Галина Романова - Иван Берладник. Изгой
- Ты сперва не гоношись, - наставлял коваль молодого князя. - Как увязнут поганые в пешем полку, так и наш черёд.
Головной полк взял сам Держикрай Владиславич - его стяг видел Иван чуть дальше слева. С Домажиром был ещё один воевода - беглый из Теребовля со смешным прозваньем Гребешок.
- Ты, княжич, небось впервой на половцев идёшь? - недовольно поварчивал он на Ивана. - Так не боись. Боле однова раза не убьют. Хуже, когда в полон сволокут. Бежать из полона - дело гиблое.
- Не пугай! Пуганые, - оборвал Домажир, не глядя на Гребешка.
Иван ответить не успел - половецкая лава накатила волной, осыпая пешцев стрелами. В ответ начали стрелять лучники. Кого-то с той и другой стороны стрелы вынесли из седел, заметались перепуганные кони. Но половцы не стали лезть на пеший полк - кое-чему научились они в Задонских степях, сходясь в битвах с русскими, попятились, уходя.
- Чего стоим? - взвился Иван. - Утекут ведь поганые!
Обидно было: не будет боя, сейчас уйдут половцы и ищи ветра в поле. И, не думая о том, что будет далее и лишь желая боя, пришпорил коня, вырываясь вперёд и увлекая за собой дружину.
- Куда? - догнал крик Домажира, но было поздно. Лавина берладников стронулась с места, помчалась за отступающими половцами.
Те хорошо знали, что делать - проскакав всего ничего, стремительно развернулись и бросились на настигавших берладников. Но Иван, увидев мчащихся на него поганых, не дрогнул, а только выше поднял меч для первого удара.
Сеча была лютой. Куда там ночному бою под стенали Галича. Бились насмерть, отступать и спасаться бегством было некуда. Стиснув зубы, вертясь в седле, как на угольях, рубился Иван. Дважды падал ему на плечи волосяной аркан, но в толчее сечи не больно-то размахнёшься, и петли летали кое-как. Сорвать их движением плеч, перерубить верёвку - и дело с концом.
Крепко встало правое крыло. Не видя Домажира, зная лишь, что кругом свои, берладники сражались, падали на вытоптанную до пыли траву, но сдерживали половцев. И это дало время остальному войску обойти поганых и ударить с боков. Стиснули конями и стенами щитов, сдавили с трёх сторон, и остался им только один путь - назад.
Отступавших гнать было легко. Половцы больше не оборачивались для новой атаки - отчаянные одиночки осмеливались вставать на пути берладников, но гибли. Прочих на скаку били стрелами, не хуже самих поганых арканами сбивали с седел, метали и сулицы. Гнали, пока могли скакать кони, да и потом ещё не вдруг остановились, а лишь когда поняли, что умчались слишком далеко.
Безымянное поле - ибо не было рядом ни деревушки, ни речушки, чтобы дать ему прозванье, - было покрыто мёртвыми телами. Бродили потерявшие всадников кони. Стонали раненые. Те, кто не мог скакать в погоню, собирали раненых и убитых, обдирали трупы.
Победители ворочались не спеша. Гнали захваченный скот и кибитки с добром. Нашлись пленники - сидели на кибитках, они помогали гнать скотину и ворошить добычу.
Уцелевшие собирались по привычке - сотнями. В них многие были друг другу родичами или побратимами, и ежели один пропадал, другой спешил отыскать его живого или мёртвого.
Среди Ивановых дружинников сабли и стрелы поганых убили едва ли не треть, да ещё нескольких раненых отправили в обоз. Мирон был ранен, а Степан Хотяныч цел и невредим. Он-то и привёл к Ивану остатки сотни Домажира.
- Воеводы Домажира нету, - вздохнул Бессон, бывший коломыйский купец.
- Искать. Всем! - приказал Иван.
И часа не прошло, как над полем брани раздался крик Тимохи-поповича.
Они лежали вместе - коваль Домажир и старый половчин в дорогом халате и украшенной бляхами броне. Копье половчина вошло в широкую грудь воеводы, но тот успел опустить меч, отсекая поганую голову. Жёсткая рука так крепко сжимала рукоять, что пальцы не смогли разжать. Так с мечом и хоронили.
Ворочались усталые, но довольные. Освобождённые пленники радовались свободе, победители - победе, раненые - что остались живы. Была и горечь - о погибших друзьях, родичах и побратимах.
Были тяжкие думы и у самого Ивана Ростиславича. Всё думал он, как переступит порог большого дома Домажира, как скажет его вдовой невестке и дочери, что нет у них больше родимого. Думал, где будет жить, если не хватит сил оставаться в этом доме.
Весь Добрудж встречал берладников. Высыпали из домов жены, матери и сёстры. Где-то слышались радостные крики, где-то голосили вдовы и осиротевшие родители. Раненых с причитаниями развозили по избам. А здоровые толпой, толкаясь и мешая друг другу, собирались к вечевой ступени.
На помост взошёл Держикрай Владиславич с другими воеводами. Взмахнул шестопёром, гаркнул, требуя тишины, и площадь стала стихать. Люди шикали друг на друга, толкали локтями, кивая на старшего воеводу.
- Вольный люд берладский! - заорал, надсаживаясь Держикрай. - Одолели мы поганую силу. Нехай не ходят на наши нивы, не зорят наши сёла и хутора. Дорого досталась нам победа. А дорога она нам вдвойне, что принёс её Иван Ростиславич…
Иван аж вздрогнул. Люди, что были вокруг, стали озираться на него, показывать пальцами.
- Где ты, Иван Ростиславич? - крикнул Держикрай. - Выдь, покажись людству!
Иван протолкался к вечевой ступени, поднялся на самый верх.
- Дивитесь, люди! - воевода вскинул шестопёр. - Теперя зарекутся поганые ходить на наши земли! У нас свой князь есть, берладский! Он нас ото всякого лиха оборонит! И пущай недавно у нас Иван Ростиславич, а уж показал он себя добрым воином и лихим рубакой… Но не я один всё решаю, а всё людство берладское. И како вы ныне скажете, тако и будет. Люди! Как вы скажете? Любо ли вам, чтоб был У нас свой князь? Чтоб водил наши полки, судил и княжил по всей нашей Правде?
- Любо! - крикнул кто-то. Иван бросил взгляд в ту сторону - кричал Степан Хотянич.
- Любо! Любо! - подхватили остатки дружины, Размахивая обнажёнными мечами.
- Любо! - всё больше голосов звучало на вечевой ступени. И среди них слышался пронзительный, сходящий на визг, голос Тимохи-поповича.
5Не задерживаются в ножнах мечи, не скучают в конюшнях добрые кони. Полжизни проводят в седле берладники. А осенью и вовсе днюют и ночуют в степи. Вниз по Пруту, Серету и Днестру идут купеческие лодьи. По дорогам спешат обозы с товаром - начинается пора торгов. Для тех, кто живёт разбоем, самая пора - что ни день, привозят в Добруджу возы с житом, гонят отбитый у валахов скот и табуны половецких коней. Сами мало-помалу торгуют.
Изредка тревожили заставы малые половецкие выходы - остатки разгромленных летом орд нет-нет да и показывались на берегах Днестра. Набегали и валахи, и болгары. С этими расправлялись по-соседски быстро и споро - намнут бока, кого насмерть пришибут, да и разойдутся восвояси. Как-то возле самого Малого Галича видели вроде бы греков. Собрали ополчение, кинулись - а тех и след простыл.
Весь конец лета и добрую половину осени не вылезал Иван из седла. Недобитые половцы не давали покоя. А там пришлось защищаться от воеводы с Текуча, когда там надоели шастающие вокруг ватаги берладников. В Текучем жили вперемешку угры, валахи, болгары и свои, русичи, а вот сошлись в бою ещё более жестоком от того, что бились-то ни за что. От Текучего, меняя коней, пришлось и скакать вдогон за неуловимыми греками. Да ушли те к Доростолу.
В прежние времена берладники дошли бы до границ и повернули вспять, но не теперь. Под началом Ивана была не одна сотня - три с малым сотни мечников, лучников и копейщиков. Переорали они на вече своего князя - мол, с тобой нам удача, пошли пограбим греческие приграничные крепостцы. И не сумел убедить их Иван не лезть на рожон. Тот же Тимоха-попович молвил, возложив длань на Иванов локоть:
- Мы, княже, своим законом живём. Ты над нами поставлен, вроде как голова, а только голове без тела деться некуды! Это как Богу без людей - и Господь мир сей сотворил, чтоб было, кому явить своё величие и силу!
И Иван пошёл на маленькие греческие поселения. Возвращались с добрым прибытком - гнали скотину, в телегах везли кувшины вина, ткани, узорочье, всякую рухлядь. Холопов не брали, и то хорошо. Озирая обоз и своих ватажников, Иван вспоминал, как берладники врывались в дома, наотмашь рубили встающих на пороге хозяев и тут же, перешагнув через ещё не остывшие тела, принимались рыться в сундуках. Кричали бабы, плакали дети, визжали насилуемые девки.
Три деревеньки они прошли, забирая всё, что могли унести, и оставляя за собой пожарища и разор. Ушли не потому, что досыта ополонились - просто дозорный заметил, что будто бы вдали показались разъезды греческих войск. И пусть до Доростола было ещё неблизко, ватага повернула назад, в Берлад.
