Гор Видал - Империя
— После Святого Августина это неуместно. Он превосходно умел то, что делать нельзя, — смешивать повествование, поучение и стиль. Руссо этого вообще не умел. Августин же имел понятие о литературной форме — писать историю, имея в виду конец и цель, не ради цели, но формы, нечто вроде романа. Я родился не в свое время.
— Но вы занимаете законное место, — сказала Каролина. — И я не доверяю времени…
— И вы довольны? — Адамс внимательно смотрел на нее.
— Думаю, да. Я хотела остаться собой, не просто быть женой, матерью или…
— Племянницей?
— Эта роль устраивает меня больше всего. — Каролина была совершенно серьезна. — Но я никогда вам не исповедовалась, насколько я честолюбива. Прежде всего, я хотела бы… — она набрала воздуха в легкие, — принадлежать к Братству червей.
— О, мое дитя! — в голосе Адамса промелькнула нотка, какой она прежде не слышала. В нем не было ни иронии, ни режущей остроты. — Ты же к нему принадлежишь. Разве ты не знала?
— Хотела бы я это знать, — сказала она задумчиво.
— Это правильно. Хотеть знать — это все.
В комнату вошли миссис Камерон и Марта, одетые для приема в Белом доме.
— Мы узнали от Уайтло Рида, — сказала Лиззи, с обычной, но не чрезмерной теплотой поздоровавшись с Каролиной, — что Марта будет представлена ко двору первого июня. И знаете, что сказала Марта?
— Я бы предпочла остаться в Париже, вот что сказала Марта, — сказала Марта.
— Ты должна доставить радость Уайтло Риду. Ему не терпится представить многих, но фактически некого. — Адамс встретил назначение Уайтло Рида послом при Сент-Джеймсском дворе своими обычными насмешками. Его стремление к должности и сопутствующая ему помпезность были, наконец, вознаграждены президентом, который потребовал, чтобы все послы и посланники после выборов подали в отставку. Всех теперь перемещали или выставляли со службы.
— Я делаю это ради матери. — Марта никогда не будет красивой, подумала Каролина, но, может, не всегда будет такой заурядной.
Проверив часы, три дамы решили, что они воспользуются одним экипажем, чтобы перебраться на другую сторону продуваемой ледяным ветром Пенсильвании-авеню.
Адамс встал и проводил их до двери кабинета, поцеловав каждую в щеку.
— Надеюсь, Кэбота не будет, — сказала Лиззи. — После смерти Джона у меня на него постоянная оскомина.
Лоджей не было, обед устроили в относительно узком кругу, и разговор не доставил Каролине удовольствия. Из членов кабинета присутствовал лишь преемник Хэя Илайхью Рут. Он и Каролина потянулись друг к другу в Красной гостиной, где гости собрались перед обедом. Рузвельты оттягивали свой королевский выход до той минуты, когда все гости были в сборе.
— Чем занимается ваш брат? — таково было довольно бесцеремонное приветствие Рута.
— Он ездит по штату Нью-Йорк, наслаждаясь прекрасными видами.
— Я встревожен. Мы все встревожены. Вы ведь знаете, Херста фактически выбрали мэром Нью-Йорка. Тогда Таммани уничтожило бюллетени.
— Чего же вы тревожитесь? Когда его выберут губернатором, Таммани еще раз сожжет бюллетени. Мошенничество — это главная из сдержек — или противовесов? — вашей, простите, нашей конституции.
Напускная тревога Рута сменилась некоторой неловкостью.
— Мы не можем на сей раз положиться на эту древнейшую из сдержек. Херст заключил сделку. Он будет кандидатом Таммани.
— Возможно ли это? — удивилась Каролина.
— С этими ужасными людьми все возможно. Предупредите вашего брата.
Пока Каролина объясняла, почему Блэз не будет выслушивать никаких предупреждений, в гостиную вошли Элис Рузвельт и ее муж Николас Лонгворт. Рут посмотрел на часы.
— Поразительно! Она пришла раньше отца. Очевидно, влияние Ника.
Элис выглядела если и не цветущей, как роза, то бронзоватой, как хризантема, а лысина ее мужа была красной от загара. Они поженились с большой помпой в середине февраля в Восточной гостиной, затем отправились на Кубу провести медовый месяц. Это был первый прием в Белом доме после свадьбы. Элис подошла к Руту и Каролине.
— Знаете, я поднялась на вершину холма Сан-Хуан и ничего абсолютно не увидела. Я все искала глазами джунгли — помните знаменитые джунгли, где стоял отец, а вокруг него свистели пули, они отскакивали от деревьев, а попугаи и фламинго — это я всегда дорисовывала к картинке — испуганно взлетали вверх? Никогда не видела места более заурядного. Холм — это небольшая кочка, и там нет никаких джунглей. Весь этот шум не поймешь из-за чего. Они нас, правда, угостили кое-чем под названием дайкири, это напиток с ромом. А потом я уже ничего не помню.
Прозвучало объявление о том, что идут президент и миссис Теодор Рузвельт, точно это было второе пришествие, а Теодор — богом, удовлетворенно осматривающим свое творение. У Эдит был усталый вид, как и положено добросовестной супруге творца.
Президент с обычной теплотой поздоровался с Каролиной, обычной потому, что «Трибюн» обычно его поддерживала. В виде вознаграждения он иногда приглашал ее в Белый дом, где что-нибудь ей рассказывал, как правило не очень значительное, но что еще нигде не печаталось. В этот сезон он казался еще более плотным и краснолицым; очевидно, тяга к энергичной, полной физических нагрузок жизни, за которую он агитировал других и которую вел сам, еще пока в нем не иссякла.
— Я жду вас как-нибудь к ланчу. Вы должны рассказать мне про Францию. Я так завидовал вам прошлым летом. Если бы я мог отсюда сбежать…
— Приезжайте к нам, мистер президент.
— С удовольствием!
— Если мне позволено на мгновение перестать быть придворной дамой, что будет с законопроектом Хэпберна? — Это был выдающийся юридический акт, который палата представителей приняла в прошлом году. Регулирование расценок на железнодорожный транспорт оказалось в центре национальных споров. Прогрессисты считали это необходимым способом контроля за железнодорожными пиратами, а консервативные суды и сенат видели в нем первые зловредные ростки социализма, который все американцы учились ненавидеть со дня появления на свет. Характерно, что Рузвельт колебался. Когда ему были нужны деньги на предвыборную кампанию, он пригласил железнодорожного магната Э. Х. Гарримана на обед в Белый дом, и никто не знает, кто кому давал какие обещания. Но Каролина запомнила один из адамсовских трюизмов, совершенно справедливый, но непостижимый для умов, сформированных американским образованием: «Тот, кто устанавливает цены на предметы необходимости, управляет всем богатством страны наравне с тем, кто устанавливает налоги». Этим было все сказано. Однако владельцы страны контролировали Верховный суд и сенат и потому не собирались ничего отдавать.
— Я буду стоять насмерть, конечно. Как всегда. На страже принципа. Я уверен, что смогу уломать сенатора Элдрича. Но чего я не приму, так это законопроекта, испещренного поправками.
— Забавно видеть вас в одном лагере с популистами вроде Тиллмана…
— Это ужасный тип! Но когда цель справедлива, разногласия можно забыть. Мы должны довести это до конца. Если мы этого не сделаем, то Брукс предвидит революцию слева или государственный переворот справа. Я сказал ему, что мы не из робкого десятка. Но даже…
Помощник с золотыми лентами проводил президента в центр комнаты; пора было приветствовать гостей.
— В этой самой гостиной в ночь после выборов Теодор сказал журналистам, что не будет выставлять свою кандидатуру на второй срок, — сказал Рут.
— Наверное, у него было временное помутнение, — заметила Каролина, с восхищением глядя на Эдит, которая умела придать своему лицу выражение заинтересованности, даже беседуя с отъявленными занудами.
— Я думаю, что эту безумную мысль ему подбросил безумный Брукс, которого он только что цитировал. Всячески демонстрируя свою незаменимость, Брукс просмотрел тысячи неопубликованных бумаг Адамсов и пришел к выводу, что оба президента Адамсы считали для себя достаточным один срок и презирали то, что сами назвали «предприятием второго срока».
— Согласна. Я думаю, что Теодор сказал это в приступе тщеславия.
Толстый маленький президент в этот момент демонстрировал немецкому послу новый прием джиу-джитсу, а губы Эдит зашевелились, произнося три осуждающих слога: «Те-о-дор».
— Ему будет очень скучно. Но он попытается управлять через своего преемника, через вас, мистер Рут.
— Никогда, миссис Сэнфорд. Во-первых, я бы этого не допустил. Во-вторых, я не буду его преемником. — Темные глаза Рута блестели. — Я слеплен не из президентского теста. Но если бы и был, я отправил бы своего предшественника в Ойстер-Бэй писать воспоминания. Эту работу нужно делать одному или не делать вовсе. А он может греться в лучах славы. Он любил войну и дал нам канал. Он любил мир и заставил японцев и русских подписать мирный договор. Он всегда будет известен — в политике это не больше четырех лет — как Теодор Великий.
