Болеслав Прус - Фараон
— Проводить ваше святейшество? — спросил Тутмос, видя, что фараон ищет свой плащ.
— Нет. Останься здесь и смотри, чтобы никто не входил в мой покой. Не впускай никого, хотя бы это была моя мать или даже тень вечно живущего отца моего. Скажи, что я сплю и не желаю никого видеть.
— Будет так, как ты приказал, — ответил Тутмос, помогая фараону надеть плащ с капюшоном. Потом погасил свет в спальне. Фараон вышел через боковые галереи.
Очутившись в саду, Рамсес остановился и внимательно посмотрел кругом. Затем, очевидно, сообразив, куда идти, быстро направился к павильону, подаренному Тутмосу.
В тенистой аллее кто-то остановил его вопросом:
— Кто идет?
— Нубия, — ответил фараон.
— Ливия, — ответил, в свою очередь, вопрошавший и быстро попятился, как будто испугавшись. Это был гвардейский офицер из гвардии его святейшества фараона. Фараон всмотрелся в него и воскликнул:
— А, это ты, Эннана? Зачем ты здесь?
— Обхожу сады. Я это делаю каждую ночь по нескольку раз, потому что сюда прокрадываются воры.
— Так и надо, — ответил, подумав, фараон. — Только помни, что первый долг офицера — молчать. Вора прогони, но если встретишь высокое лицо, не останавливай его. И молчи, знай молчи! Хотя бы это был сам верховный жрец Херихор…
— О государь, только не приказывай мне ночью отдавать честь Херихору или Мефресу! — воскликнул Эннана. — Я не уверен, что при виде их меч сам не вырвется у меня из ножен…
Рамсес улыбнулся.
— Твой меч — мой, — ответил он, — и может быть вынут из ножен, только когда я прикажу.
Он кивнул головой Эннане и пошел дальше.
Вскоре фараон очутился у скрытых в чаще ворот. Ему показалось, что он слышит шорох. Он быстро спросил:
— Хеброн?
Навстречу Рамсесу выбежала фигура, одетая в темный плащ, и припала к нему, шепча:
— Это ты, государь? Это ты? Как долго ждала я!
Фараон, чувствуя, что она вырывается из его объятий, взял ее на руки и отнес в беседку. По дороге с него упал плащ. Рамсес хотел было его поднять, но раздумал…
На следующий день досточтимейшая царица Никотриса призвала к себе Тутмоса. Взглянув на нее, любимец фараона испугался. Царица была ужасно бледна. Глаза у нее ввалились и блуждали, как у безумной.
— Садись, — сказала она, указывая на табурет рядом со своим креслом.
Тутмос не решался сесть.
— Садись! И… поклянись, что никому не расскажешь того, что я тебе сейчас скажу.
— Клянусь тенью моего отца! — произнес Тутмос.
— Слушай! — тихо сказала царица. — Я была для тебя почти что матерью… И, если ты выдашь тайну, — боги покарают тебя. Нет… Тогда бедствия, что нависли над моим родом, не минуют и тебя…
Тутмос слушал, недоумевая.
«Сумасшедшая!» — подумал он в испуге.
— Посмотри сюда, в окно… на это дерево… Ты знаешь, кого я видела минувшей ночью на дереве за окном?
— Наверно, это был сводный брат его святейшества?..
— Нет, это был не он, это был Рамсес… мой сын… Мой Рамсес…
— На дереве? Минувшей ночью?
— Да. Свет факела отчетливо падал на его лицо и фигуру. На нем был хитон в белую и синюю полосу. Взгляд его был безумным. Он дико смеялся, как тот несчастный, его брат, и говорил: «Смотри, мама, я уже умею летать, чего не умел ни Сети, ни Рамсес Великий, ни Хеопс! Смотри, какие у меня растут крылья!» Он протянул ко мне руку, и я, не помня себя от горя, прикоснулась к ней через окно. Тогда он спрыгнул с дерева и убежал.
Тутмос слушал в ужасе. Но вдруг он стукнул себя по голове.
— Это был не Рамсес, — ответил он решительно, — это был человек, очень похожий на него, подлый грек Ликон, который убил его сына, а сейчас находится в руках у жрецов. Это не Рамсес! Это проделка тех негодяев, Херихора и Мефреса!
На лице царицы блеснула надежда, но только на минуту.
— Неужели я не узнала бы моего сына?
— Ликон, говорят, поразительно похож на Рамсеса. Это проделка жрецов, — настаивал Тутмос. — Негодяи! Смерти мало для них!
— А фараон ночевал дома? — спросила вдруг царица.
Тутмос смутился и опустил глаза.
— Значит, не ночевал?
— Ночевал, — ответил неуверенно фаворит.
— Ты лжешь! Но скажи мне по крайней мере, был ли на нем хитон в белую и синюю полосу?
— Не помню… — прошептал Тутмос.
— Опять лжешь! А плащ — разве это не плащ моего сына? Мой невольник нашел его на этом самом дереве.
Царица встала и вынула из сундука коричневый плащ с капюшоном…
В ту же минуту Тутмос вспомнил, что фараон вернулся после полуночи без плаща и даже оправдывался перед ним, что потерял его где-то в саду. Тутмос колебался, обдумывая что-то, но потом ответил решительно:
— Нет, царица, это был не государь, а Ликон. Это преступная проделка жрецов, о которой надо немедленно сообщить его святейшеству.
— А если это Рамсес? — еще раз спросила царица, хотя в глазах ее уже светилась искра надежды.
Тутмос колебался. Его догадка относительно Ликона была разумна и могла быть правильной. Но все же кое-что наводило на подозрения, что царица видела действительно Рамсеса. Он вернулся домой после полуночи. Был одет в хитон в белую и синюю полосу, потерял плащ… Ведь и брат его был сумасшедшим… Да наконец, разве могло ошибиться сердце матери?..
В душе Тутмоса проснулись сомнения. К счастью, пока он колебался, душа царицы озарилась надеждой.
— Хорошо, что ты мне напомнил про Ликона. Из-за него Мефрес заподозрил Рамсеса в убийстве сына… А теперь он, может быть, пользуется этим негодяем, чтобы обесславить фараона. Во всяком случае, ни слова никому о том, что я доверила одному тебе. Если Рамсес… если в самом деле его постигло такое несчастье, то это, может быть, временно… Нельзя разглашать подобные слухи. Даже ему самому ничего не говори. Если же это преступная проделка жрецов, тем более надо быть осторожным, хотя… люди, прибегающие к подобным обманам, не могут быть сильны…
— Я послежу за этим, — сказал Тутмос. — Но если я узнаю…
— Только не говори Рамсесу, — заклинаю тебя тенями отцов, — вскричала царица, протягивая с мольбою руки. — Фараон не простит им, отдаст их под суд, а тогда не миновать беды: или будут присуждены к смерти высшие сановники государства, или суд оправдает их, и тогда… Лучше выследи Ликона и убей его без всякой жалости, как хищного зверя, как змею…
Тутмос простился с царицей, значительно успокоившейся, в то время как его собственные опасения усилились.
«Если этот подлый грек Ликон, которого жрецы держали в тюрьме, еще жив, — размышлял он, — то, вместо того чтобы лазить по деревьям и показываться царице, он бы предпочел бежать. Я сам облегчил бы ему побег и щедро наградил в придачу, если бы он мне открылся и искал у меня защиты от этих негодяев. Но хитон, плащ? Каким образом могла обмануться мать?»
С этих пор Тутмос избегал фараона и не решался смотреть ему в глаза. А так как и Рамсес избегал Тутмоса, то могло показаться, что горячая дружба их остыла.
Но однажды вечером фараон снова призвал к себе своего любимца.
— Мне надо, — сказал он, — поговорить с Хирамом о важных делах. Я ухожу. Дежурь здесь у моей спальни и, если бы кто захотел видеть меня, не допускай.
Когда Рамсес скрылся в таинственных галереях дворца, Тутмоса охватило беспокойство.
«Может быть, — подумал он, — жрецы отравили его каким-нибудь дурманом, и он, чувствуя припадок болезни, убегает из дому? Гм! Увидим!»
Фараон вернулся поздно, после полуночи. Плащ, правда, на нем был, но не свой, а солдатский.
Встревоженный Тутмос не спал до утра, ожидая, что его скоро опять позовет царица. Царица его не позвала, но во время утреннего смотра офицер Эннана попросил своего начальника на несколько слов. Когда они остались вдвоем в отдельном покое, Эннана упал к ногам Тутмоса, моля его никому не рассказывать, что сейчас услышит.
— Что случилось? — спросил Тутмос, чувствуя, как сердце его холодеет.
— Начальник, — сказал Эннана, — вчера около полуночи два моих солдата схватили в саду нагого человека, который бегал и кричал нечеловеческим голосом. Его привели ко мне и… начальник… убей меня…
Эннана опять упал к ногам Тутмоса.
— Этот голый человек… это был… я не могу сказать…
— Кто это был? — спросил в ужасе Тутмос.
— Я ничего больше не скажу, — простонал Эннана. — Я снял с себя свой плащ и покрыл им священную наготу… Я хотел отвести его во дворец, но… но государь приказал мне остаться и молчать.
— И куда он пошел?
— Не знаю. Я не смотрел и не позволил смотреть солдатам. Он скрылся где-то в чаще парка. Я под страхом смерти приказал людям забыть о происшедшем, — закончил Эннана свой рассказ.
Тутмос тем временем успел овладеть собой.
— Не знаю, — сказал он холодно, — не знаю и не понимаю ничего из того, что ты мне говорил. Только помни одно, что я сам бегал нагой, когда однажды выпил слишком много вина, и щедро наградил тех, кто меня не заметил. Крестьяне, Эннана, крестьяне и работники всегда ходят голые, великие же — только тогда, когда им понравится. И если бы мне или кому-нибудь из знатных взбрело на ум встать на голову, умный и благочестивый офицер не должен этому удивляться.
