Гор Видал - Сотворение мира
Мы поднялись на Агору. Была середина лета, и стояла душная жара. Голубое небо напоминало раскаленный металл, и покрытый выжженной добела грязью город казался вымершим. Афиняне сидели по домам, обедали — или спасались от жары в гимнасиях. В это время дня мой дядя особенно любил гулять по городу.
— Никаких афинян! — восхищался он. — Ни шума, ни криков!
Благодаря многослойным одеждам, дядя никогда не страдал от жары. Годы спустя, когда я путешествовал по Персии, то одевался по-персидски и обнаружил, что легкие, не касающиеся тела одежды позволяют сохранить прохладу в самый жаркий день.
В портике Одеона дядя решил посидеть в тени. Он всегда точно знал, где находится — на Агоре или в каком-либо другом месте, — если побывал там хотя бы раз. Мы устроились на ступенях. Напротив нас гора Ликабет выглядела нелепее, чем обычно, — как иззубренный камень, брошенный каким-то древним титаном. Рациональные афиняне иррационально не любят горы. Они говорят, что там живут волки, но, я думаю, дело в том, что горы не вписываются в сельский пейзаж.
— С тех пор как я вернулся из Китая, мне было известно, что все кончится кровью. Вот почему я удалился от двора. От Ксеркса я не удалялся. Он был мне больше чем брат — он был моим двойником, моим вторым «я». Без него от меня осталась лишь половина.
— А он тем временем?..
— Великий Царь на мосту к Спасителю.
Кир замолчал, да и больше было нечего сказать, потому что, если Зороастр прав, Ксеркс в настоящее время кипит в море расплавленного металла.
— Думаю, — сказал я, — нет никакого моста, никакого Мудрого Господа…
— Как могу так думать я?
Но поскольку старик частенько думал так, то заинтересовался моим ответом.
— Зороастр говорит, что было время, когда Мудрого Господа не существовало. Так разве невозможно, что после смерти мы отправляемся туда, откуда пришел Мудрый Господь?
Кир тихонько насвистывал странную мелодию, видимо имевшую какое-то религиозное значение, поскольку он всегда насвистывал ее, когда сталкивался с противоречиями или пробелами в зороастрийской теории. Кстати, у него сохранились почти все зубы, и он мог есть все.
— На этот вопрос нет ответа, — сказал он наконец.
— Тогда, возможно, восточные жители правы и вопрос о сотворении мира не имеет ответа.
Теперь-то я знаю ответ, но тогда был еще невежествен. Я находился в начале жизненных поисков, к печальному концу которых пришел мой дядя. Печальному, потому что единственно важный вопрос остался без ответа — для него.
Старик какое-то время насвистывал, закрыв глаза, одной бледной рукой покручивая завиток бороды — неизменный признак глубокой задумчивости.
— Они ошибаются, — сказал он наконец. — Все, что мы знаем, где-то начинается и где-то кончается. Как линия на песке. Как… обрывок нити. Как человеческая жизнь. Ведь что они пытаются сделать на востоке? Замкнуть линию. Сделать круг. Без начала. Без конца. Но спроси их, кто нарисовал круг. Они не ответят. Пожмут плечами. Скажут: он просто есть. Они думают, что ходят и ходят по кругу. Вечно. Бесконечно. Безнадежно! — Последнее слово он выкрикнул, поежившись: его аж передернуло от мысли о бесконечности. — Мы же видим определенное начало. Определенный конец. Мы видим добро и зло как неизбежно борющиеся между собой начала. Одни после смерти находят награду, другие — наказание. И целое достигается только в конце всех концов.
— Который является началом… чего?
— Совершенства. Божества. Состояния, нам неизвестного.
— Но эта концепция имеет изъян. Зороастр не знает, зачем был сотворен Мудрый Господь.
— И тем не менее он был сотворен. Он есть. Он будет. Но… — Старик широко раскрыл слепые глаза. — Что-то упущено. Чего-то я не смог отыскать на этой земле за всю свою долгую жизнь.
Так, по собственному признанию, поиски Кира Спитамы закончились неудачей. И все же, разъяснив мне свою неудачу, он сделал для меня возможным понять то, чего не смог понять сам, — природу Вселенной.
Не знаю, до какой степени старик верил примитивной теологии своего деда. Определенно любое божество, сотворившее мир, чтобы его мучить, должно быть по определению злым. Предположим противное: Мудрый Господь не создавал Ахримана. Мудрый Господь сам и есть Ахриман, если до конца следовать логике — с позволения сказать! — Зороастрова послания.
К чести моего дяди, он был глубоко потрясен услышанным на востоке. Продолжая колебаться в своем дуалистическом мировоззрении, в минуты раздражения он все же утверждал, что круг не может символизировать нашу жизнь лучше, чем отрезок прямой, имеющий начало и конец.
В конечном итоге это и не прямая, и не круг. Но чтобы понять природу вещей, нужно пройти нынешнюю младенческую фазу человеческого существования. Боги и демоны должны быть отринуты вместе с понятиями добра и зла, которые могут применяться в повседневной жизни, но не имеют смысла для материального единства, включающего в себя и объединяющего все сущее. Материя — это всё. Всё — это материя.
5
Я присутствовал на коронации Артаксеркса в священных Пасаргадах. Хотя мне из вежливости сохранили титул царского друга, я не пользовался этой милостью. Молодой государь не очень любил реликты предыдущего царствования, и я приготовился удалиться к себе в галикарнасское поместье. Моя общественно-активная жизнь подошла к концу. Или так мне казалось.
Незадолго до отъезда из Персеполя меня вызвали к Великому Царю. Естественно, я испугался. Кто приготовил мне пакость? Этот вопрос всегда возникает, когда царский вестник поднимает жезл и возглашает:
— Господин зовет своего раба! Идемте со мной.
Артаксеркс сидел в небольшом кабинете в Зимнем дворце. Не помню, почему он не жил в новом дворце Ксеркса. Наверное, как обычно, там продолжалось строительство.
В свои восемнадцать лет Артаксеркс был красивым, хотя и хрупким юношей. Борода у него еще толком не выросла, и лицо чуть напоминало девичье. В детстве он страдал от какой-то болезни, задержавшей рост левой руки и ноги, отчего правая рука казалась несоразмерно большой. Поэтому, когда мы не хотели почему-либо произносить имени Великого Царя, то называли его Долгоруким.
Справа от кресла, где сидел Артаксеркс, стоял новый начальник стражи Роксан, грозный воин; он проявил себя умелым воителем во время Греческих войн. Слева стоял прекрасный Аполлонид, врач; он оказался в большой милости, вылечив Великого Царя от изнурительной лихорадки.
Как всегда. Артаксеркс был со мною любезен, и, как всегда в его присутствии, я приходил в смущение: с совершенно непохожего лица на меня смотрели глаза Ксеркса. Как будто мой друг наблюдал за мной с лица своего сына.
— Ты нам нужен, царский друг.
Мальчишеский голос звучал слабо, недавняя болезнь еще сказывалась. Я выразил готовность отдать жизнь за нового господина. Артаксеркс сразу приступил к делу.
— Жена Артабана — гречанка. С ее помощью Артабан укрывал греческих изгнанников. Поскольку ты был близок с моим отцом, Великим Царем, и тоже наполовину грек, я хочу, чтобы ты перевел мне, что хочет сказать этот человек, и потом я хочу узнать твое мнение о нем.
С этими словами Артаксеркс хлопнул своей маленькой левой рукой по ладони правой. Кедровые двери распахнулись, и стража ввела невысокого коренастого мужчину. Несколько мгновений он и Великий Царь смотрели друг на друга — явное нарушение протокола. Потом пришедший неторопливо опустился на колени и так же неторопливо произнес выражение покорности.
— Кто ты, грек?
Снизу донесся ответ:
— Фемистокл, сын Неокла. Я тот афинский стратег, что разгромил флот Великого Царя Ксеркса.
Артаксеркс взглянул на меня. Чуть запнувшись, я перевел эти невероятные слова. Но, к моему удивлению, Артаксеркс улыбнулся.
— Скажи ему, пусть встанет. Не каждый день мы принимаем столь знаменитого врага.
Фемистокл встал. Густые седые волосы начинали расти в трех пальцах от седых бровей, нависающих над черными, блестящими, внимательными глазами. Очевидно, он не испытывал ни малейшего трепета перед Великим Царем — да и ни перед кем вообще. Но обладал тактом, сообразительностью и умел предугадывать последствия.
— Почему Артабан скрывал тебя от моего отца?
— Он боялся, владыка.
— А ты нет?
Фемистокл покачал головой:
— Чего мне бояться? Я дважды оказал услугу Великому Царю.
— Мой отец не считал потерю трети своего флота у Саламина доброй услугой.
Разговор забавлял Артаксеркса.
— Да, владыка. Но перед самым сражением я послал Великому Царю предупреждение, что греческий флот собирается улизнуть. Я сообщил ему, что есть хорошая возможность напасть…
— И он напал, — сказал Артаксеркс. — Что из этого вышло, ты знаешь.
