Валерий Мухачев - Сын предателя
Николаич поднял голову, посмотрел на Прасковью и только сказал:
-Недолго ему гулять с таким болтливым языком!
И как в воду смотрел. Семён написал письмо из какого-то посёлка у Байкала, который и на карте не был обозначен. Только через пять лет Семён освободился, приехал снова в Ижевск и привёз ту злополучную раму, которую в тюрьме с иезуитским терпением вырезал незамысловато из еловой доски. Картина И.Шишкина в ней, конечно, смотрелась не эффектно.
Учительница потому и вернула копию Коле, не сумев отличить акварель от типографской репродукции.
-И охота была тебе, братец тащить это дерево через всю страну? - удивилась Прасковья, но Коля тогда принял подарок с восторгом. Семён укатил в Сталинград, который заново отстраивался после войны. А вслед за Семёном приехала к Прасковье его жена, которой он обзавёлся в тюрьме. Много было слёз и объятий, на которые Коля смотрел равнодушно. Ему казались чужими и дядя Семён, и тётя, имени которой он даже не успел узнать. Маленькая девчонка, дочь дяди Семёна, постоянно цеплялась за юбку плаксивой тёти, добавляя мокра этой встрече. В котомку гостьям посыпались какие-то тряпки, одежда для обустройства на новом месте, хлеб, картошка.
Этот нищенский подарок вызвал новый поток слёз тёти. На другой день женщина с дочерью испарились, и Коля никогда больше тётю не увидел и не узнал, как её зовут.
В это время у Прасковьи был уже милый друг - дядя Лёша. С ним Прасковья любила петь песни, хлебнув бражки или, скорее, нахлебавшись досыта. В этом лучезарном состоянии они, не стесняясь присутствия Коли, разбалтывали семейные тайны брата Семёна, Книготорга, в котором работал дядя Лёша, и Механического института, в котором к тому времени работала мать Коли. Этот венигрет впитывался в память Коли, до поры непригодный для какого-нибудь использования.
Конечно, если бы Коля был таким же, как Павлик Морозов, этим влюблённым голубкам в солидном возрасте пришлось бы отбрыкиваться и отнекиваться в серьёзном кабинете на углу Советской и Пушкинской. Но к приближению кончины И.В.Сталина вдали от Москвы руководители уже понимали, что половина шпионов и предателей Родины - эти "враги народа"-не такие уж и враги!
Поэтому в Удмуртии не было такого яростного гонения, каким отличалась столица СССР. Конечно, и в 1954 году по инерции народ боялся болтать об отсутствии в магазинах того, что так хочется скушать или поносить. Шептались, обычно, на кухнях, но ропот народа до улиц не доносился.
Дядя Лёша много читал, но знания свои прятал за улыбкой, когда был трезв. Пьяненький болтал, забыв о пытках, о том, что мало ему платит директор Книготорга, что младшему сыну его в школе ставят учителя сплошные тройки. Надо заметить, что из-за специфического питания в годы войны и десятка лет после неё память Коли не была прочной. Он не мог выучить стихотворение, за что снижалась годовая отметка по литературе сразу на балл.
Из-за памяти не получалось писать умные сочинения. Оставалось довольствоваться опять же тройкой. Диктанты писал Коля на пятёрки не потому, что знал правила правописания назубок, просто вспоминались слова в прочитанных книжках как они напечатаны. Конечно, учиться хорошо дано не каждому. Для этого ученик должен иметь еврейские способности, жить в добропорядочной семье, генетически здоровой.
А о какой здоровой семье можно говорить, когда Петя, брат Коли, часто жаловался на головные боли, остался на второй год дважды, а седьмой класс не смог закончить успешно.
И сама Прасковья писала письма, делая по три ошибки в каждом слове. Если и были у отца Коли приличные извилины где-то там под красивой, волнистой шевелюрой, то трудно это проверить. Ведь у пропавшего без вести воина в земле мог остаться череп, очень похожий на те двадцать миллионов погибших в войне.
Возможно, по материнской линии и шла эта полоса глупости, замешавшаяся в гены Коли, отчего он умение рисовать унаследовал от отца, а неспособность к точным наукам - от матери. В дополнение ко всем бедам приключилось новомодное увлечение настольным теннисом. Коля сделал две самодельные ракетки, купил три шарика, и три друга пошли в общежитие Механического института, в котором и стали добивать прекрасный теннисный стол.
Конечно, благодаря Прасковье, работавшей здесь завхозом, мальчиков терпели студенты, которым эта троица мешала совершенствовать своё мастерство не один год. Коле и его друзьям, как и всем подросткам, переходный возраст пришлось пережить непросто. В этот период дома не сидится, улица манит кажущейся свободой от домашней суеты и учёбы в школе.
Часто бессмысленное времяпровождение с бессодержательной болтовнёй заменяло чтение книг, зубрёжку исторических дат, теорем и формул. Дни рождения вождей, писателей, даты революций, бунтов, эпох никак не укладывались в мозговые извилины. Ошибка всей молодёжи заключалась в уверенности, что жизнь бесконечна и всё успеется. Наверно, поэтому восьмой и девятый классы без выпускных экзаменов Колю расслабили, отчего учёба стала превращаться в монотонный процесс. Игра в теннис и шахматы зимой, летом - катание на велосипедах, купание в пруду, игры в волейбол и футбол были интересней, а будущая трудовая жизнь казалась далёкой и неясной.
глава 14
Фёдор ни за что не захотел ночевать в доме. Его пугала перспектива снова увидеть у кровати Рыжего и Чернявого. Надя разочарованно мяла в руках тряпку, которой только что вытерла со стола, думая, что вот и не понравилась гостю, а так мечтала согреться рядом с горячим мужским телом.
-В сарае, что ли, устроить тебе постель? - спросила тихо, покорным видом своим выказывая непротивление повороту судьбы.
-Мы могли бы там вместе переночевать, - улыбнулся Фёдор.
-Правда? Ты не против? - подпрыгнула Надя и громко засмеялась. - Я уж думала, не приглянулась тебе, - простодушно заулыбалась она. - Так я сейчас, живо всё приготовлю!
-Да чего готовить-то? Пошли! Боюсь я здесь ночевать. Старосту, наверно, я здорово разозлил. А далеко ли ушёл от деревни-то?
-От Гаврилыча-то ты ушёл всего семь километров, но вражина этот едва ли сюда полезет. А чем разозлил-то?
-Так бежал я от него и лекаря, - беспокойным тоном ответил Фёдор, - вот и спрашиваю, нет ли партизан настоящих здесь?
-Уйти хочешь? Тут кругом немцы посуху, а к фронту - болото. Его к декабрю заморозит, так можно пройти. Только полыньи припорашивает снегом, утонешь бесследно.
-Я бы утром пошёл дальше к северу. К югу-то немцев больше тянет, а мы к холоду привычные.
В сарае было уже темно. Наощуп, держа Фёдора за руку, Надя потащила его по лестнице на сеновал. Оба несли одеяла, подушки, с трудом вскарабкались, побросали на сено ноши.
В полумраке расстелила Надя одеяла, бросила в изголовья подушки. Оба легли как-то отчуждённо, будто совершенно забыв, что им хочется делать дальше.
Фёдор почувствовал какое-то неодолимое препятствие к продвижению нескольких сантиметров расстояния до тела деревенской девушки. Надя же почувствовала такое сердцебиение, что не в состоянии была пошевелиться. Она вся замерла в ожидании. И когда спина стала наполняться испариной, девушка стала осторожно освобождаться от своей, не красящей её, одежонки.
Фёдор облегчённо вздохнул, почувствовав шевеление Нади, и тоже стал снимать всё, что могло помешать объединиться телам их для более тесного сближения. Делалось всё молча, слышно было только похрустывание сена под одеялом да излишнее шумное дыхание обоих.
Ранним утром Надя покинула нагретое ложе, чтобы накормить козу, двух овечек и четырёх куриц. Петуха она зарубила сразу, чтобы не привлёк немцев своим голосистым пением. Фёдор вскочил, напряжённо озираясь, через минуту, стал поспешно одеваться. Надина голова улыбнулась ему уже внизу лестницы и исчезла. Фёдор спустился следом, выглянул из сарая, крадучись подошёл к изгороди, готовый перемахнуть через неё и мчаться в лес во всю прыть.
Но кругом было тихо, и ничто не предвещало беды. Надя гундосила незамысловатый мотив, возясь у печки. Огонь быстро захватил в плен дрова, внутри печи загудело от воздушной тяги, и скоро завтрак был готов. Шикарная яичница из четырёх яиц на козьем молоке украшала стол. Надя, сияющая счастливой улыбкой, одетая в домотканую кофту из овечьей шерсти, ждала, когда Фёдор сядет за стол. Он посмотрел на это чудо на чёрной чугунной сковороде, потом на Надю и сказал:
-Ну, зачем ты так-то? Ведь на меня яиц и молока не напасёшься! Я бы и картошки поел. А завтра что будешь есть?
-И пусть! - торжествовала она. - Мне сейчас хорошо! Кто его знает, что будет завтра? Завтра ведь может и не быть, понимаешь? Придут немцы и опять сожгут всё это! А то и меня убьют.
Она помолчала несколько мгновений, задумавшись над своими словами, очнувшись, сказала:
-Ну чего ты? Ты ешь, это тебе полезно.
