Ной Гордон - Лекарь. Ученик Авиценны
Ибн Сина пожал плечами и предпочел перевести разговор на другие темы. Он заговорил о свежих новостях из дворца и сообщил, что шах снова отправил своих людей в Индию. На этот раз не воинов, а купцов: шах поручил им приобрести индийскую сталь или хотя бы руду, из которой ее получают, потому что у Дхана Вангалила больше не осталось такой стали и он не может изготавливать узорчатые голубоватые мечи, столь ценимые Ала-шахом.
— Он приказал им не возвращаться иначе, как с целым караваном, груженным сталью или же рудой, даже если для этого им придется дойти до самого конца Великого Шелкового пути.
— А что там, в конце Шелкового пути? — спросил Роб.
— Чжун-Го[203]. Огромнейшая страна.
— А дальше, за нею?
— Вода. Океаны, — пожал плечами Ибн Сина.
— По дороге сюда спутники говорили мне, что Земля плоская и со всех сторон окружена огнем. Добраться можно только до края, а потом неминуемо свалишься и попадешь в адское пламя.
— Мало ли что болтают спутники в дороге, — презрительно бросил Ибн Сина. — Это все неправда. Вот я читал, что за пределами обитаемого мира — лишь соль и песок, совсем как в Дешт-и-Кевир. Пишут также, что большая часть мира покрыта льдом. — Он задумчиво посмотрел на Роба. — А что находится за пределами твоей страны?
— Британия — это остров. Ее омывают воды океана, а за ним лежит Дания, страна норманнов. Оттуда родом наш король. А вот дальше, за нею, как говорят, находится страна льда.
— Если отправиться к северу от Персии, то за Газни лежит страна Русь, а за нею простирается страна льда. Да, я могу поверить в то, что большая часть всего мира покрыта льдом, — сказал Ибн Сина. — По краям, однако, нет никакого адского пламени, ибо мыслящие люди уже давно открыли, что Земля круглая, как слива. Ты ведь бывал на море. Когда видишь вдали приближающийся корабль, то первое, что появляется на горизонте, — это верхушка его мачты, а затем корабль открывается тебе все больше и больше, ибо он плывет по изогнутой поверхности мира.
После этого он покончил с Робом на доске — почти не думая, загнал в ловушку его царя, а затем кликнул раба и велел принести шербет с вином и вазу фисташек.
— А ты разве не помнишь, что писал астроном Птолемей?
— Древний грек, писавший свои труды в Египте, — улыбнулся Роб. Из астрономии он прочитал ровно столько, сколько требовалось в медресе.
— Именно так. Он писал, что Земля круглая. Свисая с вогнутого свода небес, она является центром Вселенной. Вокруг нее вращаются Солнце и Луна, чередуя у нас день и ночь.
— Но этот мир, имеющий форму шара, покрытый водой и сушей, горами и реками, лесами, пустынями и бескрайними полями льдов — полый ли он внутри или же цельный? Если он цельный, то какова природа того, что находится внутри него?
Старик улыбнулся и пожал плечами. Он был сейчас в своей стихии и получал большое удовольствие.
— Этого мы знать не можем. Земля ведь невероятно обширна — тебе ли не знать этого, тому, кто прошагал и проехал немалое ее пространство? А мы всего лишь маленькие человечки, мы не в силах зарыться настолько глубоко, чтобы ответить на подобные вопросы.
— Но если бы вам представилась возможность заглянуть в самый центр Земли, сделали бы вы это?
— Разумеется!
— Однако заглянуть внутрь человеческого тела вы можете, но не делаете этого!
Улыбка Ибн Сины погасла.
— Человечество не так далеко ушло от дикости, ему необходимо жить по определенным законам. Если их не соблюдать, нас поглотит наша животная сущность и мы просто исчезнем. Один же из наших законов запрещает вскрывать тела покойников, которым предстоит когда-нибудь восстать из своих могил благодаря Пророку.
— Отчего же люди так страдают, когда их одолевает боль в низу живота?
— А ты разрежь брюхо свиньи, — посоветовал Ибн Сина, пожав плечами, — и найди ответ на свою загадку. У свиньи внутренние органы такие же, как у человека.
— А вы твердо уверены в этом, Учитель?
— Вполне. Так писали все ученые со времен Галена, которому соотечественники-греки не позволяли вскрывать человеческие тела. Подобный запрет существует и у иудеев, и у христиан, так что все люди испытывают одинаковое отвращение к рассечению тела. — Ибн Сина взглянул на Роба с отеческой заботой. — Чтобы сделаться врачевателем, ты многое преодолел. Но лечить ты обязан в согласии с требованиями религии и общей волей всех других людей. Если же ты поступишь по-иному, тогда их власть сокрушит тебя.
* * *Роб ехал домой на гнедом и всматривался в небо, пока яркие точки не поплыли у него перед глазами. Из всех планет он мог найти лишь Луну и Сатурн, да еще нечто яркое, что могло быть Юпитером, который выделяется среди звезд постоянным ярким блеском.
Он четко осознал, что Ибн Сина не был полубогом. Князь лекарей был стареющим ученым, оказавшимся в ловушке между медициной и религиозной верой, в которой его воспитали благочестивые родители. Эти ограничения, естественные для человека, лишь заставляли Роба еще сильнее любить Ибн Сину, но тем не менее он чувствовал себя в чем-то обманутым — как мальчик, который вдруг обнаруживает недостатки в собственном отце.
Вернувшись в Яхуддийе и расседлывая гнедого, Роб все еще пребывал в задумчивости. В домике уже спали и Мэри, и малыш, поэтому Роб разделся, стараясь не шуметь, и долго лежал, не в силах уснуть — ему не давала покоя мысль о том, чем же вызвано заболевание в низу живота.
Среди ночи Мэри вдруг проснулась и выбежала наружу; ее вырвало, да и в целом она чувствовала себя больной. Роб пошел вслед за ней. Охваченный мыслями о болезни, которая свела в могилу ее отца, он твердо помнил, что первым симптомом этой болезни является рвота. Невзирая на возражения Мэри, он внимательно осмотрел ее, едва они возвратились в дом, однако живот на ощупь был мягким, жара тоже не было.
В конце концов они улеглись на свою циновку.
— Роб! — позвала его Мэри через некоторое время. И снова. — Милый мой Роб! — это был возглас отчаяния, словно ей снился кошмар.
— Тихо, тихо, маленького разбудишь, — прошептал он ей на ухо. Роб был удивлен: раньше он никогда не замечал, чтобы жене снились кошмары. Он погладил ее по голове, успокоил, прижал к себе крепко-крепко.
— Я здесь, Мэри. Я с тобой, любимая. — Он говорил чуть слышно, убаюкивая ее, произносил ласковые слова на английском, на фарси, на наречии евреев. Наконец Мэри успокоилась.
Вскоре она снова вздрогнула во сне, но затем погладила его лицо, вздохнула и обняла руками его голову. Роб лежал так, положив голову на мягкую грудь жены, пока приятный неторопливый стук ее сердца не заставил его погрузиться в освежающий сон.
65
Карим
Пригревало солнышко, пробивались из-под земли робкие зеленые росточки — в Исфаган пришла весна. Повсюду в воздухе сновали птицы, неся в своих клювах соломинки и тонкие веточки — строительный материал для гнезд, — а ручейки и сухие вади устремили в Реку Жизни потоки талых вод. Уровень реки стал повышаться, она грозно забурлила. Роб испытывал такое чувство, словно он взял землю за руки и ощутил всю безграничную, неисчерпаемую жизненную силу природы. Символом плодородия могла служить и Мэри: приступы тошноты у нее продолжались и учащались, и на этот раз даже без помощи Фары можно было с полной уверенностью сказать, что наступила новая беременность. Роб отнесся к этому с большой радостью, однако сама Мэри хандрила и раздражалась, как никогда прежде. Все больше и больше времени Роб уделял сыну. У того личико сразу озарялось улыбкой, когда появлялся отец, он начинал повизгивать и изгибаться, словно виляющий хвостом щенок. Отец же с радостью учил его:
— Потяни папу за бороду, — говорил он, гордясь тем, какая крепкая у малыша хватка.
— Потяни папу за уши!
— Дергай папу за нос!
На той же неделе, когда малыш сделал первые осторожные, неуверенные шажки, он и заговорил. Неудивительно, что первым словом, которое он смог произнести, было «па». От этого короткого слога, с которым маленький человечек обращался к нему, Роба переполнили восхищение и любовь — до такой степени, что он едва мог поверить в то, какое счастье ему привалило.
Теплым весенним днем он уговорил Мэри прогуляться вместе на армянский базар, прихватил и Роба Джея. Оказавшись на базаре, поставил сынишку на землю рядом с лавкой кожевника, и Роб Джей, пошатываясь, сделал несколько шагов к Приске. Бывшая его кормилица вскрикнула от восторга и чуть не задушила мальчика в радостных объятиях.
Возвращаясь домой в Яхуддийе, супруги улыбались и здоровались то с одним, то с другим. Хотя после отъезда Фары ни одна женщина квартала не сблизилась с Мэри, европейку из «ненаших» больше никто не проклинал; евреи Яхуддийе привыкли к ней.
Немного позже, когда Мэри готовила плов на обед, а Роб прививал в саду одно из абрикосовых деревьев, из дома по соседству выбежали две маленькие дочки Мики Галеви и стали в садике Роба играть с его сыном. Роб наслаждался всей душой, слушая их громкие крики. Ему подумалось, что на свете есть люди и похуже, нежели евреи квартала Яхуддийе, да и в самом Исфагане существуют места куда хуже этого квартала.
