Елена Раскина - Первая императрица России. Екатерина Прекрасная
– Но почему? – с отчаянием спросила Екатерина. – Почему нам с Йоханом лучше больше не встречаться?
– Потому, что царь Петр – ваша судьба и ваш крест, государыня… – с грустью ответил Ракоци. – Никто не освободит вас от этого пути. Вы будете и счастливы, и несчастны. Но только с русским государем.
– И это все, чем вы можете мне помочь, князь? – голос Екатерины дрогнул, и на глаза навернулись слезы.
Ракоци посмотрел на нее с сочувствием и грустью. Помолчал, задумался. Потом все же отверз многомудрые уста.
– Я дам вам один совет, госпожа, – сказал он. – Поговорите с царем Петром о его детстве. Не бойтесь: после этой беседы станет легче и Его Величеству, и вам. Прощайте, пани Екатерина!
Венгр поклонился и галантно прикоснулся губами к руке своей собеседницы.
– А вы не думаете, князь, что Петр Алексеевич не зря предложил вам трон Польши? – спросила у него напоследок Екатерина. – Человек, сумевший побеседовать с тенью Яна Собесского, достоин трона Речи Посполитой!
– Мне нужен только один престол – венгерский! – с неожиданной горячностью воскликнул князь. – Прощайте, государыня! Быть может, Провидение еще сведет нас… Я – ваш покорный слуга.
– Подождите, князь, я умоляю вас! – горячо воскликнула она. – В нашу первую встречу вы упомянули пани Марину Мнишек и сказали, что ее несчастная судьба связана с моей, но как?.. Поясните свою мысль, прошу вас!
Ракоци на мгновение задумался.
– Вы и вправду хотите узнать о судьбе пани Марины, государыня? Право же, это несчастная судьба. Вы будете не в пример счастливее!
– Вы говорили, князь, что она была первой европейской дамой на русском троне, а я, волей Провидения, стану второй… И, стало быть, я не должна повторять ее ошибок. Но о каких ошибках идет речь?
– Что ж, извольте, государыня. Может быть, вам и действительно нужно это знать… Никогда не позволяйте себе бояться России – какой бы страшной, непонятной и абсурдной она вам ни казалась. Постарайтесь полюбить эту страну. Пани Марина была прекрасна, умна, образованна и очень честолюбива. Из нее бы вышла великая королева Речи Посполитой, если бы король Сигизмунд, правивший в те времена Польшей, уже не был женат. Но Россия – совсем иное дело. Пани Марина плохо понимала московитов и пыталась править ими по-польски, да и жить по-польски… Постарайтесь понять ваш новый народ…
– Но государь Петр Алексеевич намерен ввести Россию в Европу и править по-европейски! – воскликнула Екатерина, удивленная темными речами Ракоци.
– Государю Петру многое позволено. Он не иностранец, он – русский царь! Вы же совсем иное дело, вы – иностранка. К вам станут относиться так же пристрастно и порой несправедливо, как к пани Марине Мнишек. Но вы все равно должны любить Россию, а не считать свою жизнь в этой стране тяжким крестом, который вам не по силам…
– Откуда вы знаете, что я так думала? Вы что, читаете мои мысли, князь?
– Не только ваши, государыня, не только ваши… Любите Россию несмотря ни на что – только в этом ваше спасение! Если вы позволите себе страх перед ней, вы погибли!
Ракоци отвесил почтительный поклон и ушел, оставив Екатерину в тревоге и замешательстве. Она подумала о Йохане и о том, что не имеет права становиться под венец с Петром, не зная толком, что случилось с ее первым мужем… Но что она могла противопоставить железной воле Петра? Свои сомнения? Странные слова венгерского ясновидца, на которые Петр ответит в лучшем случае смехом, а в худшем – припадком гнева, еще более страшным, чем прежние?! Да и могла ли она оставлять бастардками, внебрачными «ублюдками» своих обожаемых дочерей? Сейчас нужно позаботиться о будущем Аннушки и Лизаньки, а не ворошить дотлевающие угли из костра прошлого.
Прежней Марты уже нет…
В России, в этой жестокой и холодной стране, родилась другая женщина, лишь отдаленно похожая на прежнюю. И эта новая женщина завтра обручится в яворовской церкви с властелином, которого подарила ей судьба. Видит Бог, она, Марта, не просила об этом подарке! Но теперь уже ничего не изменишь… К тому же она любит Петра. Конечно, не той настоянной на страсти и нежности любовью, которой любила Йохана, но разве чувства бывают одинаковыми, как сшитые по одному фасону платья?! Нельзя войти в одну и ту же реку дважды, даже если это река любви…
И потом, Ракоци советовал ей не повторять ошибок пани Марины Мнишек, так недолго бывшей московской царицей. Стало быть, нельзя даже в мыслях называть Россию чужой, жестокой и холодной страной. Надо полюбить Россию и русских. Несмотря на всю абсурдность и жестокость того, что происходит в этой стране. Надо распознать в России великое, как она распознала это в Петре. Увидеть мудрость в безумии и силу – в бессмысленной ярости. Она постарается сделать это… Ведь ее судьба стать русской государыней!
Глава 4. Сон и явь великого государя
В ночь перед обручением Петр страшно кричал во сне. Даже не кричал, а выл, как воет обезумевший от боли хищный зверь. Даже Екатерина, привыкшая к припадкам царя (настолько, насколько к ним вообще можно было привыкнуть) и, как ей казалось, научившаяся смирять эту стихию ярости и страдания, на сей раз не могла его успокоить. Петр метался среди разбросанных шелковых подушек и смятых покрывал из дорогого меха на широкой королевской кровати, и холодный пот мешался на его лице с выступившей на устах пеной и обильными слезами. «Ненавижу!.. Не прощу!.. Убью!!!» – с трудом разобрала бедная женщина в бессвязных воплях одержимого властелина России…
Взбудораженный ночным криком, замок всполошился, зашумел голосами, загрохотал тяжелыми шагами и лязгом оружия. Преображенская кордегардия[7], привычная ко всему, молчала и только молилась про себя, чтоб гнев «государя-батюшки» не обрушился на бесталанные головы караула. Всполошилась польская дворня, всерьез решившая, что в замок проникли заговорщики, а то и нечистая сила, и высочайший гость в опасности.
– До брони, хлопе! Зрада! (К оружию, парни! Измена!) – орал хриплый голос каштеляна[8]. Кто-то гнусаво звал ксендза со святыми дарами.
К опочивальне сбежались польские слуги, растрепанные, полуодетые, но с обнаженными саблями и заряженными мушкетами. Они не привыкли еще к странностям великого государя, в отличие от часовых-преображенцев, которые с каменными лицами застыли у дверей и ничем не выдавали, что им было до озноба страшно. Екатерине пришлось выйти к полякам и, поблагодарив, отпустить их на покой: мол, царственному гостю приснился дурной сон, нет повода для беспокойства….
Петр всегда спал тревожно, тяжело, и его невенчанная жена знала: ему снится все тот же сон, жестокий, кровавый сон из детства. В нем он, десятилетний мальчишка, маленький царевич Петруша, с матерью, царицей Натальей Кирилловной, беззащитно стоит на высоком кремлевском крыльце, а под ним бушует озверевшая от злобы и хмеля толпа стрельцов, и отточенные лезвия бердышей алчут крови его сродственника и ближнего советника матери, боярина Артамона Матвеева…
Петр часто рассказывал Екатерине, как это было, добавляя подробности и детали, которые воскрешала его цепкая память, а быть может, и рождало воспаленное воображение. Каждый раз этот рассказ заканчивался припадком гнева, и царь искал новых жертв для своей неизбывной мести. «Лекарке» бывало необыкновенно трудно умиротворять его душу, но она старалась, не жалея себя, понимая, какие непоправимые беды способен натворить всесильный монарх полночной страны! Разум Екатерины с трудом соглашался воспринимать рассказы царя о его детстве – таким ужасным и невероятным казалось это детство! В ее родном, тихом и умеренном Мариенбурге прежняя юная Марта не могла даже представить себе ничего подобного: ни хищного рева кровожадной толпы, ни того, что живого человека можно разрубить на куски, ни того, что кому-то может понадобиться отнять жизнь беззащитного ребенка… Впрочем, и несчастному Мариенбургу, и бедняжке Марте суждено было испытать все это на собственном опыте, когда пришли войска фельдмаршала Шереметева и город пал к их ногам в дыму и пламени! И никто не пощадил их… А вот царица Наталья Кирилловна отмолила у стрельцов жизнь этого ребенка, своего младшенького сына Петруши, убийцы усовестились и отступили. Но ни мать, ни сын не смогли забыть того, как искренне любимого ими Артамона Сергеевича Матвеева убили у них на глазах.
Боярин Матвеев, дядя царицы Натальи Кирилловны, судя по рассказам Петра, был редкостным человеком. Одним из первых в темной и суеверной Московии он постиг свет европейского образования и культуры и обратился к ним всей своей щедрой душой. А душа у Артамона Сергеевича была подлинно рыцарская – в европейском понимании этого слова. Боярин был вернейшим советником царя Алексея Михайловича и вдохновителем тех реформ, которые медленно, но верно обращали удельную и отсталую «полночную» страну к Западу – и с торговлей, и с державными договорами, и с победной войною. Умен и хитер был Матвеев, не ведал равных себе в умении очаровывать нужных людей и плести тонкую паутину политических интриг, но рано или поздно он был обречен натолкнуться на тяжелое, затхлое, как воды никогда не чищенного пруда, старомосковское невежество. За годы, проведенные в России, Екатерина узнала и научилась жалеть ее несчастный и забитый народ… Но и сейчас она не могла понять, откуда берется в нем эта воинствующая, рабская темнота, этот озлобленный страх перед светом и новизной? Эти пороки сидели в русском народе – от родовитого боярина до последнего холопа, как осколок кости в запущенной старой ране, и всем, кто пытался эту рану врачевать, грозил беспощадный гнев самого раненого, принимавшего помощь за злоумышление.
