Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга первая
ТАЙНЫ ДВОРЦА
Небольшой отряд водников медленно спустился с холма по узкой каменистой дороге. Ехавшие впереди на породистых лошадях трое, в черных бурнусах и каракулевых папахах, остановились, поджидая остальных. Средний из троих, молодой парень с выхоленным круглым лицом и высокомерным взглядом, хвастливо сказал по-английски:
— Что я вам говорил, господа! Пришел конец нашему долгому путешествию. Перед вами мой родной, гостеприимный город Боджнурд. — Кивком головы он указал вперед, где под сизым зимним небом лежали улицы, дома и торчала, будто поднятый вверх кулак, маковка городской мечети. — Это, конечно, не Тегеран, господа, — умиленно продолжил он, — но и тут я сделаю все, чтобы вам не пришлось скучать под хмурым зимним небом!
Оба англичанина скупо улыбнулись. Юноша дернул поводья, конь пошел рысцой, ускоряя бег. Вскоре отряд въехал в западные ворота города, лихо проскакал по улицам, удивляя своим внезапным появлением горожан, и остановился у ворот громадного двора Сердара Моаззеза. Двор был обнесен высоким кирпичным забором, над которым торчали оголенные ветви деревьев. В середине двора над всеми постройками величаво возвышался дворец Сердара. Знатный юноша прошептал благодарение аллаху, прижал к груди ладонь и властно крикнул:
— Эй, стража! Открыть ворота!
Два казака при саблях, позванивая шпорами, выскочили из сторожевой будки, кинулись к тяжелым засовам. На лицах их были страх и радость одновременно. Распахнув ворота, стражники застыли в поклоне, пропуская во двор всадников. И уже было видно, как забегали, засуетились во дворце слуги: послышались голоса, захлопали двери. Всадники спешились возле длинной чисто побеленной конюшни. Юноша сказал старшему казаку, чтобы охранники шли отдыхать, и направился с англичанами к роскошному порталу двора.
Сердар Моаззез Азизолла-хан встретил близкого родственника, Лачина, в вестибюле. Важно и не спеша, как и подобает именитому вельможе, он заключил его в грубоватые мужские объятия, а двум английским военным пожал руки и пригласил всех к себе в кабинет. Вслед за гостями туда вошли те, кто прижился рядом с Сердаром и пользовался его благосклонностью. Среди прочих приближенных правителя была здесь и Зейнаб-енга. Сердар перекинулся любезными словами с гостями, отечески пожурил Лачина за то, что тот закончил учебу в тегеранском «Дарэльфи-нун»[11] еще летом, а явился в родное поместье только зимой, да еще без всякого предупреждения.
— Ну, слава аллаху, хорошо, что приехал. Наконец-то все птенцы постепенно слетаются в свое гнездо. — Моаззез благосклонно посмотрел на англичан, по-английски с акцентом произнес. — Господа, конечно, устали… Сейчас отдохнете.
После недолгой беседы Сердар распорядился поместить военных в лучшие комнаты, поговорил еще немного с родственником затем и его проводил на отдых. Дворецкому был дан строгий приказ: в пятницу в зале для приема гостей в честь приезда Лачина устроить ужин. Персон на двести не больше. Затем Сердар обратился к Зейнаб-енга. Пусть она подумает, из чьих семей пригласить девушек на пиршество. Кстати, он напомнил, что пора и ей вывести в свет свою внучку. Большая, наверное, стала. При упоминании о внучке, у Зейнаб-енга кольнуло под сердцем. Старуха поджала губы и в знак согласия молча кивнула головой. Моаззез замолчал. Оба они вспомнили об одном… Это была их тайна.
Лет двенадцать назад точно так же, как сейчас, напомнил однажды Сердар ей о невестке, жене сына Зейнаб-енга: «Что-то уважаемый казакбаши Мад-Таги-бек никому не показывает свою красавицу Лейлу. Говорят такой райской красоты никогда еще не было в Курдистане». Зейнаб-енга передала разговор с Моаззезом сыну. Мад-Таги-бек только усмехнулся и сказал: «Захотелось шакалу съесть лучшую дыню! А я-то до сих пор считал, что лучшая пища шакалов — падаль!» Больше ничего не сказал молодой казакбаши, но Зейнаб-енга хорошо поняла, что сын никогда не покажет жену этому завидущему и сладострастному кобелю. После этого прошло с полгода. Ни разу Моаззез не вспоминал больше о храбром казакбаши и его красавице-жене. И вот однажды на охоте: Мад-Таги-бек, когда присели закусить, съел что-то неудобоваримое и отравился. Привезли его домой уже мертвым.
Сердар Моаззез «искрение, со слезой во взоре сожалел» о преждевременной смерти храброго казакбаши: пригласил к себе его жену, пообещал, что до самой своей смерти будет заботиться о ней… Но загадочно: красавица Лейла вернулась домой в слезах, истерзанная, а ночью приняла яд. Люди истолковали, что жена Мад-Таги-бека отравилась с горя и долго говорили о ее преданности, а на самом деле — Сердар сначала уговаривал Лейлу стать его любовницей, затем в ход пустил угрозы, силу и довел женщину до того, что она наложила на себя руки. Старая Зейнаб-енга осталась с трехлетней внучкой. Не миновать бы и старушке беды, да почувствовала она, как надо вести себя теперь с его превосходительством Сердаром: хитрая и осторожная старуха сделала вид, что ни о чем не догадывается и думать ни о чем плохом не думает. Когда Сердар позвал ее к себе и льстиво стал говорить о соболезновании, Зейнаб-енга собрала всю свою волю, чтобы не плюнуть убийце в глаза, и смиренно ответила: «Погиб сын, умерла с горя невестка, — на все воля аллаха». И Сердар Моаззез щедро вознаградил ее. А чтобы знать и впредь, как старая относится к нему, приблизил ее к себе и сделал главной женщиной во дворце.
Напоминание о внучке испугало Зейнаб-енгу. Сердар тотчас понял состояние старухи, сказал в сильном смущении:
— Ничего плохого в этом нет, дорогая Зейнаб-енга. Пусть девушка привыкает к высшему обществу, присматривает человека по сердцу. Не будем ей навязывать мужа… Могу поклясться в этом. Не беспокойтесь, Зейнаб-енга, пусть приходит, веселится, привыкает. Не останется без внимания. Уважим…
Слова эти прозвучали как бы откупом за содеянное злодеяние.
— Какое же впечатление создастся у людей! — с гневом воскликнула Зейнаб-енга. — Разве может курдская девушка сидеть с чужеземными офицерами в одном помещении?!
— Погодите, Зейнаб… Вы же не знаете европейские нравы. Если б знали, не говорили бы так. Они нас считают дикарями, смеются над нами, что мы не дозволяем женщинам быть в обществе вместе с мужчинами. Пусть убедятся, что это не так. А твоя внучка… Если солнце появится среди звёзд, то оно ничем не затемнится…
Когда Зейнаб-енга вышла, Моаззез скривился, плюнул и в душе поругал себя за бог весть откуда взявшуюся слабость. Старость проклятая одолевает, — подумал он. Тотчас всплыла в памяти смерть отца и стычки за власть со старшим братом. Тогда Моаззез, еще молодой, полный сил и дерзких порывов, с помощью своих друзей-молодчиков арестовал старшего брата, подыскал ему местечко, в «вечном царстве» и распустил слух, что отправил его на богомолье. Тогда же совсем внезапно его ошарашила мысль: «А что, если и с ним так же поступят младшие братья. Они тоже не ягнята, — все одиннадцать от одного отца. Значит, и клыки у них такие же, как у него — волчьи. А этот Лачин к тому же ученый мальчик! Почему он приехал не один, а с фарангами? Неужели они потянулись сюда за сто фарсахов ради какого-то развлечения или прогулки? Нет, тут что-то не так, надо быть осторожным с этими англичан нами».
Вечером Азизолла-хан Сердар Моаззез пригласил Лачина и его друзей на чашку чая к себе в комнату. В домашнем уюте на огромном текинском ковре сидели они непринужденно, беседу вели неторопливо, казалось бы о самых незначительных вещах, а по сути, прощупывали друг друга — кто чем дышит. Сердар интересовался тем, что нового в тегеранском свете, хорошо ли жалует шах гостей из Англии, какими товарами торгуют они в самом Тегеране? А фаранги — лейтенант Кагель, молоденький с красивым девичьим лицом, и Джексон, тоже лейтенант, крупного роста, неуклюжий и молчаливый, время от времени задавали вопросы о быте и обычаях курдов, об урожае и качестве дорог в отдаленных ханствах. Наконец, языки развязались и разговор пошел откровеннее. Азизолла-хан, рассказывая о своем казачьем войске, пожаловался, что оружие у него старого образца, неплохо бы заменить новым. Лейтенант Кагель вспыхнул, встрепенулся, такой разговор был ему по душе. Он тотчас предложил свои услуги в деле доставки английских винтовок и патронов.
— Заранее вас благодарю, — со сдержанной радостью отозвался Сердар. — Чем быстрее доставите нам этот товар, тем будет лучше и для вас и для меня.
— Видите ли, дорогой Азизолла-хан, — замешкался лейтенант Кагель. — Англичане любят, как бы вам точнее сказать… Словом, услуга— за услугу… Или, как говорят, «баш на баш…» Британская миссия в Тегеране не очень довольна поведением вашего ближайшего соседа, миянабадского хана Самсана. Может быть он и неплохой человек, но с отсталыми взглядами, политически близорук, если говорить точнее. В то время, как по всей Персии катится одухотворяющая волна цивилизации, народ просвещается и обогащается культурой передового запада, хан Самсан совершенно не хочет понимать этого.
