Валерий Замыслов - Иван Болотников. Книга 1
Болотников не шелохнулся, слова мужика прозвучали откуда-то издалека.
— Подложь, грю. Ишь, как взопрел… Тут, милок, тяжеленько. Новь!
Болотников поднялся и, ничего не сказав мужику, пошагал росной травой к реке. Однако, будто вспомнив что-то, оглянулся.
— Ты вот что, Митяй… Ступай-ка с пашни. Казаков не гневи.
Глава 6. НАШЛА САБЛЯ НА БЕРДЫШ
Через два дня пути ертаульный отряд донес:
— Стрельцы, батько!
Болотников остановил войско.
— Ужель застава?
— Не ведаем, батько. Стрельцов сотни с три. Конные, кого-то по степи ищут.
— Мужиков беглых, — предположил Нагиба.
— Вестимо, мужиков, — поддакнул Секира. — Ноне их много на Дон прет.
Устим был прав: казаки уже не раз натыкались на беглые ватаги. При встрече пытали:
— Что, сермяжные, натерпелись лиха?
— Натерпелись, родимые, уж куды как натерпелись! — смиренно отвечали лапотные мужики.
— А куды ж теперь?
— На Дон, родимые, на земли вольные.
Казаки пропускали беглецов и ехали дальше. Однако некоторые ворчали:
— И куда лезут? Самим жрать неча.
Одним из таких был Степан Нетяга, недолюбливавший сермяжный люд.
— Будто окромя Дону и земли нет. Шли бы за Волгу аль за Камень. Так нет, в Поле лапти навострили.
Болотников сурово обрывал недовольных:
— Срам вас слушать, донцы. Вы что, сыны боярские али дети царские? Нешто забыли, откуда на Дон прибежали? Нешто вдруг казаками родились?
Роптавшие умолкали.
Весть о стрельцах не напугала Болотникова, однако показываться государевым служилым не хотелось: на Самарскую Луку норовили проникнуть скрытно. Чем неожиданнее приход, тем больше удачи. Но и топтаться на месте не было желания: казаки поободрались, поотощали, и все жаждали дувана.
— Что делать будем, батько? — спросил Нагиба.
— В обход пойдем, — порешил Болотников.
— А коль вновь наткнемся?
— Не наткнемся. Лазутчиков пошлю.
Болотников разбил ертаул на три отряда — по два десятка в каждом — и разослал их в степь.
— Езжайте дугой, держитесь в трех-пяти верстах. И чтоб ни одна душа вас не видела, — напутствовал ертаульных Болотников.
Часа через два прискакал один из лазутчиков.
— Справа степь свободна, батько.
Потом примчался гонец с другого отряда.
— Слева пусто, батько.
— Добро, — кивнул Болотников, однако войско с места не стронул: ждал вестей из третьего ертаула. Но вестей почему-то долго не было. Иван окликнул Нечайку Бобыля.
— Бери пяток казаков и скачи по сакме ертаула. Спознай, что там у них. Да чтоб стрелой летел!
— Пулей, батько!
Шестеро казаков ускакали в степь. Вернулись в великой тревоге.
— Беда, батько! — закричал Нечайка. — Беда, донцы! — спрыгнул с коня и подбежал к Болотникову. Глаза Нечайки были полны печали и гнева. — Весь ертаул уложили, батько… Оба десятка.
Болотников помрачнел, стиснул эфес сабли. Застыло войско, подавленное страшной вестью. Атаман обвел тяжелым взглядом повольников, глухо спросил:
— Что молчите, донцы? Терпеть ли нам зло стрелецкое?
Повольница ожесточилась, взорвалась:
— Не станем терпеть, батько! Побьем служилых!
— Кровь за кровь!
Болотников сел на коня, выхватил из ножен саблю.
— Иного не ждал, донцы. За мной, други!
Войско хлынуло в степь. Обок с Болотниковым скакал Нечайка; немного погодя он показал рукой на гряду невысоких холмов.
— Там батько!
Вскоре казаки подъехали к полю брани, усеянному трупами повольников. Болотников оглядел местность; то была просторная лощина, прикрытая холмами.
— В ловушку угодили.
— Вестимо, батько. Никак, стрельцы их ране приметили да за холмы упрятались, — произнес Нагиба.
Казаки спешились и спустились в лощину. С трупов неохотно снимались отяжелевшие вороны. Казачьи головы торчали на воткнутых копьях.
— Вот еще одна годуновская милость, — зло процедил Болотников.
— Не любы мы Бориске, — вторил ему Васюта. — Ишь как супротив донцов ополчился[249].
— Собака! — скрипнул зубами Нагиба.
Болотников приказал вырыть на одном из холмов братскую могилу. Казаки собрали павших, сняли с копий головы. Вдруг один из донцов крикнул:
— Сюда, братцы!.. Юрко!
Молодого казака обнаружили в густом ковыле, неподалёку от холмов. Был тяжело ранен, рубаха разбухла от крови. Болотников склонился над ним, приподнял голову.
— Ты, батько? — открыв глаза, слабо выдохнул казак.
— Я, Юрко. Крепись, друже, выходим тебя.
— Не, батько… не жилец… Тут их много было, за холмы упрятались… Дон не посрамили, немало стрельцов уложили, — казак говорил с трудом, дыхание его становилось все тише и тише. — Прощай, батько… Прощай, донцы. — Последние слова Юрко вымолвил шепотом и тотчас испустил дух.
Болотников снял шапку, перекрестился.
— Прощай, Юрко.
— Не повезло хлопцу, — горестно вздохнул дед Гаруня. — В Раздорах поганые дюже посекли, почитай, с того свету вернулся. А тут вот стрельцы… Вражьи дети!
Деня понес на руках погибшего друга к могиле. Всхлипывая, не стесняясь горьких слез, гутарил:
— Как же я без тебя, братушка? Будто душу из меня вынули. Ох, лихо мне, братушка, ох, лихо!
Едва успели похоронить павших, как к холму прискакали трое ертаульных.
— Настигли, батько. Верстах в пяти на отдых встали.
— Вас не приметили?
— Не, батько. Погони не было.
— Таем можно подойти?
— Нет, батько, — ертаульный повернулся и махнул рукой в сторону одного из курганов. — До него балками и урочищами проберемся. Стрельцы не приметят. А дале — как на ладони: ни холмов, ни овражков.
— От курганов версты две?
— Так, батько.
Болотников призадумался. Стрельцов врасплох не возьмешь. Пока скачешь эти две версты, служилые примут боевые порядки, и тогда не миновать злой сечи. Немало попадает казачьих головушек.
— Поскачем, батько, — поторопил Нагиба.
— Погодь, друже. Стрелец — воин отменный, бьется крепко.
— Да ты что, батько? Не узнаю тебя. Аль стрельца устрашился? — уставился на атамана Мирон Нагиба.
— Воевать — не лапоть ковырять. Тут хитрость нужна.
Устим Секира въехал на курган, глянул на вражье войско и стеганул плеткой коня.
— Ги-и, вороной!
Конь полетел к стрелецкому стану. Казака тотчас приметили, встречу выехали пятеро конных. Сблизились. Стрельцы выхватили сабли. Один из них выкрикнул:
— Куда разлетелся, гультяй?
Секира осадил коня, заискивающе улыбнулся.
— Здорово, служилые!
— Кому здорово, а те башку с плеч, — огрызнулись стрельцы.
— Пощадите. До вашей милости я. Ведите меня к голове, добрую весть везу, — еще почтительнее и умильнее произнес Секира.
— А ну кидай саблю!
Секира кинул не только саблю, но и пистоль.
— Вязать станете аль так поведете?
— И так не удерешь. Слезай с коня!
Секира спрыгнул, его взяли в кольцо и повели к стану. Стрелецкий голова встретил донца настороженно: не было еще случая, чтоб сам казак к стрельцам приходил.
— С чем пожаловал, гультяй?
— В стрельцы хочу поверстаться. Невмоготу мне боле с казаками, худой народец.
— Чего ж невмоготу-то?
— Воры они, отец-воевода, людишки мятежные. Шибко супротив батюшки царя бунтуют. То грех превеликий. Статочное ли дело супротив царя и бога идти?
— Не статочное, гультяй, — согласно мотнул бородой стрелецкий голова, однако смотрел на казака по-прежне му недоверчиво. — Чего ж сам-то в гультяй подался?
— По глупости, отец-воевода, — простодушно моргая глазами, отвечал Секира. — Дружки подбили. Непутевые были, навроде меня. Я-то по молодости на Москве жил в стрелецкой слободе.
— На Москве, речешь? — пытливо переспросил голова. — Это в кой же слободе?
— А на Лубянке, батюшка.
— Ну-ну, ведаю такую, — кивнул голова.
— Глуподурый был, — продолжал Секира. — Под матицу вымахал, а ума ни на грош. Отец меня в стрельцы помышлял записать, а мне неохота. Не нагулялся ишо, с девками не намиловался. Отец же меня в плети. Шибко бил. Всю дурь, грит, из тебя выбью, но в стрельцы запишу. А я, неразумный, уперся — и ни в какую! Не пойду в служилые — и все тут. Охота ли мне по башням торчать да по караулам мокнуть. А тут дружки веселые пристали, сыны стрелецкие. Бежим, Устимко, на Дон, там всласть нагуляемся. Вот и убегли, недоумки. А ноне каюсь, отец-воевода, шибко каюсь.
Отец-воевода слушал, кивал да все думал: «Поди, врет гультяй, ишь каким соловьем заливается».
— Слышь-ка, сын стрелецкий, а где ты в слободе богу молился?
— Как где? В храме, батюшка.
— Вестимо, в храме, а не у дьявола в преисподней, — хохотнул голова.
