Александр Звягинцев - На веки вечные. И воздастся вам…

— Вы должны понимать, что в американской армии достаточно людей, которые считают, что в отношении вас и других пленных, после того, что вы совершили, все дозволено. Знаете, какое предложение поступило президенту США из Англии? Использовать немецких военных преступников вместо подопытных животных во время атомных испытаний на Тихом океане…

Геринг уставился на Гилберта, а потом скривился в усмешке.

— Все люди одинаковы. Только фантазии у них разные.

— Тем не менее, вы должны хорошо представлять себе, как к вам относятся в мире. Но я обещаю вам прояснить ситуацию с письмами от вашей семьи, — пообещал Гилберт и подумал, что надо разобраться, что полезнее — чтобы рейхсмаршал не видел писем дочери и жены и злился или чтобы он их получал и почувствовал доверие к нему, доктору Гилберту и стал еще откровеннее…

— Благодарю, — кивнул Геринг. — Буду вам очень обязан.

— Скажите, рейхсмаршал, сейчас вы не жалеете о том, что ради удовлетворения имперских амбиций, Германия развязала столько агрессивных, завоевательных войн? — перешел к серьезному разговору Гилберт.

— Не смешите меня. Америка, Англия, Франция и Россия всегда делали то же самое ради удовлетворения своих имперских амбиций. Сильные государства всегда ведут себя так. Но поскольку мы проиграли, то действия Германии теперь квалифицируются как преступления. Вот и все. Посмотрим, как поведет себя Америка теперь, когда ей очень многое дозволено…

— Неужели вы, готовя войну, не придавали никакого значения тому, что в ней погибнут миллионы людей? В том числе и немцев — молодых, сильных, полных жизни?

— Война есть война. Конечно, люди не хотят войны. С какой стати какой-нибудь свинопас или слесарь захочет рисковать своей жизнью, когда лучшее, что он может получить в результате войны — это вернуться обратно на свою ферму или завод одним куском?

— Куском?

— Я хочу сказать целым — с руками и ногами, а не без них. Естественно, простые люди не хотят войны ни в России, ни в Англии, ни в Америке, ни в Германии. Но, в конце концов, политику определяют не они, а лидеры стран. Они ведут. Кстати, это всегда просто сделать — потащить за собой людей. И не важно демократия в стране, диктатура или парламент.

— Но при демократии люди имеют некоторое влияние на происходящее через избранных представителей. В США, например, только Конгресс может объявить войну.

— Неважно, есть у людей право голоса или нет. Их, этих людей, всегда можно склонить к мнению лидеров. Это очень просто делается. Все, что нужно, — это сказать им, что на них напали, и обвинить пацифистов в непатриотизме. Сказать, что они подвергают страну опасности. Это работает одинаково в любой стране.

— Вы не слишком высокого мнения о людях. И о немцах тоже.

— Они все одинаковы, — высокомерно отмахнулся Геринг.

— Но Гитлер объявил немцев высшей расой.

Геринг пожал плечами и скорчил презрительную физиономию.

— Люди верят, когда им говорят приятное.

— Но Гитлеру вы не возражали…

— А кто ему возражал? Запад? Когда мы делили Чехословакию, французы и англичане просто одобряли то, что говорил Гитлер. Никаких возражений. Я был просто поражен тем, как легко можно решить судьбу целой страны… Гитлер требовал, а в ответ — ни писка. Мы получили все, что хотели. Получили вот так! — Геринг с удовольствием щелкнул пальцами.

Было видно, что он словно вернулся в то время и вновь чувствует себя победителем, у ног которого лежит весь мир.

— Чехов тогда даже не спросили ни о чем. Просто сказали им, дожидавшимся за дверью, что они теперь, по сути, принадлежат Германии. Черт, я тогда даже подумал: а может, это самое Копье Судьбы, с которым носится Гитлер, действительно работает?.. Ведь все происходило как в сказке, было похоже на чудо.

— А как вы смотрите на это сейчас? Когда вы все проиграли?

— Точно так же. Англичане и французы тогда больше всего боялись войны. Им страшно не хотелось воевать. Им очень нравилось жить своей буржуазной жизнью. Они были моральными пораженцами. Им хотелось жить и пить вино, а не сражаться! А еще они все время ждали, когда же мы, наконец, двинемся на русских и потопим друг друга в крови. Вот таков был их гуманизм — пусть льется чужая кровь.

— У вас всегда были такие планы — напасть на русских?

Геринг поерзал на топчане, устраиваясь поудобнее.

— Было понятно, что столкновение с русскими неизбежно. Но мы не собирались действовать по указке Запада. У нас была своя последовательность и свои планы… Мы руководствовались интересами Германии, а не хитроумными расчетами этих жалких и трусливых импотентов. Мы были тогда живыми, из нас била энергия, а они были истощенными и вялыми сибаритами…

В развалившемся на тюремном топчане Геринге уже снова был ясно виден тот самодовольный, наглый, надменный тип, к которому привык весь мир до краха рейха.

— То есть тогда, после подписания Англией и Францией пакта в Мюнхене, вы восприняли это как их прямое согласие на расширение границ Германии на восток за счет России? — уточнил Гилберт.

— Разумеется! А как это еще можно было воспринять? — Геринг уставился на Гилберта. — Англичане всем сердцем желали, чтобы мы начали войну с Россией. И как можно раньше… Их замыслы читались как в раскрытой книге.

Гилберт встал.

— Мне пора. О письмах от вашей семьи я поговорю с начальством. С Рождеством и Новым годом, рейхсмаршал!

— Хотите сказать — с последним Новым годом, — зло блеснул глазами Геринг.

— Это зависит не от меня.

Гилберт уже подошел к двери, когда Геринг его окликнул.

— Доктор!

— Да.

— Смотрите.

Геринг вытянул вперед руку практически в фашистском приветствии, но кулак его был сжат.

— Вы видите, рука не дрожит. Она еще достаточно сильна. Пусть ваши обвинители знают это. Я готов к битве. К настоящей битве.

Идя по коридору доктор Гилберт подумал, что надо как-то усилить моральное давление на Геринга. Например, изолировать его во время обедов и ужинов, для чего пересадить за отдельный стол, чтобы он не мог разговаривать с другими заключенными и чтобы у него не было возможности раздавать им свои указания.

«Однажды к нам пришел американский шеф-фотограф и сказал, что если у нас есть при себе вспышки, то мы можем пройти с ним. Нас привели в помещение, примерно 40 квадратных метров. У стены стояли столы, света не было. За каждым столом сидело по четыре человека. За одним — Геринг, Розенберг, адмирал Денитц и фон Ширах. За ближайшим ко мне столом Кейтель сидел вместе Йодлем. Я поснимал их со вспышкой. Кейтель закрыл лицо рукой. Затем я подошел к столу с Герингом.

Пока снимали другие фотографы — американцы и французы — он ничего не говорил. Но как только увидел мою русскую форму, то начал кричать: «Что такое, уже нельзя спокойно поесть!»

Тут подошел американский лейтенант и спросил: "В чем дело? Почему Геринг орет?" Понятия не имею, говорю, я хотел всего лишь сфотографировать их. Лейтенант подошел к Герингу и сказал, чтобы он прекратил орать. Но тот не унимался. Тогда лейтенант поднял дубинку и слегка дал ею Герингу по затылку. После этого стало тихо».

Глава XIV

Не надо длить муку

Заседания трибунала возобновились 2 января 1946 года. Уже на следующий день начались допросы обвиняемых и свидетелей. Перед трибуналом предстал «свидетель» Отто Олендорф, обер-группенфюрер СС.

Этот человек словно сошел с плакатов, воспевавших образчики «истинно германской красоты». Он производил впечатление человека думающего и интеллигентного, обладающего незаурядными способностями, имел высшее образование, причем окончил университет сразу по двум факультетам — права и экономики. Карьера его была фантастической — в 34 года он стал начальником III департамента службы безопасности рейха и получил чин генерала СС. Правда, войну Олендорф закончил в другом ведомстве — не поладив с заместителем Гиммлера Эрнстом Кальтенбруннером, он перешел в Министерство экономики на должность эксперта по вопросам внешней торговли. Его обожали женщины. Письма и открытки от них он получал и в тюремной камере. Но именно этот человек, как спокойно рассказал он сам, лично руководил уничтожением десятков тысяч людей на оккупированных территориях и восточном фронте. «Неполноценное население», как выразился Олендорф, подлежало «ликвидации» — людей расстреливали айнзатцгруппы, травили газомв специальных фургонах, сжигали целыми деревнями…

В кресле перед микрофоном сидел, положив ногу на ногу, высокий элегантный мужчина, который мог бы служить эталоном «нордической красоты». Он превосходно владел собой, давал четкие и исчерпывающие ответы на вопросы, которые перед ним ставили американский и советский обвинители. Еще полупустой после веселых рождественских каникул зал погрузился в мертвую тишину. Отто Олендорф, командир айнзатцгруппы «D», хладнокровно рассказывал, что к реализации поставленных перед ними задач айнзатцгруппы приступили в начале июля 1941 года. В инструкциях, определявших круг их обязанностей, на первом месте стояла программа ликвидации «лиц еврейской национальности и советских комиссаров». Все «неполноценные лица» назывались «партизанскими бандами». К таковым относили также случайных прохожих или жителей населенных пунктов, чем-либо не угодивших эсэсовцам. Айнзатцкоманды не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков. «Моральное воздействие ликвидаций на мирное население было просто поразительно. Особенно из-за большого количества уничтоженных детей в возрасте до 5 лет и даже младенцев…»