Жизнь и судьба Федора Соймонова - Анатолий Николаевич Томилин
Нет давно в Шлиссельбурге Благовещенской церкви, нет, естественно, и каменной доски с надписью. Но это не основание для беспамятства. Помолчим немного, читатель, задумавшись над трудной и часто горестной судьбою тех, кто жил до нас, имел идеи и думал не только о себе...
Глава тринадцатая
1
Долго в ту ночь не заснуть было вице-адмиралу. Жарко дышала жена рядом, доверчиво уткнувшись ему в плечо, разметав по подушке пушистые волосы. А он все глядел куда-то незрячими в темноте глазами и думал, думал... Обрывки разных мыслей бестолково толпились в голове, как гости на маскараде, прятали истинную суть свою за масками. При этом одни вспыхивали и тут же погасали, как потешные фейерверочные огни, другие — кружились, время от времени возвращаясь и снова ускользая... И за всеми за ними стояла толстая, неуклюжая фигура Квасника в голубом придворном кафтане и с синей епанчою на плечах. «Легко сказать — уехать, куда и как? А семья, а дела?..»
Воротясь из инспекции по Кронштадту, куда по сенатскому указу ездил обще с капитан-командором Вильбоа и капитаном Калмыковым, Соймонов подал в декабре обширный рапорт... В журнале Адмиралтейств-коллегии сохранилась о том запись:
«19 декабря (№ 5965). Слушав генерал-кригс-комисара Соймонова рапорт, что по должности его в Кронштадте морским, артиллерийским и адмиралтейским служителям им генерал-кригс-комисаром и за болезнию его советником Шепотевым смотр учинен, а сколько каких рангов служителей при том смотре явилось приобщена табель; при том же приобщен экстракт состоящий в десяти пунктах, какие в бытность его в Кронштадте усмотрены противные портному регламенту не только непорядочные, но и казне убыточные поступки...»
И дальше идет запись постановления в десяти пунктах по существу рапорта.
Надобно было проследить, чтобы решение сие не повисло в воздухе, как дым в штиле. Само по себе ничего не делается. Где тут думать об отлучке? Вот еще и с господином генерал-лейтенантом бароном фон Люберасом о встрече. договорено. Господин барон знатно дело инженерное и фортификационное знать изволит. А по Кронштадту по сей части сколько работы... Он усмехнулся во тьме, вспомнив, какой переполох поднялся в столице о прошлом годе, когда неожиданно вблизи императорского Зимнего дома, в самом центре Петербурга, появился вдруг большой торговый шведский корабль. Миновав в тумане Кронштадт, шутник шкипер ввел его в Малую Невку и, не замеченный никем, прошел до главного фарватера... Оттого и потребовал правительствующий Сенат освидетельствовать «в гаванях и в цитадели и у Кроншлота, також и по другую сторону Кронштадта в выборгской стороне от острова и до выборгского берега фарватеров, в какой они ныне глубине состоят и о взятии планов и о прочем...». Вздохнул Федор Иванович — вот эта работа по душе, по сердцу, куда ему в интриги на́больших вельмож соваться?.. И еще вспомнилось ему одно летнее происшествие, когда прибыл в июле из Петергофа от императрицы на шлюпке курьер с известием, что на море невдали от резиденции появилась французская эскадра. В сонном по мирному времени Кронштадте толь великое смятение учинилось, что без жертв не обошлось. И по тому поводу получил граф Головин именной указ за подписью государыни «О принятии мер к водворению спокойствия в Кронштадте, в виду напрасной тревоги, поднятой там в отсутствие графа при появлении на рейде неизвестных судов, принятых за французскую эскадру». А были те корабли свои, вернувшиеся из похода, о коем никто извещен не был... Нет порядка в Адмиралтействе, никакого нет порядка. О том сколько раз уже было и на заседании коллегии говорено, и с Артемием Петровичем, господином кабинет-министром Волынским. Тот слушал о делах всегда со вниманием, утешал:
— Погоди, Федор Иванович, вот свалим аглинского любезника с копыток, из президентского кресла вытряхнем графа, наведешь порядок. Сам наведешь...
Сладко от этих слов ныло сердце. Забрасывались работы для науки, пылилась карта Белого моря, которую составлял последнее время, лежали неубранными дневники, по которым сочинял статью для «Санктпетербургских ведомостей» о бакинском крае, о нефти и о «куриозных» огнях, вечно горящих из земли...
Мог бы он, конечно, уехать хоть завтра в Кронштадт. Но что толку, слишком близко. Мог бы, пожалуй, податься в Астрахань, там тоже накопилось дел невпроворот. Но и в Астрахань путь для царских курьеров накатан. Кто-то из Долгоруких уже был назначен в губернаторы астраханские... А вместо губернаторского дворца у Пречистенских ворот крепости астраханской угодил на новгородскую плаху. Федора передернуло. Дарья Ивановна, пробормотав что-то во сне, положила ему на грудь мягкую руку. «Ну куды, куды от них убересся? А что с фамилией без меня станет?..» И хотя он понимал, что и с ним и без него, в случае опалы, им будет одинаково, вместе было бы поспокойнее. Мысли его перекинулись на заботы текущие. Вспомнил указ от 7 марта, посланный капитан-командору Берингу, с предписанием, сдав дела и поручив команду над Камчатской экспедицией капитану Шпанбергу, ехать незамедлительно в столицу. Он сам отобрал в нарочные расторопного лейб-гвардии каптенармуса Аврама Друкорта, отличавшегося умением справляться со строптивыми ямщиками дальних перегонов, проследил за тем, как тот, получив прогонные, упаковал в кожаную сумку запечатанные пакеты с указом, письмом и его, соймоновской инструкцией... Инструкция... Все ли он предусмотрел, не обидится ли самолюбивый Мартын Петрович Шпанберг на указания о неточности и худом исполнении чертежей и карт?
В этой же инструкции Федор Иванович написал и примерный маршрут для новых вояжей. Указ недвусмысленно требовал от нового начальника, чтобы нынешней же весною капитан Чириков со штурманом Ендогуровым на двух пакетботах шли отыскивать путь к американскому берегу, а сам Шпанберг с Вальтоном и Чихачевым уже проторенным путем отправлялись к Японии. Наладить «с ними, японцами, соседственную дружбу и для ползы обоих государств коммерцию свести, из чего обоих сторон подданным может произойти немалая прибыль». Именно так он и написал в инструкции, повелев запастись
