Наталья Павлищева - Великолепный век. Роксолана и Султан
– Потому и семенят, что между ног привязано? – ахнула Роксолана.
Фатима не удержалась и, подозрительно фыркая, полезла что-то перебирать в шкаф. Немного погодя она вынырнула оттуда, все еще пряча улыбку, и строго поинтересовалась:
– Ты-то не смеяться теперь сможешь? Кизляр-ага очень обидчив, особенно если смеяться по этому поводу. Будь осторожна.
– Спасибо, что предупредила, я могла бы сделать глупость.
– И нажить себе врага. Надо подумать, как задобрить кизляр-агу после того, что ты натворила.
– А как его можно задобрить?
– Подарком.
– У меня нечего дарить.
– На первый раз я найду, потом будешь пользоваться своим.
– А чем своим?
– Тебе, даже если останешься просто рабыней, будут давать мелочь на всякую всячину. Постарайся не тратить просто так, лучше копи для подношений.
– Это пожалуйста, мне ничего не нужно.
– Хорошо. И вышивай получше, чтобы тебе и от смотрительницы за бельем перепадало, она тоже может денег немного дать. А еще на Хуррем откликайся, это имя тебе валиде-султан дала, не имеешь права отказываться. Если жить хочешь.
– Хочу.
– Кизляр-ага…
Тот недовольно обернулся к Фатиме, словно только что заметил, показывая обиду, сильнее поджал и без того превратившиеся в узкую полоску губы, мол, недосмотрела за подопечной… Фатиму это не смутило, она прекрасно знала цену и самому кизляр-аге, и его обиде, за столько лет службы в гареме прекрасно все изучила.
– Сказать что-то хочу.
– Не стоило бы тебя слушать, Фатима, да такой уж я добрый человек…
– Знаю, помню. Меня передать тебе просили…
– Что? – как ни старался, а скрыть интерес не получилось, всего на мгновение мелькнул интерес к подарку, но Фатима уловила, мысленно усмехнулась.
– Вот этот перстень.
– Кто передал и за что?
– Новенькая Хуррем. За то, что ты ей пример благородства преподал.
– Чего?
Озадачила-таки! О каком благородстве могла идти речь, если опозорился у всех на глазах, а она словно нарочно своей помощью это подчеркнула?
– Ты на нее не сердись, не умеет она еще свое уважение как следует выказать. Не зря валиде-султан мне советовала к твоей помощи прибегнуть, чтобы Хуррем правильному поведению обучить.
– Валиде-султан говорила о Хуррем?
Есть, попался! Но Фатима не лгала, вернее, лгала, но не слишком. Хафса действительно разговаривала с ней о Роксолане, но только по инициативе самой Фатимы. Услышав, как девушка читает стихи на фарси, она поспешила рассказать об этом валиде-султан. Тогда и состоялся этот разговор. Но для кизляр-аги достаточно самого упоминания о валиде-султан.
– Говорила. Эту девушку для Повелителя привез Ибрагим. Не купил, ему подарили, она вообще не продавалась ни разу.
– Да ну?
– Да. Была взята в плен благородными татарами, привезена в Кафу, где училась многому, а потом сюда, нарочно для Повелителя.
Вообще-то, Фатима вдохновенно врала со слов самой Роксоланы, но была недалека от истины, кроме разве слов о Повелителе, который и слыхом не слыхивал о новенькой наложнице.
– А чему училась-то?
– Греческий знает, арабский, персидский, стихи многие, беседы может вести философские…
Кизляр-ага с сомнением покосился на Фатиму. Та подтвердила:
– Да-да, не хуже твоего Ибрагима.
– Какой он мой?!
– Хорошо, не твой, Повелителя.
И вдруг заговорщически наклонилась к уху кизляр-аги:
– Как думаешь, если вместо Ибрагима Повелитель с Хуррем беседовать станет, нам лучше будет или хуже?
– С женщиной? – в голове кизляр-аги слышалось не просто сомнение, оно было с пренебрежительным оттенком.
Фатима, отстранившись от евнуха, почувствовала некоторое облегчение. Ну и запах! Как ни следил за собой бедолага, как ни менял повязки и ни мылся, а въевшийся запах аммиака из-за невольного недержания мочи был неустраним. Недаром в гареме говорили, что приближение кизляр-аги выдает не его шаркающая походка, а опережающий евнуха на две комнаты запах. Но никуда не денешься – терпели.
– Женщины, кизляр-ага, тоже разные бывают. Эта вон сколько газелей знает, по памяти вчера допоздна читала.
И снова Фатима преувеличивала, потому что назвать долгим чтение всего одного стихотворения нельзя никак, но Роксолана сказала, что знает еще много, почему бы не преувеличить?
– Ох, зря Ибрагим Повелителю такую привез, как бы самому в стороне не остаться.
Знала Фатима, на что намекнуть. Кизляр-ага терпеть не мог Ибрагима, как и многие другие, считая его выскочкой. Раб-советник у султана! Ни к чему это. Можно, конечно, выслушивать умных рабов, но не держать же при себе день и ночь!
Против Ибрагима кизляр-ага готов был поддержать кого угодно, даже новенькую.
Фатима хорошо почувствовала эту готовность.
– Так ты поможешь мне обучить правильному поведению Хуррем, чтобы глупостей не натворила?
Кизляр-ага покрутил на пальце новый перстень, Фатима точно угадала размер, подарок пришелся впору.
– Помогу, если зазнаваться не будет.
– Не будет! – твердо пообещала рабыня.
Женщинам предстоял поход в хамам.
Роксолана смеялась:
– Меня тут только и делают, что моют.
– Ничего, чистота не грязь, от нее не помрешь.
– Фатима, а где ты родилась?
Та насмешливо сверкнула глазами:
– В Рязани.
– Где?!
– В Рязани, да только я не славянка, не думай. Просто так вышло. Я татарка, из благородных татар. Была взята в гарем Селима, но так и осталась гезде, не продвинувшись дальше. Правда, у султана Селима продвинуться было невозможно, он больше совсем иное любил, не женщин.
– А как же дети?
– Ради детей только и ходил в гарем, но сам же всех казнил, кроме нашего Повелителя. А я у Хафсы, то есть у валиде-султан, в услужении все эти годы была.
– А что ты в прошлый раз говорила о девяти годах?
– По закону, если гезде девять лет пробудешь, а ребенка так и не родишь, то можно на волю. Мужа найдут, приданое дадут.
– Девять лет? За это время я состарюсь и жить не захочется.
Фатима усмехнулась:
– Я когда молодой была, тоже так думала. Но вот видишь, и больше прошло, а жить все равно хочу. Живи, пока живется. А когда тебя забрать, Аллах сам знает.
Для похода в хамам поднялись до рассвета и вышли тоже. Фатима с помощью еще одной рабыни тащила целый воз всякой всячины.
– Это зачем?
– Мы там до вечера будем, ты голодать собралась? Да и все для мытья с собой.
Они брели в темноте толпой, бдительно охраняемые евнухами, но не потому что могли сбежать (куда и зачем?), а чтобы ничей взгляд не оскорбил собственность султана. Это были его и только его женщины, и никому, кроме евнухов и допущенных до гарема нескольких людей, непозволительно видеть этих женщин даже под горой тряпок. Это при том, что сам султан вообще не всех видел.
Роксолана уже знала, что бывали наложницы, которые никогда не попадались на глаза Повелителю, да и сами его видели только из окна. Все решало отношение валиде-султан и кизляр-аги. Допустят пред ясные очи Повелителя – получишь шанс ему понравиться, не допустят – так и просидишь в рабынях, и не девять лет, а всю жизнь. Закон законом, но не для всех он писан.
Роксолана уже поняла, что ее заметили, что у нее-то шанс есть, и еще поняла, что это из-за того самого человека, что не оставил себе, а привел в гарем султана. Прошло уже несколько дней, а она ни того человека, ни Повелителя не видела даже издалека. И не могла понять, рада ли своему шансу или нет. Скорее нет, оставили бы в покое на девять лет, пусть даже рабыней, но только не у Махидевран, она и на то согласна. Наслушавшись всяких страстей, хотела только покоя, но уже знала, что его не будет.
Хамам в Кафе и стамбульский были как небо и земля, вернее, земля и небо. Тут она поняла, что настоящей турецкой бани пока не видела, все прежнее было просто мытьем, а не парной.
И все равно дивилась. Тащиться в баню с коробом еды, словно и впрямь кушать сюда собрались, а не мыться, нелепо.
Приятные неожиданности начались прямо от входа. Все евнухи остались снаружи, и в хамаме наложницы были предоставлены сами себе. Роксолана невесело усмехнулась: свобода! Но обрадовалась рано, потому что и без евнухов хватало надсмотрщиц, рабыни-то никуда не делись. И валиде с султанскими женами и сестрами тоже здесь. И болтовня стояла привычная, даже более шумная и визгливая, чем во дворце.
Все объяснимо, во дворце запрещено громко говорить и веселиться, нужно вести себя достойно, то, что это «достойно» временами выливалось в обыкновенные драки, никого не смущало: подрались, исхитрились выдернуть друг дружке клочья волос побольше да на видном месте, и ладно. Дравшихся наказывали, даже били плетьми на заднем дворе или переводили в рабыни-прислужницы, но это наложниц не останавливало.
Что еще могло нарушить сонную до одурения жизнь в безделье? Только редкие визиты Повелителя, его выбор какой-то счастливицы да вот такие стычки тех, кому не слишком повезло. Ну, еще песни да танцы, которые устраивали, правда не забывая о наказании, если слишком расшумятся. И походы в хамам.
