Гюстав Эмар - Береговое братство
— Надеюсь!
— Что же теперь делать?
— Скорее в путь, Мигель, солнце уже восходит, вскоре нам здесь придется худо.
— Это правда.
Мигель взял топор, двумя сильными ударами пробил дно лодки, и она вмиг наполнилась водой, так что он едва успел гигантским прыжком перескочить на дерево, чтобы не пойти ко дну вместе с ней.
Три странных пловца сперва удостоверились, что лодка не всплыла на поверхность воды, после чего сошли на берег и каждый взвалил себе на плечи по мешку.
— А теперь, вождь — или кто бы вы там ни были, — сказал первый из говоривших тому своему спутнику, который до сих пор оставался безмолвен, — остальное касается вас.
— Идите за мной, — ответил тот, к кому была обращена речь.
— Одну минуту, — резко остановил другой, взяв его за плечо и глядя на него в упор, — мы с Мигелем Баском в ваших руках; помните, что при малейшем подозрении в измене я убью вас как собаку, клянусь честью буканьера!
Индеец — тот, к кому обращена была эта страшная угроза, был краснокожий — без тени смущения выдержал устремленный на него пристальный взгляд и кротко улыбнулся, повторив спокойно и лаконично:
— Идите за мной.
— Хорошо, — согласился буканьер, — идем.
Они углубились следом за индейцем в густой кустарник на берегу речки.
Однако путь их оказался непродолжительным. Не успели они пройти и получаса по лесу, где их проводник вышагивал со свободной уверенностью, точно на большой дороге в цивилизованном краю, как остановились перед хижиной, скрытой в непроницаемой чаще и так искусно замаскированной от посторонних глаз густыми ветвями, что заметить ее было невозможно даже в пяти шагах.
Краснокожий тихо свистнул.
По прошествии пяти-шести секунд ожидания ему ответил такой же свист.
Это явно был ответ на сигнал, данный проводником.
Не колеблясь более, индеец снял растянутую на четырех шестах из тростника оленью шкуру, которая заменяла в хижине дверь, потом посторонился и, нагнувшись к двум своим спутникам, которые неподвижно стояли за его спиной, произнес тихим и вместе с тем звучным, мелодичным голосом:
— Войдите, господа, в мое смиренное жилище, здесь вы в полной безопасности на все время, пока вам угодно будет оставаться под моим кровом.
Спутники вождя прошли мимо него и очутились в хижине. Тот опять заставил отверстие щитом из оленьей кожи и снова свистнул.
— Что вы делаете? — поинтересовался буканьер.
— Даю приказание, чтобы нас стерегли, — спокойно ответил вождь.
— Переоденемся, — предложил Мигель, — никогда нельзя знать наперед, что может случиться, надо всегда быть настороже, это очень важно!
— Хорошо сказано, братец, ей-Богу! Это похвальная предусмотрительность.
— В такой экспедиции, как наша, — произнес Мигель Баск внушительно, — когда самое меньшее, чем можно поплатиться, это головой, необходимо помнить, что прежде всего не следует пренебрегать…
— Чем? — перебил со смехом его товарищ.
— Деталями, брат, деталями. Правда, мы оба говорим по-испански, словно уроженцы Кастилии, но не следует забывать, что испанцы есть и в числе Береговых братьев, хотя их совсем мало. Надо перехитрить хитрецов, испанцы чуют буканьера за десять миль вокруг, у них особенный дар узнавать их безошибочно; нам надо быть тем бдительнее, что мы одни во враждебном краю, отрезаны от всякой возможной помощи, а между тем нам предстоит столкнуться с мастерами своего дела и малейшее упущение или забывчивость могут погубить нас безвозвратно.
— Отлично излагаешь, любезный друг. Должен признаться, что ты прав во всех отношениях. Итак, условимся хорошенько, чтобы не допускать ошибок в наших ролях.
— Я слушаю, но очень опасаюсь.
— Ты всегда опасаешься, — возразил со смехом его собеседник.
— Если бы речь шла только обо мне!
— Уж не принимаешься ли ты, снова-здорово, за прежнее?
— Я молчу.
— Это замечательно! Ты пугаешься тени, когда нет ничего проще и легче того, что мы хотим сделать.
— Гм, гм!
— Опять?
— Нет, я просто охрип и прочищаю горло, вот и все. Я слушаю.
— Прежде всего скажем, что мы бискайцы, — начал буканьер, уже приступив к переодеванию, — следовательно, принадлежим к племени, которое под видом простодушной откровенности скрывает тонкий ум и большую хитрость, — в этом, надеюсь, ты согласен со мной?
— Вполне. Продолжайте, я не пророню ни слова.
— Желал бы я видеть, как негодяи-испанцы заткнули бы нас за пояс, словно каких-нибудь простофиль! Помни одно, Мигель, старый дружище, я — граф Фернандо Гарсиласо де Кастель-Морено, чистокровный испанец, предки которого поселились и проживают в Мексике уже лет сто.
— Ну, этим я скорее доволен.
— Почему?
— Да хотя бы потому, что я, по крайней мере, могу называть вас вашим сиятельством.
— Что ж в этом за польза?
— Так будет легче — по крайней мере, я не стану опасаться на каждом шагу, что сделаю глупость. Какая великолепная мысль пришла вам в голову, ваше сиятельство!
— Опять за старое?
— Напротив, за новое, я вхожу в свою роль! Разве вы не испанский гранд первого ранга и прочая, и прочая? Будьте спокойны, теперь нечего опасаться, что я ошибусь.
— Сумасброд! — улыбнулся буканьер. — Пусть будет по-твоему, раз ты так настаиваешь, но не забудь, что аделантадо10 в Кампече, мой близкий родственник, зная, что я имею намерение организовать в Панаме добычу жемчуга в больших масштабах, снабдил меня убедительнейшим рекомендательным письмом к тамошнему губернатору, — все это, кажется, ясно как день.
— Яснее дня, ваше сиятельство!.. Видите, я уже привыкаю к роли.
— Прекрасно, теперь, кажется, все сказано… Да! Еще надо прибавить, что ты — мой преданный слуга…
— Еще бы, черт возьми!
— Дай же закончить… старший сын моей кормилицы, почти молочный брат.
— За исключением возраста, впрочем, все справедливо.
— Погоди, теперь все будет вымыслом: во-первых, тебя зовут Мигелем Варосом.
— И тут не большая ошибка: Мигель Баск и Мигель Варос — в сущности, одно и то же.
— Совершенно верно; вдобавок, мы с этой минуты говорим только по-испански. Поначалу будет немного трудно привыкнуть, но вскоре мы втянемся и таким образом легче влезем в шкуру испанцев.
— Решено, сеньор граф, — по-испански ответил Мигель Баск.
Разговаривая таким образом, авантюристы переоделись. Это было полное превращение с ног до головы.
Буканьеры исчезли бесследно, а вместо них появились вельможа знатного вида лет двадцати восьми — тридцати, с изысканными манерами, пленительной обходительностью, но тем не менее с орлиным взглядом и гордым, несколько насмешливым выражением лица, что не только не вредило его костюмировке, но, напротив, довершало ее, и человек лет сорока пяти, с хитрым взглядом исподтишка и раболепно почтительным видом слуги из хорошего дома.
Так искусно было переодевание, что самый зоркий глаз не подметил бы обмана.
Граф Фернандо — поскольку он дал себе это имя, то мы на первое время оставим ему оное за неимением другого — и Мигель Баск, его мнимый слуга, были из числа тех отверженцев феодального общества XV11 столетия, которых изгнал подавляющий деспотизм европейских правительств и которые, вместо того чтобы склонить голову под унизительным игом, навязываемым им, гордо удалились на Черепаший остров.
Остров этот был тогда убежищем множества великих людей, не признанных и доведенных до отчаяния.
Присоединившись к грозному обществу Береговых братьев, флибустьеров и буканьеров, на Санто-Доминго, эти два человека, которых мы выводим на сцену, благодаря неслыханным подвигам храбрости, ума и отваги вскоре стали наравне с Монбаром, Польтэ, Олоне и прочими знаменитыми авантюристами, которые даже самых могущественных королей заставляли трепетать от страха и открыто вели с ними переговоры, гордо выставляя на своем трехцветном флаге — голубом, белом и красном — неумолимый девиз:
Война с Испанией без отдыха и пощады!
Переодевшись, два авантюриста стали один против другого, и, подобно авгурам11 в древнем Риме, не могли не расхохотаться, глядя друг на друга — так мало они походили на то, чем были всего минуту назад.
Дон Фернандо, как младший, а следовательно, и наиболее смешливый, первый разразился хохотом.
— Делать нечего, любезный друг! — весело вскричал он. — Надо с этим смириться! Мы просто великолепны: ни дать ни взять два чучела в католической процессии.
— Ба! Что нам за дело до этого? — философски возразил Мигель. — Тем лучше, если мы похожи на чучела: так нас скорее примут за идальго, а нам этого-то и нужно, ваше сиятельство.
— Совершеннейшая правда, любезный друг.
