Николай Задорнов - Амур-батюшка
Я не зря торговал. Говорят, самое приятное – держать в руках меха, добытые другими. Тогда, если есть на плечах башка, можно, глядя на каждую шкурку, что-нибудь придумать, вспомнить какой-нибудь рассказ про охоту или случай. Или догадаться, как эту шкурку, добыли и какого нрава был зверек, где и как он бежал».
На душе было очень спокойно. За сытным обедом чего не придумаешь! «Если бы еще не русские, которые везде шляются», – думал он.
На улице сыро, но тепло, яркое солнце, а гольды топят очаг вовсю. В доме жарко.
– Черт не знает, – вдруг воскликнул Улугу, видя, что Савоська вытащил бутылочку. – На Амур, когда ни выедешь, всегда дело найдется: тому огород копать, тому меха подбирать.
За обедом досказал он, как целый день, стоя на коленях на снегу, между костром и норой соболя, набирал в рот дым и пускал в нору, как черт из пароходной трубы, а сын караулил с сеткой. Ноги Улугу примерзли, а он не заметил, пришлось отрывать их от снега с кожей – недавно только зажили.
– Меха горят! – вдруг крикнул Савоська.
Улугу вскочил.
Обгорели хвосты у тюка, который он спьяну, видно, толкнул к очагу.
Гольды испуганно засуетились.
– Ну, ни черта! Маленько Ваньке убытки, – покачал головой Савоська. Он с искренним сожалением осматривал опаленные хвосты. – Совсем сгореть могли… – Но он ни словом не упрекнул Улугу.
– Пока горит, давай спать не будем, так худо. Надо работу кончать, – сказал он.
Гольды, забравшись в узкий проход между стен из тюков, уселись, поджав ноги, и принялись за дело, попыхивая трубками.
* * *Утром дедушка Кондрат встретил Улугу.
– Попы – жеребячья порода. Ты попа не бойся. Бога бойся.
Улугу уже не в первый раз замечал, что русские своего попа не любят, за глаза его всегда ругают или смеются над ним, да едко, грубо. Улугу и не думал никогда, что этакие шутки можно говорить про людей.
И в то же время попа они слушались и терпели: «Значит, и я тоже, как русские, терпеть должен?» Но терпеть ему не хотелось, поэтому он и приехал в Уральское, чтобы пожаловаться и высказать, что ему не хочется быть таким же терпеливым, как они: «Что я, русский, что ли? Это они все терпят!»
И все же как-то легче становилось на душе, когда слышал он, что даже Кондрат попа ругает. Вообще все перепуталось за последнее время у него в голове. Зло разбирало – русские тут живут и везде лезут, но пожаловаться на них некому, кроме самих же русских, и только их ободрение и сочувствие утешали его.
«Кажется, уж я сам как русский становлюсь, – думал Улугу. – „Жеребячья порода“! – вспомнил он дедушкины слова. – Конечно, так. Самая жеребячья! Надо будет все же поехать к попу, рыбки отвезти. А то он косится. А его дело шаманское…»
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
На релке отсеялись, посадили огороды. Мужики на лодках отвезли коней на островные луга на выпас. Настала пора и для Додьти с ее черноземными богатствами. Отцветали яблони, осыпая белые лепестки в ярко-синюю Додьгу.
Этой весной, когда воды рыли пашню, а сухие ветры выдували драгоценную чернь, Егор все думал про свою находку. Он помнил, как наносники легли над берегом Додьги, место там не заливалось. Пора было приложить к нему руки.
Да, не хотел он расставаться со своей старой, милой сердцу росчистью, но и чернь в тайге грех было оставлять впусте. Егор полагал, что жить надо не только на берегу, а идти в глубь страны, искать удобной нови, пахать на двух пашнях, чтобы, если с одной беда случится, выручила бы другая.
– Мельница есть, было бы чего молоть, – говорил он. – Много лет пройдет, прежде чем додьгинский лес сломим, а начинать уж пора.
Егор с Васькой собрались на Додьгу. Мальчику давно туда хотелось.
Рано утром отец с сыном пошли через релку на озеро.
Внизу, меж рекой и лесами, на длинном распаханном бугре, тянулись избы. По свежему тесу, по светлым крышам видно, что живут новоселы. Густая зелень сползает на релку из тайги, только по-весеннему черные «Егоровы штаны» теснят ее до самого края.
На далеких огородах копошились бабы.
Вокруг релки раскинулось лесное море. Сверху видно, где по тайге текут реки и речки. Там, над хвойной синью, как светлые волны, клубятся кудрявые леса лип, дубов, ясеней.
Егор и Васька спустились к озеру, вытащили из кустов лодочку и поехали к устью речки.
Подплыла многоярусная чаща, пахнула буйным цветом. Егор выбрался на берег и пошел по тайге, разрубая топором густой плетень лиан и винограда.
Он отыскал черную поляну, открытую в прошлом году дедом во время охоты на кабанов. Место это, как уже знал Егор, было незатопляемое, пригодное для земледелия. Егор решил подрубать деревья, чтобы подсыхали быстрей: высохнут – легче будет валить и корчевать.
«Такой лес взять нелегко», – думал он, работая топором и глядя на гнилье тучных ильмов с дуплами, похожими на пещеры.
Кругом сплелся густой подлесок из черемух, акаций, орешника. За частыми пятнистыми стволами река шумела, как на сливном мосту. Только там, где сваленный ветром кедр сокрушил вершины леса, в пролом видна была внизу Додьта.
Выступили белые косы, широкие пески русел, усеянные пнями, корягами и лесинами. На ближнем рукаве ясень лег мостом поперек, и речка валами бьет через него, пенится, колеблет могучие, еще живые ветви.
«Надо конями лес валить, крепких, сильных коней на валку, на вывозку. Нужны пилы, топоры, веревки».
Толстые дубы, осины, ясени обступили Егора, сплелись листвой в сплошной навес.
«Но как тут начинать росчисть? – подумал Егор. – Здесь тайга сильнее, чем на нашей релке. Сюда не подъедешь, труд великий надо, чтобы дорогу прорубить, стволы близки друг к другу. Земля лучше, но и взять ее трудно. Ветры валят рожь, а тут лес закроет пашню. Но как осилишь такой могучий лес?» Егор стоял, смотрел на толстые узловатые стволы.
На бугре он долго бродил в топкой лесной чаще. Он срывал пласты прелой, гнилой травы и всюду находил добрый, толстый чернозем.
Пока он работал, Васька куда-то исчез. Егор окликнул его, но парнишка не отзывался.
«Все это сокрыто от глаз. А ведь какие тут можно вывести хлеба!..» Егору представилось черное поле, плуги, кони. Громадное черное поле. А по осени кругом желто.
Вдруг между ветвей липы, далеко-далеко внизу, в проломе от упавшего и бурю кедра, Егор, как на картинке, увидел на отмели сына. Васька в белой рубашке сидел на корточках над потоком. Вода в Додьге шла с быстротой, волнами, с пеной, как прибой в свежий ветер. Парнишка сидел у воды на корточках, волны набегали к его ногам.
«Видно, опять рыбачит. Сейчас хайрузы[70] прыгают из воды, ловят мотыльков».
Да, земля на Додьге хороша. Но как ее взять, как подступиться к такому лесу? Деревья подсохнут – и то великий труд нужно положить, чтобы расчистить тут пашню. Не скоро еще она будет здесь. На релке некогда было раздумывать: приехали на плотах, сразу пришлось чистить место, чтобы не погибнуть с голоду. Но там лес был не такой сильный, а здесь придется браться за дело исподволь. Жаль, не поднять эту землю.
Егор делал глубокие надрубы на деревьях.
«Но хлебам тут будет тихо, тепло, ветер не выдует землю, кругом леса, сопки. Хорошая будет нива».
Пока что дремучий лес стоял на будущем поле Егора.
Когда солнце поднялось над головой, Кузнецов вышел из тайги. Навстречу загрохотала Додьга, катила гальку по руслу. Воздух, стесненный сопками, напаренный солнцем, пахнущий гнилой листвой, топями, болотным дурманом, набитым мошкой и комарьем, казался еще жарче от вида набегавших холодных волн.
Оправляя мокрую рубаху, с котелком в руках подошел белобрысый Васька.
– Уху сварил? – спросил Егор.
– Гляди, тятя!
Егор взял котелок. На дне его что-то слабо зазвенело.
Егор увидел желтые песчинки.
– Ты никак… золота намыл? – удивился Егор.
Васька встрепенулся, гордо вскинул голову. Волна ударила в ноги Егора, до блеска омыла голенища его рыжих бродней, обдала ледяными брызгами горячее лицо.
Егор держал на ладони слабые знаки золота, слушал звон и плеск реки, и давно забытая картина явилась в его памяти. Далекое, уральское, родное представилось мужику. Показалось ему в этот миг, что не Додьга катит по дну гальку, а в уральских горах работает многолюдный прииск. Кругом стан: балаганы, костры, и он, Егор, еще молодой мужик, привез грузы и стоит на берегу у холодного потока. Сотни лопат лязгают, стучат о гальку, нагружают пески, бутарят их, тарахтят колеса тачек, вода плещется в ручье и на бутарках.
Егор огляделся. Неслась и ревела, била в лесистый берет заваленная буреломом река, просекая себе путь между стен дремучего леса. Подмытые деревья клонились к ней, как печальные зеленые знамена. Мхи, лишайники, вьюн, чаща. А под корнями этого леса – золото…
– Васька, Васька! Люди подмоги просят, хотят на новые земли ступить, да силы нет. А вот им и подмога. Можем сами себе сделать пособие. Чем надрываться, корчевать руками – рвать тайгу порохом. Завести хороших коней – на них вывозить лес. Нам никто пособия не дает.
