Антонин Ладинский - Голубь над Понтом
– Анна! Анна!
Ко мне приблизилась смугловатая блудница, почти девочка, с ослепительными зубами. Ресницы ее дрожали. Я услышал шепот...
– Пойдем!
– Куда? Оставь меня, мне хорошо здесь! Анна! Анна!..
– Пойдем, – настаивала она, – что ты говоришь? Меня зовут не Анной.
– Как же тебя зовут? – спросил я заплетающимся языком.
– Тамар.
Тамар – значит пальма. Стройное дерево, покачивающееся от дуновения малейшего ветерка. Тамар...
Мне было хорошо, грустно от вина, оттого, что я губил свою душу, оттого, что у меня не было никакой надежды на спасение. Казалось, вино сняло с меня все путы. Тоненькая Тамар влекла меня куда-то, и я покорно шел. В лупанаре кричали и шумели люди: кувшин, брошенный каким-то забиякой, с грохотом ударился о стену и разбился на мелкие черепки...
– Идем, идем, – шептала Тамар.
В проходе, в который выходили каморки любви, за жалкими занавесками слышались стоны и вздохи страсти.
– Не здесь, не здесь, – сказала женщина и увлекла меня на темный двор.
Мы очутились в каком-то вонючем помещении. Под ногами шуршала солома. Может быть, это был хлев. Или курятник? Вокруг стояла кромешная тьма, в этой темноте я ловил ноги и перси девчонки. Черные глаза и длинные ресницы Тамар напомнили мне что-то знакомое, какой-то сон. С невыразимой нежностью я гладил ее щеки и плечи. Испуганная неожиданной лаской Тамар прижалась ко мне...
– Что с тобой? Что с тобой? – повторяла она.
На рассвете я покинул ее, утомленную любовными ласками. Горбясь и скрежеща зубами, я прошел галерейкой и спустился в вертеп. В лупанаре пахло кислым вином и человеческой блевотиной. Под столами храпели пьяные корабельщики. Ласки Тамар теперь казались мне омерзительными, женское тело – повапленным гробом, полным гниения. За что мы любим его, потное и влажное? Какая сила влечет нас к нему, неомытому после отправления естественных надобностей?
Как вор, оглянувшись по сторонам, я вышел на улицу и направился домой.
Наконец, посадив на корабли 600 воинов, – это было все, что мог дать доместик схол, – погрузив военные припасы, сосуды с огнем Каллиника и 2000 медимнов пшеницы, на тот случай, если были пусты зернохранилища осажденного города, вознеся молитву Господу, сотворившему небо, землю и морские воды, мы подняли паруса и вышли проливом св. Георгия в страшное море – Понт Эвксинский. Семь дромонов, пять хеландий и два корабля, купленных у венецианцев, полетели на одоление врагов.
Меня провожали напутственными речами и благословениями. Накануне отплытия базилевс принял меня и разъяснил, как я должен был поступать во всех вероятных случаях. Димитрий Ангел стоял на пристани и долго махал мне рукой. Озаренный Авророй купол св. Софии, розовый и совершенный, уплывал в облака. Одна за другой скрывались башни, купола, здания.
Корабли медленно прошли мимо Диплоциониума, и вот уже свежий ветер наполнил упругим дыханием огромные паруса. Я шел на первом дромоне. Его имя было «Двенадцать Апостолов». Паруса его были красные, и на корме трепетала пурпурная хоругвь с образом Пресвятой Богородицы, Охранительницы наших стен и кораблей. На помосте стояли мои спутники – магистр Леонтий Хризокефал, с которым не разлучала меня судьба, и вновь назначенный стратегом понтийской фемы патриций Никифор Ксифий, которого я упросил послать в Херсонес, чтобы заменить меня, если суждено было мне погибнуть преждевременно. Иерей в золотом облачении сжимал тонкими пальцами серебряный крест; диакон, держа в одной руке кадило, другой поднимая орарь, произносил великую ектенью. Корабельщики грубыми и нестройными голосами пели: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!»
Позади двигались другие корабли, и с них тоже доносилось пение в ответ на наши молитвы. Огибая пустынный мыс, шли за нашей кормой величественные дромоны: «Жезл Аарона», «Св. Иов», «Победоносец Ромейский» и другие.
Корабли шли семь дней и семь ночей. Чтобы сократить путь, мы не придерживались обычая торговых кораблей плыть вдоль западного берега, мимо Месемврии и устьев Истра, а повернули на восток, миновали Гераклею и Амастриду, которую называют Оком Пафлагонии, и у мыса Карамбиса пошли на полярные звезды, перерезая Понт, пользуясь светилами небесными, как предписано для мореплавателей в Альмагесте. Путь был рискованный, чреватый бурями, но мы положились на волю Господа, вручили ему наши трепетные души.
Прекрасны черно-синие воды Понта! К счастью, еще далеко было до периода бурь, и мы не испытывали в пути никаких затруднений. Каждый день о. Фома служил на походном антиминсе литургию, и мы причащались Святых Тайн. Ветер был попутный, дромоны бороздили море, и корабельщики гадали о том, когда покажутся на горизонте далекие берега Готии. На меня была возложена трудная задача. С того часа, когда скрылось за кормой последнее видение земли, мне стало страшно. Только теперь я понял всю безрассудность нашего предприятия.
В пути мы часто беседовали с магистром Леонтием и Никифором о трагическом положении мира. Леонтий, поседевший на государственной службе, хорошо знал о положении дел в Готии, Скифии и Хазарии. В прошлом году он возглавлял посольство, отправленное в тяжелую минуту к русскому князю. Минуя пороги и угрозы кочевников, Леонтий поднялся по Борисфену в Самбат, подсчитал силы союзников, осмотрел их города, и мы теперь с особым интересом расспрашивали старика о его путешествии, о князе руссов, о Херсонесе.
Этот город был ключом событий и главной темой наших разговоров. В существовании ромеев он всегда играл огромную роль. Отсюда мы получаем в большом количестве дешевую соленую рыбу, которой кормится бедное население столицы, соль и необходимых для нашей конницы коней. Херсонес является тем местом, где скрещиваются торговые пути из Азии к франкам, из Скифии к берегам Понта. Этими дорогами пользуются с необыкновенной предприимчивостью русские, хазарские и сарацинские купцы. Ладьи, караваны верблюдов, повозки, запряженные медлительными волами, везут товары. Из глубины Азии сюда привозят шелк Серика, индийские специи. Отсюда караванные дороги лежат на запад, в каменный славянский город Фрагу, в Саксонию, в латинские города на Рейне. Большую роль в этих торговых операциях играют иудеи, изгнанные из наших пределов, стекающиеся из азийских провинций в Хазарию. С ними соперничают в предприимчивости русские купцы. Они доставляют товары в Херсонес и в Константинополь, а на обратном пути останавливаются в Самакуше или спускают по Танаису в хазарский город, в котором среди верблюжьих шатров стоит дворец кагана, платят ему десятую часть и входят в Хазарское море. Переплыв его, они выходят на персидский берег и, погрузив меха и кожи на верблюдов, доставляют свои товары в Багдад. Из Багдада они везут в Скифию цветные материи, финики, смоквы и рожцы.
Но в степных пространствах царит хаос, движутся кочевники, торговля замирает. В связи с торговым кризисом беднеют приморские города. Понимая важность мировых сношений, Владимир прилагает все усилия, чтобы сделать караванные дороги безопасными.
На севере лежат его необозримые владения, русские реки, бревенчатые города. Там пахари сеют жито, рыболовы ловят сетями рыб, охотники живут звериными левами, пчеловоды разводят пчел.
О том, что происходит в этих лесах и топях, мы знаем только по рассказам путешественников или из фантастических описаний древних авторов. Иногда, подобно хищным волкам, неуловимые флоты русских челнов однодревок спускались в Понт, разоряли Амастриду, появлялись под самыми башнями нашего великого города. Но ромеи с помощью Пречистой Девы поражали их огнем Каллиника, и бури топили утлые челны варваров в черных пучинах Понта.
Теперь народы с удивлением произносили имя Владимира.
Леонтий рассказывал нам о нем любопытные подробности. Князь был сыном того скифского героя, с которым сражались Варда Склир и Иоанн Цимисхий. Русского льва убили на порогах кочевники, сделали из черепа чашу, оковав его серебром, и пили из этого странного сосуда на пирах хмельное молоко кобылиц. Матерью Владимира была простая женщина по имени Маклуша, прислужница его бабки Ольги. О церемониале этой замечательной правительницы я читал в «Книге церемоний».
Под свист ветра в корабельных снастях и под шум волн Леонтий рассказывал нам о событиях, которые совсем недавно происходили в Скифии. Великий мизантроп, особенно ненавидящий варваров и латинян, магистр с опасением говорил о грандиозных планах Владимира. Мы спрашивали:
– Не от латинян ли принял крещение русский князь?
– С какой целью посылает папа посольства в Самбат?
Жизнь Владимира была полна приключений. После смерти Святослава осталось три его сына: Ярополк в Самбате, Олег в дикой стране древлян, Владимир в Новгороде.
Самбат руссы называют Киевом. Земля древлян находится в западных лесах и топях. Новгород – богатый торговый город на пути в страну, где живут варяги.
