Семко - Юзеф Игнаций Крашевский
Она потеряла память и рассудок; гнев и боль привели её в безумие. Но было что-то такое геройское в этом нападении слабого существа на преграду, отделяющую её от возлюбленного, что, казалось, стража готова подчиниться её приказу.
Схватив обеими руками бердыш, она уже хотела ударить в дерево, когда появился Димитр из Горая, встав с непокрытой головой перед ней.
Когда королева его увидела, у неё опустились руки.
– Милостивая пани! Наша пани! Что ты замышляешь сделать? Ради Бога…
Ядвига некоторое время молчала.
– Видишь, – ответила она резко, – ваша невольница вырывается на свободу; вы силой оторвали меня от мужа, я иду с ним соединиться. Отворить ворота! Я госпожа! Я королева! Кто смеет загораживать мне дорогу!
Димитр из Горая со сложенными руками встал перед ней на колени.
– Я посмею своим телом, а хотя бы своим трупом закрыть вам дорогу. Я! Ваша любовь к этому человеку может быть сильной, но эти узы были разорваны королевой матерью, решением церкви, королева, перед вами другое и великое предназначение. Любовь к вере и государству должна заменить в вашем сердце привязанность к человеку. Весь мир на вас смотрит, тысячи душ ждут спасения из ваших рук. Наша пани, смилуйся! Чем же поможет это выступление против всех? Расставлена стража, не выпустит, а герцог Вильгельм может заплатить жизнью за это дерзкое намерение.
Уже на середине этой речи вся сила, какую могла найти Ядвига, после нескольких дней изнурительной борьбы, покинули бедную.
Из её глаз брызнули слёзы, ноги под ней задрожали, Хильда подбежала, чтобы поддержать шатающуюся королеву.
Димитр из Горая, стоя на коленях, целовал край её платья. Голос его с каждым разом становился более мягким, умоляющим…
Не было возможности выбраться из замка. Закрыв глаза, бедная пани развернулась, опёрлась на плечи старушки и пошла, не зная, куда идёт. Казначей взял её руку с другой стороны, она уже не сопротивлялась, давала делать с собой что хотели. Быть может, что страх за жизнь Вильгельма, которой угрожали, помог побороть это сопротивление.
В прихожей замка голос Хильды позвал женскую службу, которая, увидев, что пани плохо, прибежала к ней и, почти на руках её неся, привела в комнаты. Лихорадочная дрожь и поворот головы вынудили Хильду немедленно разорвать её платье, положить на кровать и накрыть одеялом. Послали за епископом Радлицей, вызывая его на хоры.
Королева лежала бледная, с закрытыми глазами, ещё дрожала, а временами спазматично рыдала. На вопросы Эльзы и Хильды она отвечала только рыданием. В таком состоянии её нашёл поспешно подошедший епископ, которому Хильда, должно быть, объявила причину внезапной болезни.
Когда в замке так крутились около королевы, стоявшего с горсткой людей и Гневошем под стенами Вильгельма прибежал поставить в известность слуга казначея, что всё было открыто, королеву задержали у ворот, а рассверипевшие паны, поклявшись убить Вильгельма, ищут его везде по городу. Возвращаться в уже окружённый дом Гневоша было нельзя. Сам подкоморий не советовал, следовало как можно скорее искать где-нибудь укрытия, пока не прошла буря. Гневош ручался за Морштейна и, пользуясь сумерками, сам привёл к нему герцога.
Вильгельм в компании Сухенвирта и маршалка двора, был очень испуган, не мог говорить, потерял присутствие духа. Подчинился своим опекунам. Гневош предложил не покидать его.
Морштейн, которого позвали, согласился спрятать герцога, но он пожелал, чтобы его присутствия здесь ничто не выдавало. Он опасался даже двоих товарищей. Тут подтвердилось печальное известие, что в доме Гневоша обыскали все углы в поисках Вильгельма, и что весь его перепуганный двор разбежался кто верхом, кто пешком, так что на страже осталось всего лишь несколько человек подкомория. Искали беглеца по городу, угрожая его жизни.
Гневош, который строил из себя храбреца, предложил им сбегать, чтобы раздобыть информацию и обдумать, что делать. Тем временем Морштейн закрыл гостя в своей спальне и сам ему прислуживал.
Подкоморий нашёл свой дом в таком состоянии, как ему его описали. С утра у него уже была та необходимая осторожность, что разместил дома самых верных своих людей. Те при поиске князя остались на страже, чтобы не было беды; люди же австрийца все ушли. Некоторые из них в то время, когда жили в городе, заключили знакомства, и теперь сбежали к мещанам; другие, похитив коней, без оглядки удрали в Вену.
Предсказание Димитра из Горая сбылось: всё нетронутое наследство Вильгельма было в руках Гневоша, который радовался своей хорошо окупившейся подлостью.
– Вот что значит иметь ум! – говорил он, закрывая комнаты и расставляя стражу. – Теперь лишь бы герцога отсюда убрать, паном буду! Деревень куплю, сколько захочу.
Он потирал руки.
– Предупреждённый не даст себя провести, – бормотал он. – Гневош победитель…
Однако он сдержал эту великую радость, возвращаясь к Вильгельму. У него были намерения уговорить его совершить ночью побег и даже устроить ему его, но честный и не вовлечённый в это Морштейн был против этого, потому что ему было жаль бедного юношу.
В присутствии Вильгельма, который до сих пор от страха не мог прийти в себя, Франчик воскликнул, что теперь, когда герцога выслеживают и преследуют, было бы неразумно отправляться в дорогу. Ему следовало остаться в Кракове в укрытии, и только тогда, когда всё утихнет, переодетым выскользнуть за ворота.
Хотя подкоморию нетерпелось отделаться от Вильгельма, он не осмелился отговаривать от разумного совета. Герцог тоже готов был и хотел остаться в надежде, что, может, королева защитит, что положение изменится на более счастливое. Оставив подавленного князя на опеку Морштейна, Гневош вернулся в замок, только по пути заглянув в свой дом, потому что беспокоился о спрятанных там сокровищах.
На Вавеле царили страх и сильное беспокойство. Королева лежала больная, Добеслав из Курозвек предпринимал чрезвычайные меры предосторожности, все люди были на ногах, гарнизон – на валах, а паны Совета прибегали узнать о здоровье Ядвиги. Беспристанно вызываемый Радлица старался их успокоить.
Так прошла целая ночь, а сидевшая у кровати Хильда, сколько бы раз не начинала дремать, вскакивала, пробуждённая стоном и плачем своей воспитанницы.
Епископ проводил ночь в другой комнате, рядом, на молитве, также не ложась. Утром королева уснула сном большого утомления, но колокол костёла её разбудил. Она быстро встала и резко потребовала, чтобы ей подали одежду. Хотела идти жаловаться Богу на людей.
Епископ Радлица мягко ей это советовал и предложил совершить святую мессу в комнате.
У её маленького опекуна был такой проникновенный голос, он просил так мягко и невозмутимо, что ему нужно было подчиниться.
