Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс
Но, разумеется, этого не произошло — по следам Гидеона шел Гарт и, увидав эту безобразную сцену, просто взял и пальнул в воздух; человечки тут же в ужасе слезли с Гидеона. Несмотря на потрясение от происходящего, Гарт оставался искусным охотником и метил в цель как можно дальше от дяди: времени оставалось только на один выстрел, так что он повернулся и выстрелил в карлика, который прыгал на месте чуть поодаль этой свары, дергая себя за черные космы в пароксизме возбуждения. Выстрел картечью угодил уродцу в правое плечо и руку, и тот рухнул на землю.
Остальные карлики убежали. Паника паникой, но они тщательно собрали свои шары и клюшки — позже на лужайке не нашли ни одной улики; но трава была так истоптана, что было нетрудно поверить — здесь играли в какую-то замысловатую игру… Когда, тяжело дыша, к ним прибежали Альберт, Дейв и Бенджамен, карликов и след простыл — остался лишь один, подстреленный Гартом. Он стонал, извивался, из множества ранок у него текла кровь, уродливая голова моталась из стороны в сторону, пальцы-крючья цеплялись за траву. Мужчины в ошеломлении смотрели на него. Они никогда не видели подобного существа… Бедный человечек был не просто горбуном; позвоночник у него был искривлен столь безжалостно, что подбородок упирался в грудь. Гидеону пришло на ум точное сравнение, несмотря на то что он еле стоял на ногах из-за боли и усталости: карлик был похож на свитый в тугую спираль росток молодого папоротника в апреле, глядя на который не верится, что он вскоре развернется и превратится в растение исключительной красоты… Но как же бедняга уродлив, как отвратителен! Плечи у него были невероятно мощные, а шея — толщиной с ляжку взрослого мужчины; волосы жесткие, нечесаные и лишенные блеска, в отличие от лошадиной гривы; на лбу отметина, очень глубокая, видимо оставленная в самой кости, поэтому и череп такой ассиметричный. Широко, словно в улыбке, открыв рот, он хныкал и подвывал и молил о пощаде (его причудливая речь напоминала то индейское наречие, то немецкий, то английский и была совершенно неразборчива); безо всякого преувеличения можно было сказать, что рот человечка тянулся поперек лица, от скулы до скулы, от уха до уха. Потом он перевернулся на живот и двинулся ползком к участку более высокой травы, словно раненая черепаха. Вид его маслянистой крови на земле ударил Альберту в голову; он вытащил свой длинный охотничий нож и стал умолять Гидеона позволить ему перерезать уродцу глотку. Из чистого сострадания! Да просто чтобы не слышать этой белиберды! Но Гидеон ответил: нет, не следует этого делать…
— Но ведь он посмел поднять на тебя руку! — возразил Альберт. — Он тронул тебя!
Он подбежал, пританцовывая от возбуждения, к тому месту, где улегся, лихорадочно скребя пальцами по земле и траве, карлик, и, схватив за волосы, рывком поднял его голову.
— Гидеон, прошу тебя! — просил он. — Гидеон. Гидеон! Один-единственный раз. Гидеон, прошу тебя!..
— Нет, не надо, — сказал Гидеон, оправляя свою одежду и припав ртом к укушенному месту. — Все-таки он как-никак человек.
Его прозвали Паслёном, потому что в тот день он отполз именно в заросли лилового паслёна, и мужчины поразились, с какой прилежностью и знанием дела он давил листья и ягоды растения в руке и втирал сок в раны на теле. Через каких-то несколько минут кровотечение даже из самых глубоких ран прекратилось. Кроме того, сок паслёна оказался настолько чудодейственным, что впоследствии у горбуна не возникло ни одного воспаления, а через неделю-другую, он, похоже, вообще позабыл о полученных травмах.
По прошествии времени Гидеон очень пожалеет, что не позволил тогда племяннику перерезать Паслёну горло; но, с другой стороны, он же не мог предвидеть будущее, да и как, говоря серьезно, он мог обречь на смерть живое существо, пусть и столь мерзкое? Убийство в пылу борьбы — это случайность, но при подобных обстоятельствах это было бы преступлением… «А ни один Бельфлёр еще никогда не совершал хладнокровного убийства», — сказал Гидеон.
Поэтому они и принесли калеку домой, сначала совершив мучительный переход в пять миль и неся его на ветке клена, которую держали за оба конца Гарт и Альберт (карлику смазали запястья и щиколотки и привязали к суку, и он нещадно болтался туда-сюда, словно безвольная туша); потом его положили в кузов грузовика. Он уже давно был без сознания, но всякий раз, когда они проверяли его слабый пульс (конечно, если бы он умер, было бы проще бросить тело в ближайший овраг), обнаруживалось, что он все еще жив и, по-видимому, будет жить… «Вот же тяжелый, сукин сын!» — восклицали мужчины.
Гидеон спас ему жизнь, вследствие чего внушал Паслёну почтительную робость, и уродец, вероятно, стал бы обожать его так же, как Лею, если бы не чувствовал его стойкого отвращения, — и поэтому весьма предусмотрительно старался исчезнуть, если вдруг оказывался у Гидеона на пути. Но, впервые увидев Лею — она стремительно вошла в комнату, с растрепанными волосами и, видимо, была не в духе или не вполне владела собой, — Паслён издал сдавленный стон, бросился на пол и стал целовать его, ведь по нему прошла женщина, в которой он угадал хозяйку замка Бельфлёров.
Лея уставилась на карлика, отступая назад под напором его безумных и страстных поцелуев; она смотрела, губы ее раздвигались в улыбке, и лишь через несколько минут она подняла взгляд на мужа, который наблюдал за
