нередко спрашивала себя в смутной тревоге, в кого из родителей уродился ее сын.
IV
Проклесу минуло уже три года и, по мнению его няньки, это был замечательный ребенок. Он умел с грехом пополам сосчитать до двадцати, пел уличные песни и задавал такие умные вопросы, что ставил в тупик любившую его до безумия старуху.
— Вот теперь, — сказала однажды она, — мой господин может быть нам полезен. Пускай учит ребенка, рассказывает ему истории и отвечает на мудреные вопросы. Если он, действительно, такой мудрый человек, как говорят про него люди, то малютка может скоро научиться у него разным вещам.
Сократ не заставил повторять этого себе два раза.
Ксантиппа, не хотевшая сначала, чтобы мальчика так рано стали мучить ученьем, дала наконец свое согласие, поручив, однако, надзор за обучением верной служанке. Впрочем, новый порядок вещей продолжался недолго. Еще в один из первых уроков мальчик сделал невинное замечание: «из крыши идет дождик». Сократ немедленно пустился в пространные объяснения, что так говорить нельзя, как нельзя сказать, что облака посылают дождь или что нам дают его боги, потому что Бог, служит только собирательным именем для всех метеорологических явлений, каковы облака, дождь, град, гром и молния. Служанка немного поняла из этих речей, но когда Проклес, после долгого молчания, опять, улыбаясь, повторил: «из крыши идет дождик», а Сократу вздумалось выбить из него это заблуждение розгой, то рассерженная нянька силой отняла малолетнего ученика из рук мудрого наставника. Несмотря на дождь, в самом деле хлынувший из облаков, она понесла малютку к матери, заклиная ее не позволять с этих пор Сократу и касаться ребенка. Останавливая по дороге знакомых, служанка с ужасом рассказывала им, что Сократ не верит в Богов и хотел до смерти избить мальчика за то, что Проклес сказал: «облака посылают дождь». Она добавляла, что дождевые тучи — это новые богини ее сумасшедшего господина, который будет еще когда-нибудь, в наказанье за богохульство, убит грозою.
Выслушав служанку, Ксантиппа избавила своего сынишку от воспитательных опытов глубокомысленного родителя, и Сократ, которого теперь все поддразнивали богинями в образе дождевых туч, с жаром распространялся о трудностях воспитания. Он говорил, что для преподавателя взрослых достаточно знать кое-что, тогда как детский учитель должен знать все и притом еще быть ребенком в душе, чтобы дети его понимали. Таким образом, вопрос о том, действительно ли Проклес — необычный ребенок, оставался пока нерешенным, а мальчику опять дозволялось сколько душе угодно ломать свои игрушки под надзором няньки, бить посуду и предлагать мудреные вопросы. Вечером Ксантиппа с восторгом выслушивала рассказы обо всех геройских подвигах подобного рода, совершенных в ее отсутствие; благоразумная мать однако удерживалась от излишних похвал и не допускала, чтобы физическое развитие мальчика приносилось в‘ жертву скороспелым умственным успехам. Но когда в одно утро мальчик пропел ей песенку из новой комедии Аристофана, материнское сердце не выдержало. Ксантиппа чуть не задушила Проклеса поцелуями и Сократ был разбужен, чтобы принять участие в семейной радости. Когда же он воспользовался этим случаем и пустился объяснять нравственную непригодность пародии в искусстве вообще, критикуя в то же время легкомысленные пьесы Аристофана в частности, причем признавал его несомненный талант, женщины вывели ребенка на улицу и заставили пропеть тут же хорошенькую песенку перед соседкой. Однако та, по-видимому, не сумела оценить ни слов, ни мелодии. Вероятно, бедная старуха была глуха. Вскоре после того, в один теплый весенний вечер жена Сократа сидела у себя в мастерской на глыбе великолепного красноватого мрамора, слушая арию, которую Проклес исполнял теперь с возраставшей виртуозностью. Но даже не будь при ней мальчика, она и без того была бы сегодня в отличном настроении духа. Владелец большой каменоломни отдал ее Ксантиппе в аренду за очень сходную цену и молодая женщина могла теперь с уверенностью рассчитывать, что маленький капитал, оставшийся у нее от продажи имения, увеличится вдесятеро. Сверх того, ей льстило, что в деловых вопросах люди обращаются с ней, как с мужчиной, и оказывают уважение, как равной. Она уж собиралась отправиться домой, как вдруг увидала по ту сторону забора своего соседа-каменотеса, разговаривавшим с Ликоном. Продолжая беседовать, они медленно направлялись в ее сторону. Жрец был одет в обычное платье и очень весел. Заметив, что он прощается, жена Сократа обождала немного, желая сообщить соседу о своем новом предприятии и о своей удаче. После ухода Ликона, каменотес тотчас подошел к Ксантиппе, и сказал с загадочной улыбкой:
— А не желаете ли, Ксантиппа, побывать сегодня в театре? Вам, право, нужно сходить и я даже оставил для вас билет. Ликон подарил мне их с полдюжины, хотя, конечно, эти места в самой верхней галерее.
— Что мне делать в театре? — с удивлением заметила молодая женщина. Со времени девичества она не видела ни одной пьесы да и не слыхала даже разговоров о театре. Сократ обыкновенно изредка ходил смотреть трагедии, а его жена была не охотница до печальных и страшных представлений.
— Сегодня там дают новые вещи. Поставлены две пьесы, в которых пробирают одного и того же ученого господина. Последняя вещица: «Облака», говорят, уж очень забористая! Дождевые тучи представлены в ней в виде новоявленных богов. Разве Сократ не сообщал вам ничего?
