Саймон Скэрроу - Братья по крови
Отон, вдумчиво помаргивая, вбирал в себя эти сведения. Наконец он кивнул:
– Катоном так Катоном. А центурион Макрон, если не ошибаюсь, зовет меня «господином»?
Макрон уязвленно кивнул.
– Так точно, если только мир не перевернется вверх дном и какой-нибудь дуралей не сделает меня сенатором. Или если вы не обделаетесь по самые уши так, что вас разжалуют в простые легионеры.
Трибун через плечо оглянулся в сторону полководца Остория.
– Надеюсь, до этого дело не дойдет. Во всяком случае, произойдет не раньше, чем я отслужу и возвращусь в Рим.
Катону вспомнились недавние замечания Горация.
– Я так понимаю, на армейской службе ты задерживаться не собираешься?
– По мне, так чем скорее бы она закончилась, тем лучше, – с чувством признался Отон. – Как бы ни любил я свежий воздух и простоту нравов, а все ж второго такого места, как Рим, на свете нет, не правда ли?
– По счастью, – вставил Макрон, отягченный неприятными воспоминаниями о столице.
– Лично я без него еще вполне могу обойтись, – сказал Катон. – Хотя недавно женился и оставил там свою супругу. А тебя, я так понял, жена сопровождает в походе?
– Верно. Разлучаться с Поппеей мы никак не можем.
– Но сейчас-то вы в разлуке…
– Вовсе нет. Ее повозка следует с когортами, что идут в подкрепление Осторию. Честно говоря, я потому и припозднился на охоту. Высматривал с утра, не подойдет ли к лагерю колонна. Да вот не подошла… А я теперь впал в немилость у военачальника.
Впечатление этот молодой офицер производил двоякое. Такого невоенного склада трибуна Катон видел, пожалуй, впервые. А присутствие здесь, на самых дальних границах империи, его жены свидетельствовало или о немыслимой взаимной любви, или же в этом, как намекнул Гораций, крылось нечто иное. Катон решил копнуть поглубже:
– Вообще-то это весьма необычно: офицер берет с собой в дальний поход жену… Лично я однозначно не хочу, чтобы моя Юлия терпела неустроенность и тяготы лагерного быта, независимо от того, как сильно я по ней скучаю.
Отон опустил глаза, якобы сподручней пристраивая колчан.
– Тут на самом деле не все так просто.
– Вот как? Почему же?
Трибун цокнул языком.
– Отбыли мы, как бы это сказать, под некоей завесой. Дело в том, что Поппея была замужем за другим – угрюмым, нелепо жадным и без нужды подозрительным брюзгой, с такими вот ушами и лишь таку-усеньким влечением тела и души. Руф Криспин. – Отон остро глянул на Катона. – Ты с ним, часом, не знаком?
– Впервые слышу.
– Не удивлюсь. Быть невидимым на всех общественных собраниях – это у него возведено в ранг искусства. С такого, как он, впору ваять какую-нибудь безвкусную скульптуру из тех, что стоят в провинциальных магистратах – вы понимаете, о чем я.
Макрон, украдкой глянув на Катона, недоуменно пожал плечами.
– Ну да ладно, – продолжил Отон. – История длинная, так что я ее отчасти сокращу. Словом, я соблазнил Поппею. – Он задумчиво усмехнулся. – А если точнее, то это она соблазнила меня. В плане обольщения она несравненная искусница.
– Эта особа мне уже нравится, – расплылся в улыбке Макрон, за что удостоился от трибуна сурового взгляда.
– И вот через какое-то время мы уже были безумно друг в друга влюблены, – продолжил он рассказ. – Стоит ли говорить, что радость наша не знала границ и уж тем более ограничений…
– Бьюсь об заклад, что Руфу Криспину это пришлось не по нраву, – предположил Катон.
– Не то слово! Он просто рассвирепел. Можно сказать, впервые в жизни проявил какие-то эмоции. И вот он направился прямиком в императорский дворец и стал требовать, чтобы император Клавдий обоих нас примерно наказал. Поскольку Криспин все еще состоял с Поппеей в браке, то имел полное право обойтись с нею, как ему заблагорассудится. Но по глупости Криспин стал слишком досаждать императору своей настойчивостью. Разумеется, надо было соблюсти какую-то видимость, что-то сделать. И император Клавдий потребовал, чтобы Криспин расторг с Поппеей брак. Перед нами же встал выбор: либо ссылка в Томы[9], либо я беру Поппею в жены, поступаю в войско, и мы исчезаем с нею из Рима на год или два, пока скандал не утихнет. Надо сказать, что Овидия я начитался достаточно для понимания: Томы – последнее место на свете, где мне хотелось бы оказаться. Во всяком случае, так я считал до того, как очутился здесь. – Отон пожал плечами. – Такие вот обстоятельства. Или, выражаясь поэтическим языком, моя повесть любви и скорби.
Их прервал протяжный звук рога. Оказывается, офицеры вокруг уже заняли позиции – в том числе и Осторий с легатами, вставшие у горловины коридора из ширм.
– Ну что, начинается, – сказал Макрон, вынимая и накладывая на тетиву первую стрелу. Офицеры изготовились по всему строю. Что до Отона, то он выхватил и приспособил стрелу одним быстрым слитным движением.
– Я вижу, для тебя это занятие не внове, – заметил Катон.
– Еще бы, – кивнул трибун. – Я ведь родом из Умбрии, там у нас поместье. Охоте выучился, едва лишь начав ходить.
Рога отозвались и с дальнего конца дола, где пришли в движение загонщики. Одни, продвигаясь, стали колотить палками по камням и кустам, другие били друг о друга металлические котелки и попеременно гудели в рога. Было видно, как впереди них порывистым шевелением оживал орляк и вереск; вот уже первые олешки вынырнули из кустов и, перескакивая, побежали вниз по склону под мнимую защиту деревьев. До добычи было все еще далековато, и Катон опустил лук, удерживая стрелу наконечником вниз.
– Клянусь богами, – с веселым удивлением сказал Макрон, – мяса на столе будет нынче вдоволь. Старик предугадал верно: дичь здесь так и кишит.
Рога загонщиков гудели все громче, отчетливей слышалось бряканье котелков и шлепанье палок. Катон в безудержном азарте поднял лук, смыкая пальцы правой руки на тетиве. Край леса, в котором скрывались охотники, находился не более чем в паре сотен шагов, и вот из ветвей на опушку выскочила довольно крупная олениха, следом – еще две, а за ними – олень-самец, горделиво вскидывая рога. Катон повел луком, намечая цель.
– Рано, префект! – тихо одернул Отон.
Катон опустил оружие и обернулся:
– Почему?
Трибун указал на верховного у горловины коридора.
– Не знаю, где охоте учился ты, но у нас дома полагается, чтобы первым выстрелил хозяин.
Катон мысленно ругнул себя за недотепистость: в самом деле. Прежде в армии он охотился только на кабанов, причем с седла. Сама охота протекала иначе, но условности-то были те же. Подчиненные терпеливо скакали вслед за своим начальником, пока тот первым не вонзал в зверя копье, а дальше каждый уже волен был действовать на свое усмотрение.
– И вправду, – вполголоса спохватился Катон. – Спасибо, что напомнил.
Отон посмотрел удивленно:
– Тебя что, твои люди смолоду не водили на охоту?
Макрон на это качнул головой и смешливо пробурчал:
– Твои люди? Именем богов, Рим – совсем иной мир.
Смущение Катона нарастало. По происхождению он не был аристократом, хотя трибун, вероятно, считал иначе. Молодые префекты ауксилариев назначались из сенаторских фамилий. Напоминание о плебейском прошлом придавало стыду Катона толику горечи.
– Представь себе, не водили, – повернувшись к Отону, досадливо ответил он.
– Зря. Иначе б ты знал, как себя вести.
– Понятное дело.
– Вон они, вон они! – переключившись мыслями, взволнованно указал трибун на первую олениху, которая приближалась сейчас к коридору.
Меж плетеных ширм, ныряя то влево, то вправо, легко и быстро неслись к выжидающим охотникам олень и три оленихи. Возле горловины прохода уже поднимал свой лук и отводил заметно трясущуюся от напряжения руку полководец Осторий; он намечал себе цель. Катон, вновь охваченный азартом, затаил дыхание. В коридор вбежала первая из самок, однако верховный медлил, поджидая самца. Когда тот стал приближаться, рука военачальника дернулась, спуская тетиву, и стрела по мелкой дуге устремилась к добыче, но мелькнула мимо крупа и исчезла в траве.
– Вот досада, – пробормотал, не сводя глаз, Отон. – Надо было вести мишень подольше.
Осторий выхватил еще одну стрелу, в то время как животное стремительно приближалось. Верховный прицелился и спустил тетиву. На этот раз без промаха: стрела вонзилась оленю в плечо. Все радостно приветствовали попадание военачальника; все, кроме оленя, который, горестно замычав от боли, шатнулся вбок. Из большой раны от охотничьей стрелы по шкуре глянцевито заструилась кровь. Верховный уже изготовился к новому выстрелу и с хищным прищуром целился. Попасть в оленя было теперь не так-то просто: тот взбрыкивал и метался, пытаясь избавиться от стрелы. Но тут ему в круп впилась еще одна, от которой у него подогнулись ноги, и он пал в траву. Попытка встать увенчалась третьей стрелой в шею. Теперь кровь лилась пенисто и вольно, алые брызги веером взлетали в воздух. Оленихи держались на дистанции, побаиваясь буйности самца. Катон завороженно наблюдал за всей этой сценой. При этом его разбирало чувство, достойное, казалось бы, осмеяния: жалость к этому благородному существу. Напрашивалась невольная аналогия с Каратаком: и животному, и врагу прочилось уничтожение. Что-то вроде знамения. Очередной триумф Рима, сопряженный с огорчением и утратой духа благородства.
