Юрий Щербаков - Ушкуйники Дмитрия Донского. Спецназ Древней Руси
– А хороша девка была, кум!
– Ничего, девкой меньше, дак молодицей больше!
– А и не так. С вечера девка, со полуночи молодка, по заре хозяюшка!
И с каждым пьяным криком близится тот неизбежный, тот сладко-тревожный миг, когда грянут, переглядываясь лукаво, девки-песельницы:
Тетера на стол прилетела,Молодушка спать захотела.Петруше с похмелья не спится,Дунюшка на ножечку ступаетДа Петрушечку спать созывает:«Пойдем, пойдем, Петрушечка, спати,Да осенную ночь коротати!»
И отойдут, и отхлынут все горести мира сего пред золотым звоном тяжелых ордынских монет, кои положил Петр по обычаю в дар молодой жене, впервой снимающей с супруга сапоги. И выльются со сладким стоном добрыми слезами все томительные волнения минувшего дня, которому повторенья нет, как нет повторенья и жизни человеческой.
А и не долго привелось Петру на руке своей сладкие Дунины сны покоить. После Васильева дня созвал его со товарищи Дмитрий на тайный разговор. В малой думной гридне веяло уютным разымчивым печным теплом. За слюдяными оконницами кружились в диковинном танце крупные снежные мотыльки, обволакивая души людей благостным дремотным покоем.
– Скатерть бела весь свет одела. – Дмитрий со вздохом отвел затуманенный взгляд от завораживающей снежной круговерти, улыбнулся раздумчиво. – Сидеть бы так‑то вот посиживать, без тревог да забот на белый свет поглядывать. Токмо, чаю я, скушно бы вскорости стало!
– Истинно, государь. Сиднем сидеть умеет и медведь. А нам – либо в стремя ногой, либо в пень головой!
– Остер язык! – Дмитрий усмешливо глянул на расхмылившегося Занозу. – Смекаю я теперь, про кого сложено: на смирного бог беду шлет, а бойкий сам наскочит. Ан про стремя ты угадал, кмете. Созвали мы вас с князем Боброком заради немалого дела.
Дмитрий, построжев лицом, оборотился к Горскому:
– Помню, сказывал ты, что в Булгаре не раз бывал с новгородскими ватагами?
– Бывал, государь, и град сей добре знаю.
– Еще бы не добре! – вмешался Боброк. – И двух годов не минуло, как взяли ушкуйники Булгар на щит!
– Нахрапом, быстротою взяли, – усмехнулся и Горский. – Кабы успели нехристи ворота затворить, не видать бы нам никакого окупа!
– А много ли взяли? – Дмитрий прищурился.
– Триста рублев.
Князья переглянулись.
– Ну, за эдакими деньгами рати сбирать в поход не с руки, Дмитрий Иванович!
– А ежели десять раз по столько, да еще сверх того? Мнится мне, что хватит на это казны у князей тамошних Асана и Магомет-Солтана!
– Государь, не томи! Взаправди нам в поход сряжаться? – не выдержал Горский.
– За тем и званы нынче. Токмо вам путь от дружины наособицу. Днями тронетесь тайно в Булгар: остоитесь тамо до сроку и сожидайте, покуда знак не подам. А достоит вам измыслить некую хитрость, чтоб напугать бесермен невзначай. Не осадою и приступом, а врасплох, яко ушкуйники, возьмем татар! На исходе снеженя выведем рати из Москвы, а на Прокопа-дорогорушителя будем у Булгара! В эдакую‑то пору никто нас тамо ждать не будет.
– Окромя нас! – вставил Заноза.
– Ох и разговорчив ты, кмете! – вздохнул Дмитрий. – Гляди, как бы не снесли тебе татары язык твой да вместях с головою! Поздно тогда будет учить тя уму-разуму. Разве прямо сейчас начать?
Князь усмешливо глянул на ражего новгородца.
– Истинно, государь. Палка нема, а даст ума! – вставил слово Федосий Лапоть.
– Били и коромыслом, да все безо смыслу! – весело отмолвил Заноза. – Это Федосий у нас много учен, да недосечен!
Дмитрий поднял руку, прерывая вспыхнувшую нежданно шутливую прю.
– Знаю, о чем спросить хочешь, Петро, – обратился он к Горскому, – почто Булгар воевать собрались? Самый слабый улус это ныне в Орде. Поодиночке давить будем степных волков, яко они княжества наши. Даст бог – и до Сарая, и до Мамая руки дойдут! Да ить и Булгар – не овечка.
– Святая правда, Дмитрий Иваныч, – подхватил Боброк, – давно ли хана Тогая соседушка наш Ольг рязанский окоротил, а уж после того и Пулад-Темир земли нижегородские зорил, и князья мордовские по наущенью булгарскому чуть не ежегод разбойничают. А сколь русичей, стойно скот, на булгарском торгу продано! Приспело время за грехи тяжкие спрашивать. Веди, государь!
Дмитрий встал, обвел построжевшим взором решительные лица дружинников.
– Быть по сему!
Глава 11
У почтенного Шагид-Уллы с утра было дурное настроение. Все ему нынче не по сердцу – и солнечный февральский день, в котором, будто хмель в стоялом меду, растворен терпкий аромат близкой весны, и широкий – во всю просторную келью – шемаханский килим, в мягкой, разноцветной шерсти которого в иное время так блаженно утопают босые ноги, и гордость хозяина – дорогой бухарский халат, схожий будто близнец, как уверял продавший его купец-самаркандец, с любимым халатом Могучего Меча Милосердия – непобедимого Тимура. А всему виною – ничтожный сын шакала, злокозненный кузнец Авдул. Как поддался он на уговоры сего ловкого мастера, зачем взял для перепродажи полсотни затейливых замков, сработанных за зиму в его мастерской?
С брезгливостью, словно поганую жабу, Шагид-Улла в который уже раз взял в руки тяжелый замок. Может, и не врал Авдул, что никто доселе не выковывал подобных? Шагид-Улла провел пальцем по рядам блестящих заклепок, опоясывающих вороненое тело коня, форму коего измыслил придать своему изделию искусный ремесленник, коснулся загнутого к железной гриве гладкого хвоста-дужки, подержал на ладони длинный ключ, с хитрою бороздкою на одном конце и с кольцом для удобного ношения на поясе – на другом.
– Нет, грех мастера хулить – искусно вещи сработаны!
Шагид-Улла горестно вздохнул, заворочался, погоднее размещая изрядные чресла свои в мягкой утробе просторного кресла. А мысли жгли, не давая угнездиться в покойном уюте:
«Сказано в священной книге, что аллах поможет тому, кто полагает на него упование. Почто же милостивый и милосердный не надоумил скудного разумом раба своего о близкой напасти? Почто не низринул, всещедрый, гнев свой на тех нечестивых сарайских купчиков, что приволокли нынче из утра по Волге обоз железного товара? Нашли, о всемогущий, злую ржу на те затейливые замки доброй ордынской работы, на которые дивится сейчас многоязыкий Ага-Базар! Не дай на склоне лет бесчестья правоверному мусульманину, ибо близок уже тот час, когда высекут каменотесы на последнем земном прибежище его: «Почитатель ученых, кормилец вдов и сирот, сын Мусы, золотых дел мастер Шагид-Улла».
Лукавил пред всевышним Шагид-Улла, ох лукавил! Не последние дирхемы выложил за неудачную сделку и милости у аллаха вымаливал по давно вкогтившейся в сердце бывшего ювелира хищной купеческой навычке – нигде не упускать возможную лихву. Грех жаловаться на судьбу владельцу самого крупного караван-сарая да нескольких лавок в торговом пригороде Булгара – Ага-Базаре! Однако недаром же сказано: «Не потушишь дерево – лес сгорит». А бывший золотых дел мастер, хитростью да удачей выкарабкавшийся из бедности, знает цену звонкой купеческой монеты. Ведает он также, что упущенное ныне наверстается не скоро. Ибо оживление, царящее сейчас на главном булгарском торжище, скоро пресечется долгой весенней распутицей.
А покуда гож еще санный путь, идут и идут в Ага-Базар купеческие обозы.
Каких только товаров не приходится взвешивать здесь мытным надсмотрщикам! Везут по Волге с севера немецкое да свейское оружие, русские меха, рыбий зуб да рыбий клей, а с юга – свои диковины: китайские шелка, шемаханские килимы, хорезмские сушеные персики, рис, кишмиш да винные ягоды. Да и своим добром тароват Булгар: выделанной кожею, пушниной, хлебом. Везут и везут на Ага-Базар усердные черемисские, башкирские, чувашские, мордовские да вотякские сабанчи воск, кур, гусей, мед в кадках, короба с сушеной и соленой рыбою. Немало в торговых рядах и добрых рукомесленных товаров. И в закатных странах, и на востоке слава идет о булгарских оружейниках, ювелирах, гончарах. Потому и спешат сюда разных языков торговые люди, и, когда распахнется Волга от долгого ледостава, и на малый часец не сыщешь у обширных вымолов Ага-Базара свободного места от ладей, учанов, ушкуев да иных прочих купеческих кораблей…
Почтительно кланяясь, в келью Шагид-Уллы вошел доверенный приказчик Саид:
– Купчина Вьюн с Москвы стал у нас в караван-сарае. Смиренно просит вас принять его после полуденной молитвы, почтеннейший.
Шагид-Улла утвердительно кивнул, и, когда приказчик бесшумно выпятился из покоя, на лице купца впервые за неудачное утро явилась мимолетная улыбка. Немало добрых торговых сделок свершили они, к вящему удовольствию обоих, с этим пронырливым русичем.
– Может, и ныне услышит аллах смиренную мольбу ничтожного раба своего!
Шагид-Улла грузно опустился коленями на молитвенный коврик, и донесшийся скоро с высокого минарета главной мечети Ага-Базара воющий гортанный призыв к полуденной молитве зухр застал почтенного купца распростертым ниц.
