Валерий Язвицкий - Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
До полуночи гроза продолжалась и вдруг стихла: прекратились блистания молнии, смолк гром оглушающий, небо враз очистилось, и звезды на нем, как лампады кроткие, засияли, и опять тишина мертвая кругом наступила…
Трое суток тишина непонятная длилась, и люди притихли совсем за это время, даже и пьянства нигде не стало, да и церкви совсем опустели.
Забился народ в жилища свои, как в норы, и с трепетом ждал худшего и горшего.
Замерло все и в княжих хоромах, затаилось. Смеха нигде не слышно, говорят тихо, с опаской, а в крестовой и во всех покоях пред иконами лампады и свечи неугасимо теплятся. Ждут все, что скоро затмение будет…
Шестнадцатого же июня, в пятницу, снова ужас охватил Москву. С самого утра, лишь солнце поднялось над городом, затаились все люди и в Кремле и в посадах. Только князь Иван и Курицын ежечасно выходили на гульбища княжих хором с кусочками закопченной на свечке слюды и с тревогой взглядывали на сияющее светило. Ждали всё, когда же солнце начнет утопать во мраке, но до двух часов дня ничего не заметили. Стоит день как день, жаркий и светлый, а на небе ни единого облачка. Вдруг, когда они были в покоях, как-то сразу сереть начало, и откуда-то холодком повеяло.
Бросились Иван, Курицын и Юрий на гульбища, а там еще приметней, как меркнет день и холодеет.
— Словно вечереет, — молвил Иван с волнением, — или тучка нашла, а ведь нигде и самой малой тучки нет…
Он жадно приник глазами к закопченной слюде и воскликнул:
— Глядите, глядите! Ущербилось солнце-то! Как месяц, ущербилось…
— Истинно, — отвечают враз Юрий и Курицын, — на глазах гибнет.
Вдруг снизу, со двора, донесся жалобный старушечий голос:
— Саввушка, батюшка, не гляди ты! Грех-то какой! Не гляди на тайны-то божии…
Иван оторвался от слюды и увидел среди пустого княжого двора одного только Саввушку, молодого конника из княжой стражи.
Саввушка держал в руках платок из тонкого полотна и глядел сквозь него на солнце.
— Глядите, что он придумал! — воскликнул Иван и перегнувшись через перила гульбищ, закричал:
— Саввушка! Иди сюда, в слюду погляди!..
Юрий, осмотрев двор, улицы и площади, с изумлением промолвил:
— Иване! Федор Василич! Москва-то словно вымерла — живой души нигде не видать!
— Схоронились все в избах да в хоромах, — сказал Курицын, усмехаясь, — за грех ведь на солнце-то глядеть почитают.
— А темнеет еще более, — заметил Иван, — и холодеет!
Взглянули опять они на солнце сквозь закопченную слюду, а оно уж серпом делается.
Заскрипели внизу ступени — вбежал на гульбища Саввушка.
— Будь здрав, государь! — воскликнул он, слегка запыхавшись. — Звал мя?
— Погляди на солнышко-то сквозь копоть, — сказал Иван, протягивая Саввушке слюду, — токмо копоти не сотри, за самой конец доржи.
Саввушка быстро схватил слюду и, взглянув на солнце, вскрикнул:
— Нача солнце гибнути! Яко полумесяц уж содеялось…
Испугался он и торопливо возвратил слюду Ивану.
— Страх меня берет, — тихо сказал он, но Иван не слушал его и, не отрываясь, смотрел на затмение.
Вот солнце совсем серпиком узким стало, и серпик этот становится все уже и уже, словно молодой месяц пяти дней. Но на том тень зарубила и куда-то вбок пошла. Посветлело все, а сумерки, будто дым, собираются и тоже куда-то совсем незаметно уходят. Теплеет быстро, припекать даже начинает…
К четвертому же часу солнышко целым кружком, как прежде, засияло, а на дворы, на улицы и площади народ повалил, шум, крики пошли…
Иван посмотрел на Саввушку. Тот еще стоял взволнованный и о чем-то сосредоточенно думал. Потом взглянул на Ивана, радостно воскликнул:
— Вот те и конец света! Просчитались попы-то, государь!
В самом начале августа, на медовый спас, когда только что Москва успокоилась и закончила исправление разрушений всяких после бурь и вихрей, новая гроза над градом стольным нависла.
Прибыли в ночь пред рассветом вестники из Рязанской земли с недоброй вестью.
— К самому Переяславлю Рязанскому,[169] — доложили они государю с трепетом, — пришел со всей силой своей безбожный Ахмат, царь Золотыя Орды.
Осадил град, стоит под ним второй день, а татары его поганые жгут и грабят всю округу… Встревожился, всполошился Василий Васильевич и отпустил враз вестников на отдых. Бледный, молча сидел и юный соправитель его. Ясно было Ивану, что тут не обошлось без короля польского и пособников его в Новгороде, а может быть, и свои удельные в тот же круг включены. Словно угадав мысли Ивана, заговорил Василий Васильевич:
— Иване, не просто сие. Ведаю яз татар-то хорошо. Ране набегали они токмо для-ради грабежа и полона. В сем главная пожива их, ибо ни Поле, ни ясак, ни даже дани-выходы им того не дают, что рати и грабежи…
Василий Васильевич вздохнул и, перекрестившись, продолжал:
— Мыслю, Ахмат-то о Москве думает, раз сам на Русь пошел и Сарай[170] свой за спиной оставил с эмирами. Не боится, знать, что те могут его скинуть с царства-то. Окреп, знать, он вельми…
Слова эти, словно светом, осветили Ивана.
— Государь, — воскликнул он радостно, — уразумел яз, как Орду нам погубить! Улусы ее друг на друга подымать надобно. Но сие враз не содеешь.
Днесь же надобно и пути все на Москву поганым пресекать.
— Добре, — согласился Василий Васильевич. — Разумен ты, Иване. Не мыслил яз об улусах, а ныне, после слов твоих, мнится мне, сам сие придумал — так все ясно и просто стало…
Помолчав немного, он заговорил снова:
— Верно, надобно нам не токмо татар татарами бить на ратном поле, а и эмиров в Орде, как собак, стрелять! Ну, Иване, созывай думу думати воевод и бояр, сам уж ты все суди и ряди…
Военный совет длился долго, и, как всегда, молодой государь Иван больше молчал и слушал, задавая иногда вопросы. Иногда он просил подробных разъяснений. Любил он военные споры, но и тут только задавал вопросы той и другой стороне, не высказывая своих мнений, дабы не соглашались воеводы с ним лишь в угоду ему, а делу во вред.
Долго шли прения, а под конец надвое разбились голоса воевод. Одни за то стояли, чтобы слать все силы в Рязанскую землю, а другие — только оборону держать на Оке-реке. На этом и спор прекратился, но Иван все еще молчал.
— А как наши дозоры бают, — спросил Иван, — какая сила у царя, где стоит? Скажи-ка мне о сем, Юрий. Ты ведаешь, что мне надобно. Собрал ты воедино все вести?
— Да, государь, — ответил Юрий. — Сам Ахмат с главной силой своей стоит на Рязьском поле, а к Переяславлю подошли Юсуф и Темир…
— И дозоры у них, чаю, есть? — спросил Иван. — И засады где надобно?
И гонцы меж Ахматом и яртаулами?
— Все сие есть, государь.
— Добре! — похвалил Иван и, обратясь к сторонникам наступления, продолжал: — А как нам быть, ежели Ахмат-то, сведав, что мы все силы на него шлем, оставит под Переяславским градом токмо Юсуфа и Темира, а сам со всей силой на нас пойдет? Ведь идти-то нам на него сей вот часец надобно, а где ж нам полков борзо набрать? Где же силы нужной взять, дабы в лоб татар бить?
Воеводы молчали. Иван усмехнулся, обратился к сторонникам обороны с вопросом:
— А ежели будем доржать токмо оборону по обычаю в Серпухове, Кашире, Коломне и в Касимовом городке, то как нам с Переяславлем-то быть? Отдать его на дым и поток, а горожан его на смерть и полон? Нет, таков поход на поганых плох, а такая оборона и того хуже…
Поразмыслив малое время, молвил он сурово:
— Спешите вы зря, воеводы. Надо, дух укрепив, со спокойным сердцем все деять. Вот яз так мыслю: надо нам враз и обороняться и нападать.
Главное же не спешить — дать плоду созреть для руки нашей. Сил своих не расточать, а врага утруждать и томить непрестанно, дабы телом изнемог и духом ослаб. Для сего мыслю яз полки так отсылать на рать, дабы и с меньшими силами содеять больше, чем враг наш.
Помолчал немного и, сдвинув брови, приказал:
— Посему сей же часец шлите вестников царевичу Касиму, дабы он, не медля, в тыл Ахмату гнал полки по Оке-реке вверх. Токмо силы своей не показывать. Ты же, Юрий, с главной силой на Коломну пойди и стань там, вышли к Переяславлю передовых, два-три полка. В сие же время пусть воеводы из Серпухова и Каширы, оставив заставы в градах сих, идут на реку Осетр, к Зарайску, тоже в обход, подобно Касиму…
— Верно, государь, — восторженно воскликнули воеводы, вскакивая с мест, — мудро сие! Разумеем ясно все, как ты деять хочешь!..
— Токмо не спешите, — весело молвил Иван. — Всяко деяние лишь в свое время пользу дает, а на войне наипаче.
Он усмехнулся озорной улыбкой и добавил:
— Помните, дорого яичко в Христов день!
— Да мы поганым таких яичек, государь, надарим, что и век не забудут.
Узнали рязанцы через лазутчиков своих, что Москва полки собирает против Ахмата, и духом воспряли. Каждый день с превеликой отвагой выбегали они из стен своих, делая вылазки, и много татар избивали и ранили. Когда же враг шел на приступ, еще злей бились горожане и гнали татар от стен своих.
