Бартоломе Лас Касас - История Индий
Идиллически изображенному строю жизни и внутреннему миру коренных обитателей Индий соответствует их внешний облик и окружающая природа, обрисованные Лас Касасом в том же стилистическом ключе. Лас Касас одним из первых в европейской литературе положил начало изображению индейцев Нового Света как идеальных существ. Позднее эта тенденция получила развитие в просветительской, сентименталистской и романтической литературе XVIII–XIX веков, в которой индеец стал воплощением «естественного человека», от природы наделенного всеми гражданскими и личными добродетелями. Заметим, что многие сторонники теории «естественного человека» прямо опирались на описания быта индейцев у Лас Касаса.
Противники Лас Касаса не раз фиксировали внимание на преувеличениях, легко обнаруживаемых в его описаниях индейцев. Однако и в данном случае мелкие неточности и несоответствия отступают на задний план перед верностью писателя тому целостному восприятию Нового Света, как воплощенной в действительности утопии Золотого века, которое Лас Касас последовательно и целеустремленно проводит через все свое повествование.
3Исследователи Лас Касаса не раз отмечали, что стиль писателя неровен, что в его книге нередко обнаруживаются следы спешки, стилистической небрежности и т. д. В этих замечаниях немало справедливого. И сам Лас Касас указывал, что у него нет времени, чтобы возвращаться к уже написанному и исправлять его; он просит своих будущих читателей извинить его за возможные повторения и даже ошибки, невольно вкравшиеся в повествование.
Все это так. Но несмотря на то что он пишет длинными, иногда непомерно длинными периодами, что в его повествовании нередко встречаются повторения одних и тех же образов и т. д., несмотря на все это, книга Лас Касаса обладает цельным и своеобразным стилистическим обликом. Одна из исследовательниц творчества Лас Касаса, Мария Роса Миранда, справедливо отмечала: «Пишет он поспешно, иногда неряшливо, но глубоко искренне; он бросает свои мысли на ветер и терпеть не может канцелярскую упорядоченность. Употребленный им стиль необычен; надо свыкнуться с ним, чтобы различные мелочи не резали глаза. Но когда этого добиваешься, тогда за его словами начинаешь различать силу волновавших его чувств и осознаешь те цели, к которым он постоянно стремился. Перелистывая страницы его книги, мы как будто читаем в его собственном сердце, которое он, не отдавая себе в этом отчета, бесхитростно раскрывает перед нами»[102].
Нельзя не согласиться с М. Р. Мирандой, которая подчеркивает непосредственность, естественность и искренность, характерные для стиля Лас Касаса. Вместе с тем нам представляется несомненным, что, трудясь над своей «Историей Индий», Лас Касас стремится не только честно рассказать об истории конкисты, но и сделать это максимально выразительно. Помимо фактов и их оценки, он стремится дать образы людей и картины событий.
Так появляются в книге Лас Касаса многочисленные портреты. Не ограничиваясь нравственной характеристикой своих персонажей, он изображает их внешний облик и внутренний мир. Таково, например, описание Дьего Веласкеса, наместника испанцев на Кубе: Веласкес, — пишет Лас Касас, — «нрава был веселого и приветливого и вел речи единственно о потехах и удовольствиях, как это в обычае среди не слишком благонравных юнцов, хотя в нужный момент умел проявить свою власть и заставить подчиниться ей». Он «имел приятные черты лица и был статен, что помогало ему быть обходительным, и хотя с годами стал немного тучен, это его не портило…» (III, 21). Ближайший сподвижник Веласкеса Нарваэс «был высокого роста, с белокурыми, почти рыжими волосами. Это был вполне достойный человек, честный, разумный, хотя и несколько беззаботный, обходительный в разговоре, приятного нрава». (III, 26). Заметим, что эти и многие другие портреты характеризуют Лас Касаса как тонкого и наблюдательного психолога: обличая зверства, учиненные в Новом Свете Веласкесом, Нарваэсом и другими конкистадорами, он отнюдь не изображает их только как черных злодеев, а показывает сложность и противоречивость их душевных движений.
Описания событий Лас Касас насыщает многочисленными подробностями, необязательными в историческом труде, но воссоздающими более рельефно картину, образ. Его повествования изобилуют описаниями-«картинками»: «…Правитель и касик острова, с палкой в руке, переходил с места на, место и поторапливал своих индейцев, чтобы как можно лучше угодить христианам. Тут же стоял один испанец и держал на цепи собаку, которая при виде суетящегося касика с палкой все время порывалась броситься на него…, и испанец с большим трудом ее сдерживал, а потом сказал, обращаясь к другому испанцу: „А что если мы ее спустим?“ И, сказав это, он или другой испанец, подстрекаемый самим дьяволом, в шутку крикнул собаке: „Возьми его!..“ Собака, услышав слова „Возьми его!“, рванулась, как закусившая удила могучая лошадь, и потащила за собой испанца, который, не в состоянии ее удержать, выпустил из рук цепь, и тут собака бросается на касика, хватает его за живот и, если мне не изменяет память, вырывает у него кишки… Индейцы подбирают своего несчастного правителя, который тут же испускает дух…; испанцы же забирают отличившуюся собаку и своего товарища и, оставив за собой столь доброе дело, спешат на каравеллу» (II, 7). В подобных описаниях-«картинках» Лас Касас особенно широко использует различные средства художественной выразительности, в данном случае, например, прямую речь, образные сравнения, ироническую интонацию и т. д.
Иногда, создавая такие впечатляющие картины событий, Лас Касас прибегает к приемам, характерным для фольклора, например к параллелизму описаний, гиперболе и повторам, призванным усилить эмоциональное звучание рассказа. Приведем один из многочисленных примеров этого рода. Испанцы, — начинает иронически свой рассказ Лас Касас, — «совершили немало выдающихся подвигов, и об одном из них я расскажу. Два всадника, искусные наездники, с которыми я был хорошо знаком, по имени Вальденебро и Понтеведра, как-то раз увидели индейца на просторной открытой поляне, и первый говорит второму: „А ну-ка, я поеду и убью его“, пришпоривает коня и скачет по направлению к индейцу. Последний, увидев, что тот его догоняет, поворачивается к нему… Вальденебро, вооруженный копьем, пронзает его насквозь; и тут индеец берется за копье руками, вонзает его в себя все глубже и глубже, приближается к лошади и хватает поводья; тогда всадник выхватывает меч и погружает его в тело индейца, а тот отбирает у него меч, и он остается в его теле; тут Вальденебро вынимает кинжал и вонзает в индейца, а тот отбирает у него и кинжал…» (II, 8). Далее точно то же самое происходит и со вторым испанцем. Так гипербола, повтор и нагнетание параллельных конструкций помогают Лас Касасу создать эпически величественный образ героического, стойкого в страданиях индейца. В данном случае обращение писателя к приемам, характерным для народного эпоса, вполне закономерно.
Многие из подобных описаний по четкости и завершенности картины напоминают своего рода вставные новеллы, которые, при всей их краткости, имеют свою завязку, более или менее стремительно развивающуюся интригу и развязку. Таковы, например, рассказ Лас Касаса о беседе касика Хатуэя перед казнью с монахом, предлагающим ему принять христианство (III, 25), красочный рассказ о том, как главный командор Ларес хитроумно сплавлял в Испанию провинившихся в чем-либо подчиненных (II, 40) и многие другие.
При всей самостоятельной значимости подобных живописных картин и описаний книга Лас Касаса сохраняет стилистическую цельность и единство. В этих эпизодах получают лишь концентрированное воплощение те изобразительные средства, к которым Лас Касас обращается на протяжении всего повествования. Некоторые из этих средств — ироническую интонацию, риторические вопросы, восклицания и другие приемы ораторской речи, прямую речь и диалоги, параллельные конструкции и т. д. — мы уже отмечали. Сейчас добавим еще некоторые наблюдения.
Одним из излюбленных стилистических приемов автора «Истории Индий» является образное сравнение. При этом он обращается не только к простым, напрашивающимся и постоянным сравнениям (индейцы у него почти всегда сражаются точно львы или тигры, а испанцы подобно псам грызутся из-за золота; испанцы расправляются с индейцами, «как режут и убивают ягнят на бойне» (II, 8); индейцы «поступали как цыплята или птенцы, которые улетают, прячутся и замирают, увидев или почуяв приближение коршуна» (II, 11) и т. п.); нередко сравнение у него развертывается в более или менее обширную метафорическую картину. Так, например, характеризуя действия членов Королевского совета, санкционировавших насильственное переселение индейцев с Лукайских островов на Кубу, автор пишет, что они допустили это, «видимо, полагая, что разумные люди ничем не отличаются от веток, которые можно срезать с дерева, перевезти на другую землю и там посадить» (II, 43). В другом случае, говоря о неэффективности тех предупреждений об ответственности, которыми лицемерно сопровождалась передача испанцам индейцев, Лас Касас прибегает к целой «цепочке» развернутых сравнений, подчеркивая, что подобные предупреждения столь же мало действенны, сколь «слова для голодного волка, которому передают овечек, говоря: „Смотрите, волк, я вас предупреждаю, что в случае, если вы их съедите, я буду вынужден передать вас собакам, которые разорвут вас на куски“ Точно так же и юноше, ослепленному страстью и любовью к девице, можно сколько угодно угрожать последствиями, и он может всячески заверять и клясться, что никогда и не помыслит приблизиться к ней, но попробуйте оставить его в комнате наедине с этой девушкой… Представьте себе, наконец, что некоему безумцу разрешают держать в руках остро отточенный нож и оставляют его в одном помещении с принцами и принцессами…» (III, 37).
