Бартоломе Лас Касас - История Индий

Испанцы вернулись на корабль и пригласили туда множество индейцев, мужчин и женщин, взрослых и детей; те явились так же спокойно, как приходили на другие испанские суда. Едва очутились они на корабле, предводитель испанцев приказал поднять паруса и направился к острову Сан Хуан, где продал их всех в рабство. В это время я как раз прибыл на остров и увидел все своими глазами и узнал о том, на какое дело пошел этот человек и каким образом выразил он вождю Хигорото и его людям признательность испанцев за все оказанные благодеяния. Таким образом погубил он это селение, ибо те индейцы, которых не удалось ему угнать, разбежались по горам и долам, спасаясь от опасности, и в конце концов все до единого пали жертвой беззаконных злодеяний наших соотечественников, которые отправились в Венесуэлу основывать испанские поселения, а вернее разорять индейские, о чем будет рассказано в следующей книге. Все разбойники и плохие христиане, занимавшиеся вышеописанным ремеслом, сердечно сокрушались, узнав о злодеянии, которое тот грешник учинил в селении Хигорото; и нужно полагать, что сокрушались они не столько из-за подлости поступка (ибо такие же и сходные дела творились на каждом шагу), сколько потому, что лишились верного приюта и радушного приема, который Хигорото и его люди всем предлагали.

Глава 167

Кто сможет перечесть все обиды, нанесенные индейцам нашими отрядами во время этих походов, кто сможет описать все постыдные дела испанцев и взвесить тяжесть этих дел, кто скажет, сколько людей было привезено на остров Эспаньола и на Сан Хуан и там продано и сколько людей, не говоря уж об исконных жителях этих островов, погибло в рудниках и на иных работах? И все это за весьма короткий срок. О содеянном лучше слов свидетельствует безлюдье и пустынность всего восточного побережья материка и множество островов, которые прежде кишели людьми. И поистине правосудие господне явило знак, над которым стоит призадуматься, ибо из всех, кто вкладывал деньги в эти дела и состоял в них на паях и в доле, нет, кажется, ни одного, кто не кончил бы в нужде и нищете, и нечестивая смерть их свидетельствовала о том, каковы были их дела; если же оставляли они состояния, то состояния эти вскоре различными путями приходили в упадок, как бы велики они ни были. Мы знали у нас на острове одного такого человека; он оставил двум или трем наследникам состояние, оцененное в 300, если не в 400 тысяч кастельяно. Так вот, через пять или шесть лет после его смерти это богатство неприметно разлетелось по ветру и сейчас все целиком оценивается не более чем в 50 тысяч, и нечего сомневаться, что в конце концов оно сойдет на нет и наследники того человека будут жить в скудости, а то и пойдут по миру. И таких случаев немало было в этом городе и по всему острову. Скажу еще несколько слов о предуведомлении, которое для видимости объявляли индейцам участники набегов по приказу людей, распоряжавшихся в здешних краях и звавшихся учеными правоведами (и если их кормили и держали у власти, то лишь ради их учености, не ради их прекрасных глаз, и потому непозволительно им было не знать, что это предуведомление — величайшая и бесчеловечнейшая несправедливость).

Казнь пленных.

Так вот, я хочу рассказать здесь, что произошло, когда я говорил об этом предуведомлении с самым главным из них, которому подчинялись все остальные. Я приводил доводы и непреложные доказательства, стараясь убедить его, что такие вооруженные набеги несправедливы и участники их достойны всяческого осуждения и адского пламени и что предъявлять подобные требования, как было предписано, значит попирать истину и справедливость и глумиться над нашей христианской верой, над кротостью и милосердием Иисуса Христа, который претерпел столько мук ради спасения всех людей, в том числе и индейцев. Я говорил, что нельзя ограничивать срок, в течение которого индейцы должны перейти в христианство, ибо сам Христос не ограничивал этого срока ни для кого, — ни для целого мира, которому предоставил он время со дня сотворения и до страшного суда, ни для каждого отдельного человека, которому дал он всю жизнь, дабы тот смог обратиться к истинной вере по свободному волеизъявлению; а между тем люди так урезали этот дар господень, что, по мнению одних, достаточно ждать ответа индейцев в течение трех дней после предуведомления, а другие продлевают этот срок до двух недель. Он сказал мне в ответ: «Нет, двух недель мало; следует дать им два месяца на размышления». Я чуть не застонал, когда это услышал и увидел такую закоренелую и твердокаменную черствость в человеке, под властью которого находилась большая часть Индий. Можно ли превзойти слепотою и невежеством этого человека, если он, будучи знатоком законов уже по роду своих занятий и ведая судьбами стольких земель и племен, не знал, во-первых, что это предуведомление несправедливо, бессмысленно и недействительно с точки зрения права; во-вторых, что даже будь эти требования справедливы и обоснованны, мы-то оглашали их на испанском языке, то есть налагали на индейцев обязательства, которых те не понимали; чтобы индейцы смогли понять это предуведомление и принять на себя какие-то обязательства, мало было двух месяцев, и двенадцати, и даже двадцати; и, в-третьих, почему индейцы должны были поверить и согласиться, что бог вручил власть над миром человеку, который называется папой, и папа отдал все царства Нового Света королям Кастилии, если не было у них иных свидетельств и доказательств, кроме утверждений людей, которых индейцы считали злобными, низкими и жестокими из-за страшных дел, и неужели индейцы должны были впустить к себе этих людей, и поверить им на слово, и присягнуть на верность королям Кастилии, и неужели в случае отказа по прошествии двух месяцев испанцы были вправе начинать войну? Item, уж коль скоро этот самый глава судебной коллегии держался мнения, что индейцы обязаны признать своими государями королей Кастилии, хоть и были у них собственные исконные государи и цари, пусть бы он прежде помог им узнать господа, нашего творца и спасителя. Но слепота и невежество этого человека ведут свое происхождение от слепоты и невежества, которые с самого начала поразили Королевский совет и были причиной того, что он приказал ставить индейцам подобные требования; и дай господи, чтобы Королевский совет не страдал тем же недугом ныне, когда на исходе 1561 год. И этой мольбою мы завершаем третью книгу нашей «Истории» в честь и во славу божию. Deo gratias[98].

ПРИЛОЖЕНИЯ

З. И. Плавскин, Г. В. Степанов

«История Индий» как памятник испанской литературы и языка

Ожесточенная полемика, которая в течение нескольких столетий ведется вокруг книги Бартоломе де Лас Касаса, касается преимущественно оценки ученым-гуманистом испанской конкисты. Все остальные вопросы, возникающие при изучении «Истории Индий», оказались при этом отодвинутыми на задний план и освещались лишь бегло. Это относится, в частности, к вопросу о роли и месте книги в истории испанской литературы и языка. Между тем «История Индий», несомненно, весьма своеобразный памятник испанской прозы, ценный источник для изучения языка Испании и тех сдвигов, которые происходили в языке в XVI столетии.

«Историография и эпос находятся в самом близком родстве, — писал выдающийся испанский ученый Рамон Менендес Пидаль. — Как в одном, так и в другом получают выражение общие чаяния и стремления, оба они преследуют аналогичные цели. И в историографии, и в эпосе находит воплощение стремление людей продолжать жить в памяти грядущих поколений и воскресить картины жизни прошлого. Таким образом, историография и эпос по-своему осуществляют двойную связь, которая соединяет прошлое с настоящим и будущим»[99].

Это внутреннее родство историографии и героического эпоса особенно отчетливо обнаруживается в период раннего средневековья и прослеживается в литературах многих стран Западной Европы. В более поздние времена, однако, пути развития испанской историографии начинают все более существенно отличаться от того, что мы наблюдаем в других западноевропейских странах.

В пору расцвета феодального общества, примерно с XI века, во Франции, классической стране феодализма, литература все более разделяется на два потока: с одной стороны, продолжает развиваться народное творчество — лирическое и эпическое, а с другой стороны, формируется «ученая» — клерикальная и рыцарская — литература на французском языке. Оба эти потока, конечно, взаимодействуют между собой, и все же для представителей «ученой» литературы Франции, к которым принадлежали и авторы исторических повествований, характерно стремление не только отгородить, но и противопоставить свое творчество «грубой», «плебейской» традиции. По-иному пошло развитие литературы в Испании. Своеобразие социальных процессов в этой стране, связанное с многовековой борьбой за высвобождение испанских земель из-под владычества арабов (реконкистой), привело к тому, что, хотя в Испании и появилась в XII–XIII веках «ученая литература» (так наз. mester de clerecía), но в творчестве ее представителей, начиная с первого известного нам по имени испанского поэта Гонсало де Берсео, явственно прослеживается живая и многогранная связь с народной, «хугларской» литературой (так наз. mester de juglaría).