Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера
Стоял Балак в стороне и думал о том, о чем думает любой живой, когда проносят перед ним покойника. Покойник этот еще два-три часа до того был живым и, вполне вероятно, не понимал, что умирает, а вот испустил дух и умер. Ведь с того самого дня, как пришло наказание для человека в лице смерти, ты не найдешь существа, которое бы не умирало, смерть – неизбежна. И все погибают и умирают, и все – в руках ангела смерти по воле Создателя Благословенного, по воле Своей дающего жизнь и по воле Своей забирающего ее. И так же как этот покойник – умер, так и Балака ожидает смерть, и того маляра тоже ожидает смерть. А может быть, он уже умер, и тот, кого несли хоронить, был этот маляр? Но если этот маляр мертв, никогда не узнает Балак, за что же его, бедного пса, все презирают, и преследуют, и ненавидят, ведь покойник уже унес с собой свою тайну в могилу. Погрузилась в печаль душа Балака, как будто случилась у него невозвратимая утрата, – если умер маляр, выходит, что вся надежда Балака узнать тайну утрачена навеки. И снова видит Балак величие человека, видит, что все – в руках человека, и, пока человек жив, есть у тебя надежда, умер он – пропала надежда. Да и сама смерть пришла от человека, ведь если бы не ел человек от древа познания, не пришла бы смерть в мир. Так или иначе, обречены на смерть как человек, так и собака.
Тьма накрыла землю, и все на ней – во тьме. Но когда поднял Балак голову кверху, увидел, что мир не такой темный, каким он кажется снизу. Планета Юпитер светит, и Процион и Сириус, две звезды – покровительницы собак на небосводе, протискиваются поближе к Юпитеру. Поднял Балак глаза к небесам и обратился к звездам и планетам с вопросом: «Если я и человек равны перед лицом смерти, почему он возносится надо мной и почему он так желает моей смерти? Что ему с того, что я живу? Разве я лезу в его дела? Разве я касаюсь того, что принадлежит ему? Если обоим нам уготован один конец – умереть, пусть подождет, пока подойдут мои годы, и я умру естественной смертью, а не берет на себя грех в пролитии моей крови».
Юпитер, ответственный за справедливость и за суд, взирал своим праведным оком на весь мир целиком. Но любой, кто хорошенько вглядывался в него, видел, что глаз его мокрый. Ведь когда он смотрел на землю и видел, что нет праведного суда и нет справедливости, то слеза наворачивались на его глаз и он плакал. Разочаровался Балак в Юпитере и возложил свои надежды на Процион и Сириус. В это время обе покровительницы собак на небе были заняты тем, чтобы усилить свое сияние, дабы понравиться звездам из созвездия Девы, а Балак знал, что в те мгновения, когда звезды сливаются, тот, кто обращается к ним, тут же получает ответ, поэтому он возлагал надежды на них.
Упала вдруг звезда с неба. Содрогнулся Балак, и все его члены охватила дрожь. Закричал он изо всей силы: «Чур не я и не моя семья, пока не придет ангел смерти и не скажет: упала твоя звезда, мертво твое светило». Потом, наконец, опустил он голову вниз и перестал думать о звездах наверху, ведь нет нам от них пользы, только пугают они и не помогают.
Подул северный ветер, и наступила полночь. Проснулись евреи и поднялись, как всегда, в полночь оплакивать разрушение Храма. Услышали деревья – зашумели, заволновались. Малочисленны и убоги деревья в Иерусалиме, и не видна их сила днем из-за пыли, лежащей на них. Но когда наступает полночь и сыны Исраэля плачут о разрушении Храма, вспоминают они прежние времена: вот, город стоит во всем своем великолепии; и сыны Исраэля живут в мире и благополучии; и все горы вокруг осенены оливковыми и разными другими прекрасными деревьями; и певчие птицы сидят на деревьях и возносят песнь Создателю из тех песнопений, что слышали они из уст левитов в святом Храме. Тогда все те деревья, что уцелели после разрушения Храма, шумят, и волнуются, и вздыхают, и голоса их разносятся из конца в конец Иерусалима.
Часть шестнадцатая
Пропасть разверзлась под ним
1
От всех этих воздыханий исполнился Балак жалостью к евреям и захотел изгнать из себя свой гнев на них. Однако гнев его был сильнее его из-за всех тех невзгод, что пали на него. Заныло у него нутро, и ему стало жаль себя. Поднял он глаза кверху, как бы говоря: вы ведь видели мои мучения.
Одна за другой звезды стали гаснуть, и угасли все звезды, кроме Венеры, которая царила в этот час и лила свой свет. Постепенно опустел небосвод, и нечто белесовато-тусклое или тускло-беловатое поднялось от земли. А с гор, что за Иорданом, блеснул свет, проблеск солнечного света, – начало уже солнце занимать свое место на небе, но не пришло ему еще время подняться и засиять.
Понял Балак, что вот-вот взойдет солнце. А с восходом солнца обычно встают люди; а встав, они обычно выходят наружу; а когда выйдут на улицу, они увидят его, а если они увидят его – горе ему! Огляделся он по сторонам: где тут есть место спрятаться от них? Увидел кучу мусора и зарылся в нее. И мы не откроем тайну где эта куча, в которой спрятался он.
Напал на Балака сон, и задремал он. Но он не признавался себе, что заснул, это характерно для страдальцев, ведь поскольку не приносит им сон облегчения, кажется им, что они не спят вовсе. Но – факт, что он заснул, ведь если бы он не заснул, как бы он видел сны? Что только ему снилось и чего только не снилось! Четыре сна увидел Балак. Три из них забыл, а один – запомнил. Вот что это был за сон. Гулял Балак по Меа-Шеарим, появились перед ним два хищника, шакал и лис, один из Лифты, а другой из Эйн-Керем. И голова шакала поднята, как голова бар йохни[123], и очки из мяса нависают под его глазами и покрывают их до середины, и очки эти переливаются всеми цветами радуги, как хвост павлина. Поменьше этого шакала был лис, и очков из мяса нет у него, но глаза его огромные и завораживающие, лилового и черного цвета, как чалма турецкого мудреца. А пасти этих зверей сулят ему недоброе. Шли они и шли, пока не дошли до квартала Ави-Хашор. В тот час по улице квартала прогуливались индюки. Понял Балак, глядя на морды этих зверей, что те хотят съесть индюков. Хотел предостеречь обитателей квартала. Стянуло у него горло, и не смог он залаять. Подобрались звери к птицам. Вытянули птицы свои шеи и задрали головы вверх, пока не достали до голов зверей. Застыли звери на месте и не сделали птицам ничего.
2
Когда он проснулся, не стал задерживаться надолго, а направился туда, о чем только и думал, то есть в Меа-Шеарим. Повернул к юго-востоку и спустился в долину Гееном[124], чтобы приучить себя снова к обществу людей. Когда прошло время и никто не сказал ему ни слова, поднял он осторожно голову и огляделся. И что же он увидел? Кроме трупов собак, и трупов кошек, и трупов крыс, и всяких дохлых пресмыкающихся и прочих отбросов – ничего.
Крутился Балак среди отбросов, погружаясь в мусор, так что не видно было ничего, кроме его хвоста, подобно мыши, которую проглотила кошка, оставив только хвост снаружи. Сказал себе Балак: не сдвинусь отсюда, пока не покроет меня мусор и не освобожусь я от бед. Однако все еще поджидали его испытания. Забрел туда какой-то слепец, потерявший свой посох. Ощупывал слепой рукой все вокруг в поисках своей пропажи. Наткнулся он на хвост Балака. Ухватился слепой за хвост и потащил его. Потащился Балак вслед за своим хвостом и вылез из мусора. Как только вылез, убежал. Вытянул слепой свои руки и поразился: как это посох сбежал у него из рук? Обернулся Балак, чтобы убедиться, нет ли погони за ним. Обуял его страх, и все его члены охватила дрожь.
Нам не известно доподлинно, чего так испугался Балак. Или того, что чуть не лишился хвоста, или от страха за свое тело? Потому ли, что то место, куда забрел он, это – долина Гееном, где сжигали своих сыновей и дочерей в жертву Молоху, и Балак испугался, не принесут ли и его в жертву? И уже видел он Молоха, будто бы руки его протянуты, чтобы заполучить его, а жрецы бьют перед Молохом в барабаны, и воют, и говорят ему: «Приятного аппетита! На здоровье!» И он не знал, что приносили в жертву людей, а не собак, и не знал, что идолопоклонство это уже не существует.
Помчался Балак, спасая свою душу. Пустил струю и продолжил бег, держась влево от хвоста, то есть по направлению к Йемин-Моше. Но не вступил в Йемин-Моше, а стал протискиваться вниз от Йемин-Моше между скалами, от скалы к скале, и между ущельями, от ущелья к ущелью, пока не попал на улицу Яффо. В это время дня на всей улице не было видно ни единого еврея.
Не было видно никого, кто бы товары разносил и торговал, покупал и продавал. Не было видно никого – ни связки бубликов несущих, и ни орешки и семечки продающих. Ни тех, кто есть варит, и ни тех, кто деликатесы жарит. Ни напитки разливающих, и ни чудеса предлагающих. Ни синагогальных служек, и ни для сбора пожертвований кружек. Ни тех, кто шепчет и сплетни разводит, и ни тех, кто у других грехи находит. Ни любителей мезузы целовать, и ни любителей чужие пороги обивать. Ни пожертвования берущих, и ни на посылках бегущих. Не видать ни ашкеназов и ни сефардов, и ни евреев Афганистана и ни евреев Дагестана. И евреи из Ирака, и из Сирии, и из Бухары, и «грузины», и «персы», и «крымчаки», и «йемениты» – на улице не видны. Короче, не видно было на улице ни души из сынов Исраэля, ведь всякий, имеющий уши, пошел послушать речи моралистов. Не было там никого, кроме измаильтян и идумеян. Одни – на стульях, а другие – на низеньких скамеечках восседают, курят из кальянов за чашечкой кофе и одни об Адаме, а другие – о Хаве мечтают. Другие – сидят и в кости играют, и подсчитывают, и четки в руках перебирают, и при этом одним ухом рассказам о чудесах внимают. И все они полосатое платье надевают, и веерами, что в их руках, мух отгоняют. Прогоняют их – оттуда, те появляются – отсюда. Прогоняют их – отсюда, те появляются – оттуда. Решаются мухи и спрашивают: «Разве только потому, что мы приходим к вам открыто, а не потихоньку, как вши, вы так поступаете с нами? Если не нравится вам, чтобы мы жили с вами на ваших лбах, мы будем жить на ваших носах. А если не по нраву вам, чтобы мы жили на кончике вашего носа, мы поселимся на ваших веках без спроса». Раскрывают представители всех народностей веера, чтобы прогнать их. Тотчас же раскрывают мухи свои крылья и влетают в их рты. Так или иначе, не видят они Балака. А если бы даже и видели его, не сделали бы ему ничего. Ведь газеты «Нарцисс», и «Свет», и «Свобода» они не читают, а их газеты еще не привыкли перепечатывать материалы из наших газет.
