Михаил Каратеев - Карач-Мурза
Он рассказал, как Тит Мстиславич Козельский, научаемый братом своим молодшим, князем Андреем Звенигородским, неправдою добыл у великого хана Узбека ярлык на большое княжение в Карачеве, где по праву и правде сидел тогда братанич его, – тот самый князь Василий Пантелеич…
*Сейхун – арабское и татарское название реки Сырдарьи.
** Братанич – племянник, сын старшего брата. Сын младшего брата назывался брательнич, сын сестры – сестрич.
И как потом заманили дядья своего братанича и государя в город Козельск и там хотели схватить его изменой; но князь Василий им не дался и ускакал, успевши насмерть зарубить саблею Звенигородского князя Андрея Мстиславича, который в том воровском деле был главный виновник и заводила… А после, спасаясь от Узбекова гнева, князь Васил! Пантелеич, вместе с ним, с Никитой, бежал в Орду, где был принят с почетом и два года спустя оженился на ордынской царевне, на Чимтаевой дочери. А ей спустя год родился у них сын… И невдолге, по то же году, коль скоро стало ведомо, что умер хан Узбек. Собрался князь Василий, с женой и сыном, в обрат, на родину, где ждал его к себе на княжение брянский народ. И за день всего до отъезда принял он нежданную смерть от воровской стрелы. А мальчик остался у своей татарской родни и растет как татарин…
– Почему же ты его на Русь не привез, понеже он князь русский? – спросил Алексей, когда посетитель закончил свой рассказ.
– Да ведь мать-то его татарка! Нешто можно был дите новорожденное с родной матерью разлучать? Да и кто бы мне дал то сделать, ежели бы я и похотел?
– Ну, а после, когда он подрос?
– Не единожды я о том думал, отче святый. И рассудил, что лучше ему покуда оставаться в Орде. Привез бы я его на Русь, – где бы он, сиротка, преклонил? В отчине его княжит лютый ворог, Карачевская земля ноне не под Русью, а под Литвой, стало быть великий князь Московский хоть бы и захотел порадеть о справедливости, – того сделать не может. От литовского государя, Ольгерда Гедиминовича, тем паче ожидать нечего: нынешний Карачевский князь, Святослав Титович ему доводится зятем, и, вестимо, Ольгерд завсегда возьмет его сторону. Нет сумнения, что на земле отцов своя княж -Васильев сын ныне найдет лишь ворогов и будет супротив них бессилен. А в Белой Орде он важный царевич, – по отцу наследовал улус, который будет поболе Карачевского княжества, со всеми его уделами. Да и живет при родной матери и при деде, которые в нем души не чают…
– Так чего же ты от меня хочешь? – спросил митрополит после довольно долгого молчания.
– Хочу, чтобы знал ты, владыка, как архипастырь и отец духовный всея Руси, что в басурманской Орде растет среди татар праправнук родной святого Михаила, по роду старший из всех Черниговских князей, ныне живущих, в то время как в земле его отцов, по праву ему принадлежащей, княжат обманщики и воры!
– Да поможет ему Господь! Но того изменить мы не властны: сам ты сказал, что вотчина его ныне под Литвой.
– Сегодня под Литвой, а что завтра будет, о том лишь Бог ведает. Москва растет и крепнет, к ней течет вся русская сила. И может статься, недалек тот день, когда она Черниговские земли у Литвы отымет. Вот тогда и замолвил бы ты, святой отец, перед великим князем свое справедливое слово и сказал бы ему, кто должен по праву княжить в Карачеве.
– Коли так случится, не сумневайся. Но ведь ежели к тому времени много годов пройдет и вырастет твой княжич в Орде,– станет он чистым татарином. Может, и слова по-нашему вымолвить не сумеет.
– Того не опасайся, владыка: я с ним не разлучаюсь и он меня почитает, ровно второго отца. Я его научил Русь любить, как мы ее любим, а говорит он и пишет по-русскому так, что еще у него поучиться можно. И знает много: он жадный до учения, как иной пьяница до вина.
– Ежели так, он нам и как татарин немалую пользу принести может.
– Да что ты, владыка! – с обидою в голосе сказал Никита.– Какой же он татарин? Почитай, половина всех русских князей берет в жены иноплеменниц, разве же их дети оттого перестают быть русскими? Вот, к примеру, князь Юрий Володимерович, заложивший ваш город Москву, на половчанке был женат,– нешто сын его, святой и благоверный князь Андрей Юрьевич, с того стал половцем? Тот на Руси вырос, а этот растет в Орде. Да разве его в том вина? Эх, отче, поглядел бы ты на нашего княжича,– не стал бы такого думать: он по обличью Русский как есть. Лицом весь в родителя, только у того глаза были карие, а у этого – как небесная синь. И душою тоже чист и светел, как и отец его был.
– Как же звать-то его?
– В младенчестве звали мы его Ваней,– думали Иваном окрестить, как вернемся на Русь. Так я его и ныне зову. Ну, а средь татар зовется он Карач-мурза. По отцу, значит, поелику Василея Пантелеича в Орде прозвали князь Карачей. Не умели, вестимо, татары-то вымолвить «Карачевский».
Схватив начало клубка воспоминаний, что было самым трудным, святитель припомнил весь этот разговор до малейших подробностей: он обладал необыкновенной памятью. И| пожалуй, не менее необыкновенной удачей.
«Прими, Господи, смиренную благодарность раба твоего,– удовлетворенно подумал он, – явил бо мне еще раз великую Свою милость! Теперь знаю, как говорить с ханским послом».
И в этот самый миг келарь доложил ему о приходе Карач-мурзы.
Глава 9
Как и все в Орде, Карач-мурза немало слышал «аксакале Алексее» и о той чудодейственной силе, которой ему приписывала молва. Большей части того, что рассказыва ли, он не верил, но и остающегося было достаточно того, чтобы митрополит представлялся ему существом не обыкновенным. Впрочем, это представление не вызывало нем суеверного страха, как в большинстве рядовых татар, все люди своего времени, Карач-мурза верил в Бога и верил в чудесное. Но, как человек мыслящий и получивший хоров образование, он пытался подыскать этому чудесному какое-то разумное объяснение или хотя бы постигнуть его нерв причину.
В данном случае первопричиной чудес он считал глубин познаний русского старца, которому, за святость жизни, открыл тайны высшей мудрости. Кроме того, он знал, что годы малолетства Дмитрия всеми делами Московского государства мудро и твердо управлял Алексей, влияние которого на русского великого князя и сейчас, как говорили в Орде, было почти неограничено. В силу всего этого Карач мурза, еще до встречи с митрополитом, был преисполнен к нему уважения, которое укрепилось и возросло во время приема у князя, когда Алексей своим своевременным вмешательством предотвратил резкое столкновение, к которому вела запальчивость Дмитрия и которого сам Карач-мурза всеми силами хотел избежать.
Железная, нерассуждающая дисциплина и слепое повиновение полученному приказу составляли основу татарского воинского воспитания. Такое воспитание получил и Карач-мурза. Отправляясь послом в Москву, он не допускал и мысли о том, что воля пославшего его хана может быть не исполнена. Но он искренне хотел, чтобы это произошло мирно, без насилия и без обид, ибо ехал на Русь преисполненный доброжелательства и, кроме того, хорошо знал, что великий хан Азиз-ходжа остановил свой выбор на нем именно потому, что и сам желал окончить дело миром: хан полагал, что Карач-мурза, в совершенстве владеющий русским языком и сам полурусский, лучше, чем кто-либо, сумеет помирить двух враждующих великих князей и установить между ними согласие.
Не понимая еще всей сложности внутрирусской обстановки и отношений, ханский посол наивно думал, что оба русских князя и сами стремятся к тому же и что он, таким образом, окажет услугу им обоим. А потому холодно-высокомерный прием, оказанный ему Дмитрием, его удивил и в глубине души обидел. И, вместе с тем, окончательно склонил его симпатии на сторону Тверского князя, которого он и прежде готов был считать жертвою коварства и недопустимого нарушения законов гостеприимства со стороны князя Московского.
Понимая, что митрополит пожелал его видеть вовсе не для разговора о своих ордынских знакомых, а лишь ради того, чтобы извлечь из этого свидания какую-то пользу для князя Дмитрия Ивановича, в ущерб Михаилу Тверскому,– Карач-мурза заранее решил быть непреклонным и требовать точного исполнения ханской воли.
* * *– Рад тебя видеть, князь! Спасибо, что исполнил просьбу мою и зашел навестить старика, – сказал Алексей, поднимаясь навстречу гостю, приветствовавшему его почтительным восточным поклоном.– Не обессудь только за прием: я смиренный служитель Божий и хоромы мои небогаты.
– Мудрость и добродетели хозяина являются лучшими украшениями жилища,– с обычной для Востока цветистой вежливостью ответил Карач-мурза.
– Садись сюда, сделай милость,– продолжал митрополит, опускаясь в свое кресло и указывая посетителю на другое, стоявшее сбоку стола. – Чай, ты находился либо наездился по Москве до устали!
