Милий Езерский - Марий и Сулла. Книга третья
Хризогон смотрел на спокойное лицо господина и, недоумевая, думал:
«Жалеет ли он ее? А ведь не плачет, не вздыхает. Мысли его далеко. А может быть, он заснул? »
Вышел на цыпочках из атриума и вскоре вернулся. Остановившись у кресла, он смотрел на лицо диктатора, не решаясь нарушить его сон или размышления. Наконец сказал негромко:
— Господин, пора хоронить госпожу… Сулла очнулся.
— Пошли за Лукуллом и Помпеем, — приказал он и опять погрузился в размышления.
В атриуме было тихо, только вода булькала в клепсидре, да из сада доносились голоса сына и дочери. Вошел Лукулл.
— Ты останешься со мной, — сказал диктатор, — а Помпей займется похоронами…
— Закон твой ограничивает расходы по погребению…
— Чьи расходы? Диктатора? Автократора? Его супруги? Да ты шутишь, дорогой Люций Лициний!
И приказал вбежавшему Помпею:
— Хоронить Цецилию Метеллу, как высокопоставленную особу. Не жалеть расходов…
— Но магистраты… закон…
— Молчать! Чей закон? Мой. Объявить, что он отменяется в эти печальные дни…
Помпей поклонился и вышел.
— А мы, дорогой Люций Лициний, утопим проклятое горе в вине, заглушим его песнями и музыкой, предадимся забвению в объятиях женщин!
Лукулл сжал ему со вздохом руку.
— Ты страдаешь?
— Разве я не человек?
— Ты крепок. Я никогда не видел горя на твоем лице.
Сулла усмехнулся.
— Не увидишь и теперь. Но оно здесь, вот здесь! — ударил он себя в грудь и крикнул: — Эй, Хризогон, пусть дом готовится к пиршеству! А я… я хочу взглянуть на нее последний раз…
— Но жрецы…Злобно рассмеялся.
— Хризогон! Возьмешь с собой отряд корнелиев. Услышишь ропот жрецов или недовольство на лицах граждан — руби всем головы!
— Почему же ты, — спросил Лукулл, — не посмел ослушаться жрецов, когда заболела твоя супруга?
— Тогда были дурные предзнаменования, а теперь я не хочу вопрошать богов.
XIX
Год спустя Геспер примкнул к популярам, составлявшим только часть недовольных диктатором. А во главе заговора стоял бывший друг Суллы, патриций из древнего рода, консул Марк Эмилий Лепид, сторонник плебса.
Хотя запуганный народ был осторожен, боясь предательства, однако несколько десятков человек собралось у Геспера.
— Слыхали, тиран проводит романизацию Италии? — говорил Геспер, покачивая седой головою. — Он расселил колонистов на землях, отнятых у проскриптов и беглецов…
— Я сам слышал, — прервал Виллий, — как пьяный Хризогон, беседуя с Базиллом на Палатине, говорил, что большинство колонистов осело в Этрурии, Кампании и окрестностях Пренеста, а Самниум стал пустыней: Сулла приказал уничтожить самнитский народ за то, что он боролся за самостоятельность.
— Я кое-что знаю об этом, — сказал Геспер, — тиран добивается, чтобы все союзники стали римлянами и говорили на одном латинском языке. Но ты забываешь, Виллий, что этруские города Популония и Волатерры еще борются…
— Сегодня прошел слух, что они пали, — заметил один из плебеев, — и Сулла приказал вырезать всех защитников, хотя и обещал даровать им жизнь…
— О, хитрый, коварный палач! — вскричал Виллий. — Долго ль еще будем терпеть твои кровавые надругательства?
Геспер поднял руку.
— Слушайте, — вымолвил он, — нужно объединиться, быть наготове, но выступать еще рано. Мульвий пишет, что Серторий усиливается, и если он поднимет всю Иберию — ударим и мы. А сейчас тиран силен: чуть что — и полетят сотни голов… Ну, расходитесь, только тихо, поодиночке, в разные стороны…
XX
Враждебная деятельность Сертория беспокоила Суллу, и он послал против него проконсула Метелла Пия. Полководец твердый и храбрый, верный сторонник диктатора, Метелл отплыл в Испанию и начал военные действия, однако Серторий был неуловим — в бой не вступал, а тревожил легионы проконсула неожиданными налетами. Особенно удручал Метелла урон, наносимый неуловимой испанской конницей Мульвия, и полководец обещал за голову седоволосого префекта много золота. Мульвий появлялся всюду: и впереди, и сзади римских войск; он нападал на лагерь, производил ночной переполох и исчезал так же быстро, как и появлялся.
Метелл подробно писал Сулле о военных действиях. Диктатор хмурился, читая его эпистолы, и отвечал: «Мульвия, подлого пса, поймать и содрать с него шкуру, каковую отослать в Рим, а популяра Сертория, хитрого киклопа, казнить: выколоть оставшийся глаз, отрубить голову и доставить мне».
Вести из Сицилии были утешительнее. Помпей доносил:
«Радуйся, император! Волею бессмертных мятежники разбиты. Перпенна, покоривший Тринакрию, очистил ее и бежал. Популяры Гней Карбон и Квинт Валерий захвачены и казнены. Головы злодеев посылаю в Рим. Мамертинцы, населяющие Мессану, отказывались подчиниться моим приказаниям, ссылаясь на прежние римские законы, и я, вне себя от гнева, крикнул: «Перестанете ли вы читать законы нам, опоясанным мечами?»Теперь они подчинились. С жителями городов и деревень я обращаюсь мягко, и меня любят. Сегодня получил указ сената и твою эпистолу с приказанием отплыть в Африку против Домиция и уже сделал распоряжение снарядить корабли (военных у меня сто двадцать, а транспортных — с хлебом, оружием, метательными машинами — восемьсот), а легионам быть готовыми к выступлению на рассвете. Управление Сицилией поручаю моему зятю Меммию. Сейчас войска на отдыхе близ Гимеры. Когда получишь мою эпистолу, я буду уже плыть в Африку. А после завоевания ее не замедлю вернуться в оберегаемый богами Рим».
Отложив письмо, Сулла задумался: «Цицерон бежал в Грецию, а Гай Юлий Цезарь — в Вифинию. Упрямый выродок! Не захотел развестись с Корнелией, дочерью Цинны, и если б не влиятельные магистраты, Цецилия Метелла, Юлия и весталки, просившие за него, голова наглеца была б уже выставлена на ростре! Глупый мальчишка! Ему не миновать грязных лап старого развратного Никомеда!»
Презрительно засмеялся.
— Только негодяи не ценят моей власти, — громко сказал он и прошел в обширный таблинум, разделенный завесою на две части: первая, собственно таблинум, была обставлена в греко-римском духе: четырехугольные и круглые низенькие столы из слоновой кости и бронзы, каждый о трех ножках, похожих на лапы зверей с когтями и копытами, поблескивали в полумраке. Ложа, с мягкими перинами, устланными разноцветными покрывалами, и с подушками, испещренными искусно вышитыми цветами, стояли у стен. Здесь диктатор полулежа обычно писал, читал, завтракал, иногда обедал, занятый государственными делами. На серебряных треножниках сверкали керносы с винами, ритоны, формой напоминавшие согнутые рога разных животных. Ониксовые, агатовые и алебастровые чаши — подарок Митридата VI — стояли на отдельном столике, а над ними возвышались кратеры и урны, сделанные из белого и разноцветного мрамора, из порфира и травертина; пестрел орнамент в виде плодов и цветочных венков, масок силенов, кубков и музыкальных инструментов.
Сулла отдернул завесу и вошел во вторую часть таблинума.
С потолка спускались на блестящих цепочках фонари-рога, внутри которых помещались лампады, — фитиль, плавающий по маслу. Было светло. Вдоль стен на полках лежали свитки папирусов и пергаментов, глиняные черепки ассиро-вавилонян, римские навощенные дощечки. Это была знаменитая библиотека теосца Апелликонта.
Несколько скрибов, работавших полулежа, встали не торопясь и поклонились господину, а вольноотпущенник Эпикад подошел и поцеловал у него руку.
— Взгляни, на чем мы остановились, — сказал Сулла. — Пусть скрибы приготовятся записывать.
Эпикад проворно развернул свиток пергамента:
— Остановились мы, господин мой, на словах: «Сулла приказал извлечь труп Мария…»
— Пишите.
Диктатор шагал взад и вперед, и голос его гремел:«…извлечь труп Мария из могилы, привязать к хвосту лошади и волочь мерзкую падаль по площадям и улицам, избивая палками и розгами, а затем оплевать и бросить в реку. Так наказал Сулла, любимец богов, элодея, поднявшего руку на отечество…»
Вошел Хризогон.
— Чего тебе? — нахмурился диктатор.
— Эпистола от Помпея!
— Положи на стол в таблинуме. Сколько раз я приказывал не мешать!
— Господин, гонец ждет ответа… Сулла побагровел.
— Вон! — крикнул он. — Пусть ждет! А ты…
Хризогон опрометью выбежал из библиотеки.
Помпей доносил, что Домиций побежден, война в Африке кончена и на днях легионы отплывут в Италию.
Прочитав эпистолу, Сулла задумался. Помпей оказал ему поддержку во время похода на Рим, был услужлив и предупредителен. Медлительный, важный, он торжественно выступал на улицах, любил обращать на себя внимание мужей, а особенно женщин. Сулла знал об этом и посмеивался: