Юрий Герман - Россия молодая. Книга первая
К лейтенанту Бремсу подсел другой лейтенант с яхты «Резвый купидон» — Юхан Морат. Он был пьян до того, что не сразу узнал своего старого друга лейтенанта Бремса. Сначала он принял его за эконома эскадры, потом за своего родного брата.
— Тебе, как я думаю, пора на корабль! — сказал лейтенант Бремс.
— К черту! — ответил Морат.
— Ты зол? — спросил Бремс.
— Да, зол… Киты… какие киты? Такие киты разве бывают? Царь китов…
Подручный трактирщика Якоб опять подсел к лейтенантам. Улоф Бремс выпил еще бренди. Багровый от выпивки Морат ревел хриплым басом:
— Киты? Я не дурак, вот что! Я плаваю шестнадцать лет… Мы идем туда же, куда шли. Но нам нужно, чтобы никто не знал… Здесь все свои, слушайте меня, если хотите знать правду: зачем такому флоту идти на китобойный промысел? Где это видано? Только тупицы или молокососы могут верить сказкам о китовом царстве…
— Китовое царство есть! — сказал упрямый Якоб.
— А я говорю — нет! — крикнул Морат.
— Но вы все-таки идете на промысел? — спросил Якоб.
— Да, парень, мы идем на промысел! — крикнул краснорожий человек с серьгой в ухе. — И пусть я не буду Билль Гартвуд, если я не вернусь оттуда богатым, как сорок тысяч чертей с Вельзевулом впридачу…
За соседним столиком матросы сдвинули кружки:
— За русское золото в наших карманах!
— Вечная слава богатому!
— Да здравствуют архангельские киты!
— Мы не побрезгуем червонцами царя московитов…
— Вот слышите, что говорят люди! — крикнул Морат. — А они-то немало поплавали на своем веку.
И лейтенант Морат пошел пить со своими матросами.
— Все-таки в Архангельск? — задумчиво спросил Якоб. — Вы, он говорит, идете в Архангельск…
Лейтенант Улоф Бремс плохо видел своего собеседника. Иногда Якоб раздваивался в его глазах, потом вдруг превращался в самого шаутбенахта ярла Юленшерну, потом делался очень большим, походил на кита…
— Гере лейтенант! — попросил Якоб. — Возьмите меня на свой корабль.
Лейтенант широко улыбнулся, показывая желтые зубы:
— Нет ничего проще, парень. Имя Улофа Бремса кое-чего стоит на нашем флоте, клянусь своей шпагой…
— Вы обещаете, гере лейтенант?
— Что?
— Взять меня на свой корабль?
— Ребята, — крикнул лейтенант. — Ребята! Этот парень хочет быть нашим. Вот этот подручный трактирщика желает быть моряком! Что вы на это скажете?
Матросы повернулись к лейтенанту. Бремс велел Якобу подняться, чтобы все видели, каков он из себя. Якоб поднялся и спокойным, упрямым взглядом оглядел трактир.
— Я не пущу его! — крикнул трактирщик. — Зачем ему ваше море! Ему и здесь недурно. Эдак, если все пожелают быть моряками, то кто станет трудиться на суще…
Но трактирщику не дали говорить — Бенкт Убил друга запустил в него оловянной тарелкой, а Бирге Кизиловая нога замяукал кошкой, которой наступили на хвост…
— Ты должен хорошо угостить твоих будущих соплавателей! — произнес лейтенант. — Не пожалей этим дьяволам вашего пойла, и они станут тебе добрыми друзьями…
— Добрыми друзьями, — как эхо повторил Якоб и поднял над столом большую бутыль рома, оплетенную тонкими лозовыми прутьями.
Матросы, роняя скамьи и табуретки, рванулись к бесплатному угощению. Якоб не жалея наливал кружку за кружкой, и весь этот сброд пил за здоровье будущего моряка.
— Пусть всегда десять футов воды под килем! — засыпая в своем углу, бормотал лейтенант Улоф Бремс. — Надо пить только за десять футов…
Бубен забил джигу.
Новые гости вошли в трактир.
Якоб стоял, опершись плечом о плесневелую стену, и думал свою думу. Это сосредоточенное и угрюмое лицо вдруг вывело трактирщика из себя.
— Ты опять ничего не делаешь! — крикнул он. — Проклятый моряк! Пока что ты не получил своих денег и рискуешь не получить ни скиллинга, если не отработаешь нынешнюю ночь. Подай этим дьяволам джин и пиво…
Бубен все бил и бил джигу.
Трактирные девки в чепцах с пестрыми лентами плясали, высоко вскидывая ноги, чадили и трещали сальные свечи в ржавых железных подсвечниках, на каменном полу валялись черепки и кружки, растекалась большая ромовая лужа. Бенкт Убил друга таскался от стола к столу, вздымал кулак, поросший волосами, требовал:
— Угощай меня, потому что так велел Мартин Лютер.
— Мартин Лютер?
— Кто не любит вина, женщин и песни, тот останется дураком на всю свою жизнь, — так говорит Лютер. — А деньги у меня кончились. Как же мне исполнить заповедь?
4. Прощание со Стокгольмом
По скрипучим, истертым ступеням Якоб быстро поднялся в комнаты трактирщика. Отсюда, из окон этого высокого дома было видно море и узкие, яркие, развевающиеся на мачтах корабельные флаги. Уже взошло солнце, внизу шумел, просыпаясь, город, гремели по булыжникам колеса огромных, окованных железными полосами фур, ржали лошади торговцев углем, зеленщицы и молочницы выхваляли на разные голоса свои товары; было видно, как закусывают на ходу плотники, как пошли в порт таможенные писцы, как проехали сменять ночную стражу королевские драгуны. Из переулка, с корзиной свежих хлебцев подмышкою, пробежал знакомый подмастерье булочника Кринкера. С песней прошли каменщики, и старейшина их цеха мастер Доринг помахал Якобу рукою. «Нынче зайдет выпить в долг стаканчик, другой, — подумал Якоб. — Магистр туго платит этим беднякам за их работу. Все меньше и меньше денег в Швеции». За каменщиками прошли кузнецы со своими молотками, клещами и мехами на тачках. Много честных тружеников жило в этом городе, в этом большом, красивом, богатом городе, где всегда пахло морем и откуда постоянно уходили корабли в далекие удивительные страны. Многих людей здесь хорошо знал Якоб, и многие знали его — простого малого, трактирного подручного, круглого сироту…
Он улыбнулся, все еще глядя в окно: как удивились бы они, увидев его на эшафоте, как не поверили бы своим глазам и долго после казни вечерами говорили бы о нем шепотом, качая своими головами в ночных колпаках. Нет, он постарается не попасть в лапы палача, пусть досточтимый палач города Стокгольма — папаша Фридерик, как его здесь называют, — поищет себе другого простака.
Морской ветер трепал его легкие волосы, он все смотрел и смотрел в окно, на город, где прошло столько лет его жизни: нет, он ничем не повинен перед ними, перед своими знакомыми горожанами. И вряд ли они подумают о нем дурно. Они не слишком жалуют наемников-моряков, этих пиратов и проходимцев с больших дорог, которым ничего не стоит убить человека. Без восхищения они смотрят на парады рейтар и драгун, на королевскую гвардию и легкую пехоту. Все дороже и дороже делается жизнь, все больше и больше молодых ребят угоняют на войну, и все это только для того, чтобы про Карла XII говорили как про Александра Македонского…
— Ты уже здесь, — сказал за его спиною трактирщик.
— Я здесь…
Жалуясь на проклятую одышку, трактирщик сел в свое кресло у стола и принялся, шепча, считать ночную выручку. Он раскладывал монеты столбиками по достоинству и ласково их поглаживал. Потом, прочитав над деньгами короткую молитву, пересыпал их в мешочки и уложил в тайник. Как всегда после этой работы, он заметно повеселел и спросил ласково:
— Ты твердо решил уходить от меня, парень?
— Да, дядюшка Грейс, твердо.
— Ты во что бы то ни стало решил стать моряком?
— Да, я решил стать моряком.
— Моряки часто гибнут в пучине. Моряков убивают в сражениях. Эскадру, на которую ты поступишь, могут разгромить враги…
— Вы так думаете?
— Все бывает в битве! — осторожно ответил трактирщик. — Пути господни неисповедимы…
— Король Швеции непобедим! — сказал Якоб. — Ужели вы в этом сомневаетесь, дядюшка Грейс?
Трактирщик торопливо согласился с тем, что король Швеции непобедим. Он давно держал погребок и знал, что случается с людьми, которые сомневаются в королях.
— Что бы ни произошло, — сказал он, — знай одно: я приму тебя в любой час. Ты недурной парень, ты сейчас почти что и не московит. Тебя можно принять за шведа. Конечно, если бы ты перешел в лютеранство…
Трактирщик вздохнул:
— Со временем ты поймешь и это. Служа во флоте, тебе придется принять лютеранство… Что же еще посоветовать тебе на прощанье? Я могу, пожалуй, посоветовать тебе не попадаться в плен к московитам. Московиты — варвары, и хоть в тебе течет русская кровь, кровь славянина, они, несомненно, жестоко расправятся с тобою. Если они тебя повесят, я от души пожалею…
— Благодарю вас! — сказал Якоб. — Вы всегда были ко мне добры.
— Я был к тебе добр, да! — опять вздохнул трактирщик. — Я пожалел тебя, сироту. Многие меня упрекали тогда, что я так жалостлив, но что можно поделать со своим сердцем?
