Призрачные воины - Лючия Сен-Клер Робсон
После прибытия комиссии генералу Круку пришлось свернуть военные операции против апачей, отчего американцы в Аризоне, естественно, не пришли в восторг. Редактор «Аризонского старателя» обозвал главу комиссии «хладнокровным мерзавцем», «убийцей, у которого руки по локоть в крови» и «гнусным псом». Возможно, он даже не знал, что сейчас рядом с Рафи ехал тот самый «бессовестный подлец», на котором лежала ответственность за мир между белыми и краснокожими.
Джеффордс добился от Кочиса согласия прекратить набеги при условии, что правительство назначит Тома руководить резервацией, в которую вошли обширные владения старого вождя. Кочис также потребовал, чтобы в юго-восточной Аризоне слово Джеффордса было решающим и никто не смел бы его ослушаться — даже военные. Джеффордс вступил в должность в 1871 году, и минувшие четыре года прошли в мире, нарушаемом лишь редкими мелкими инцидентами. Да, имели место и кражи и убийства, но ответственность за них несли отщепенцы, которых по обеим сторонам границы хватало и среди белых, и среди апачей. Одним из самых известных таких отщепенцев был Джеронимо.
Рафи и Джеффордс ехали все утро. Наконец они добрались до высокогорного плато, покрытого сочной травой. Склоны гор поросли кедровыми, дубовыми и сосновыми лесами. По плато текла река, достаточно глубокая и широкая, чтобы плыть в ней на каноэ.
Кочис ждал гостей, сидя среди бугрящихся корней дуба. С того места, где он расположился, открывался изумительный вид на добрую сотню километров окрест — синева гор, зелень лесов, золото пустынь. От такой красоты у Рафи перехватило дыхание.
Насколько Коллинз мог судить, все имущество Кочиса ограничивалось парой оленьих шкур, одеялами и кувшином воды, висевшим на суку. Перед вождем стояло широкое плетеное блюдо с печеной агавой и вяленой говядиной. В маленькой оловянной посудине варился кофе. Рядом с Кочисом лежали лук со стрелами, ножи, винчестер, седло и уздечка.
— О господи, — выдохнул Джеффордс, — неважнецки он выглядит.
Лицо старого вождя заострилось, щеки впали. Рафи подумалось, что Кочису сейчас не меньше семидесяти лет. Он был явно тяжело болен, но при этом сидел прямо, словно палку проглотил. На щеках алели круги, нанесенные краской. Такой же краской были подведены и глаза, в которых по-прежнему светился острый ум. Даже редактор «Аризонского шахтера» писал, что Кочис «похож на мужчину искреннего и честного, подлинного хозяина своего слова».
С момента последней встречи с Коллинзом Кочис похудел, но был все так же мускулист. Когда вождь поправил одеяло, Рафи заметил шрамы у него на груди и узнал следы пулевых отверстий и рубцы, оставленные ударами кинжалов и остриями стрел. Увидел он и то место, где в тело вождя когда-то впилась картечь, которую тот решил не вытаскивать.
За Кочисом приглядывали двое его сыновей, Таза и Найче, две дочери и три жены, расположившиеся рядом со своими жилищами и очагами. Таза был самым старшим и вел себя так, словно в любой момент был готов прийти на смену отцу. Впрочем, Рафи сомневался, что ему это окажется под силу. Даже Наполеон не сравнился бы с Кочисом.
Подбросив пару веточек в костерок, Кочис поправил посудину, стоявшую на трех плоских камнях. Пока варился кофе, мужчины смолили самокрутки и любовались чудесным видом.
— Знаешь что, старина? — промолвил Джеффордс. — Армейский хирург мог бы попробовать тебе помочь.
— Эту беду послал мне Даритель Жизни. — Кочис положил ладонь на опухоль внизу живота. — Сам ведь говорил: «Из двух зол выбирай меньшее». — Он сухо улыбнулся: — Бледнолицые лекари порой отрезают больше необходимого.
Рафи с Томом прекрасно поняли, на что намекает вождь. Как-то к армейскому хирургу обратился молодой воин-чирикауа с жалобой на зараженную рану на ноге. Врач отрезал ему ногу по самое основание, а потом хвастался, что таким образом обезвредил еще одного апача.
Кочис повернулся к Рафи и заговорил. Грезящий принялся переводить:
— Он говорит, что много лет назад видел, как ты грузил багаж на дилижанс. Бледнолицые словно обезумели, но ты прочитал заклинание, и они успокоились. Вождь хочет знать, что это было за заклинание.
Рафи, прищурившись, принялся копаться в памяти. Он не мог припомнить, чтобы когда-то колдовал. Наконец его осенило: вождь имеет в виду монолог Гамлета. Кочис тогда стоял в толпе возле почтовой станции и с тех пор, видимо, ломал голову над смыслом слов, которые произнес тогда Рафи. Но как, во имя всего святого, передать смысл монолога апачу?
После долгих раздумий Рафи наконец заговорил:
— То, что ты услышал, написал один великий сказитель. Он жил давным-давно, примерно в те времена, когда испанцы пришли в эти края. Бледнолицые до сих пор помнят его слова.
Кочис подался вперед. В его преисполненных боли глазах пылало жаркое пламя!
— Кем он был? Святым? Шаманом? Ди-йином?
— Нет, просто обычным сказителем.
Рафи стал переводить монолог, призвав на помощь все свои знания языка апачей. Порой он переходил на испанский. Когда и это не помогало, он обращался к Грезящему и Джеффордсу за помощью.
Быть иль не быть, вот в чем вопрос.
Что выше:
Сносить в душе с терпением удары
Пращей и стрел судьбы жестокой или [107]…
Кочис выставил ладонь, прерывая Рафи:
— Сказитель был бледнолицым?
— Да.
— Его народ тоже пользовался пращами и стрелами? Как и мы?
— Да.
— Занятно. — Вождь позволил себе прислониться к дубу и жестом попросил Рафи продолжать.
Пращей и cmpeл судьбы жестокой или.
Вооружившись против моря бедствий,
Борьбой покончить с ним? Умереть, уснуть —
Не более; и знать, что этим сном покончишь
С сердечной мукою и с тысячью терзаний,
Которым плоть обречена, — о, вот исход
Многожеланный! Умереть, уснуть;
Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот оно!
Какие сны в дремоте смертной снятся…
— Твой сказитель рассуждает о грезах и смерти. Он рассказывает о душевных муках и страданиях. — Старый вождь улыбнулся: — Для бледнолицего он был весьма умен. — Кочис снова дал знак, чтобы Рафи продолжал.
Когда Коллинз опять заговорил, он понял, что индеец прав:
Кто б стал терпеть судьбы насмешки и обиды,
Гнет притеснителей, кичливость гордецов,
Любви отвергнутой терзание…
Шекспир с тем же успехом мог вложить слова Гамлета в уста Кочиса, хотя английский поэт ни во сне, ни наяву не мог и помыслить о череде испытаний, выпавших на долю апачей. Пожалуй, Кочис преуменьшил талант великого барда. Шекспир был гениален, а не просто умен.
