Белый князь - Юзеф Игнаций Крашевский
Если бы так притесняли только кметов, которые в прежние времена на праве польском помнили подводы, сопровождение и преследование, не столько бы это поразило, – но доставалось и поместьям землевладельцев, и рыцарству, и духовным лицам, потому что мадьяры никого не уважали.
Таким образом, разлетались серьёзные сетования, а Дерслав, слушая их, то гневался, то радовался, потому что думал, что сторону короля мало кто тут примет.
Не следуя за Людвиком в Гнезно, Наленчи остановились в Познани, где одни делали приготовления для приёма короля, а другие из них собирались на эту мнимую коронацию в Гнезно, потому что были и такие, кто в неё верил.
Знали, что по приказу архиепископа в златоглавом гнезненском соборе был приготовлен покрытый пурпуром трон. Ходил слух, что Людвик привезёт с собой из Кракова корону Храброго.
Между тем надежды разочаровали. Несмотря на настояния архиепископа, который требовал, чтобы король в торжественной коронационной мантии воссел на трон, Людвик с улыбкой ему отвечал, что этого не сделает, дабы не ставить под сомнение свою первую коронацию.
В обычной одежде находился Людвик на богослужении в кафедральном соборе у могилы св. Войцеха, сложил при алтаре скромный подарок и, недолго побыв у Богории, немедля двинулся в Познань.
Великопольские землевладельцы, обиженные тем, что их желаниями пренебрегали в столице земли своей, не так многочисленно, не так охотно приняли короля, как он надеялся.
В других местах он также гостил как можно короче, мало кому показывая более любезное лицо, отделываясь от людей с неприязнью и равнодушием.
Таким образом, королевский визит оставил после себя зародыш взаимной обиды и можно было предвидеть, что между монархом и Великопольшей последует ещё больший раскол.
Пжедислав из Голухова, который надеялся на лучшее, осмелился сказать королю то, что все думали, и хотел его склонить, чтобы показал себя более милостивым к Великопольше, – но Людвик пожал плечами и почти его не слушал.
Окружение из венгров, которым всего всегда было слишком мало, ещё кричали на Пжедислава и великополян и насмехались над государством.
Дерслав, наслушавшись и насмотревшись всего этого, через несколько дней забрал с собой Ласоту и направился домой в Большую Деревню.
V
В Большой Деревне Дерслава, окружённой вокруг лесами и расположенной у рыбного озера, царил счастливый покой, которым она обязана была тому, что само положение её защищало. Зачастившие сюда издалека силезцы уходили от неё; и даже во время конфликтов и наездов, которые участились в Великопольше, Большая Деревня была в безопасности. Не лишь бы с какой кучкой захватчики отважились бы напасть на неё. Потому что село было людное, население храброе и такого духа, что на оборону его звать было не нужно. Два или три присёлка, Волька Золотая, Волька Набрежная и Колесницы так были по кругу рассеяны, что упаси Боже нападения, стояли на страже, объехать их никто не мог, а люди знакомыми тропинками сразу могли дать знать и ударить в набат.
В крайнем случае старая обширная крепость, обнесённая валом, могла защититься и содержать в себе немало человек.
В крепости стоял и костёльчик под её защитой, и сараев было много, в которых могли спрятаться крестьяне с имуществом.
Дерслав жил в старом доме, исправленном и перестроенном, который выглядел очень странно, как иногда грибы на дереве, когда растут стиснутые в кучку. Крыш, чердаков, сеней, разных прихожих, башенок, неровных стен пониже и повыше, маленьких и больших окон, торчащих труб было там не счесть. В некоторые комнаты люди попадали по приставной лестнице, как влезали в другие, трудно было угадать. С одной стороны примыкала старая, уже рассохшаяся и сверкающая щелями деревянная башня, которая, по-видимому, была воздвигнута для какой-то войны и опасности, а теперь бабы в ней вешали мокрые тряпки, когда на дворе была слякоть.
Таких удобств, каких требовали те времена, там было достаточно. Был и порядок в доме, но для глаз никто старой комнаты украшать не думал.
Почерневший от дождей, прокопченный от дыма, кое-где погрузившийся в землю, с покосившимися и подпёртыми стенами, он, может, уже должен был уступить новому более презентабельному дому, если бы Дерслав, который взял его таким после отца, и очень был к нему привязан, не защищал и не сохранял. Сын его, Веруш, силой хотел ставить новую усадьбу, Дерслав упёрся и стоял на том, что, пока он жив, и дом будет стоять, не даст прикоснуться к нему пальцем. Веруш, который хозяйничал для отца и заменял его, должен был примириться со своей долей.
Как этот дом, так и имущество Дерслава не бросалось в глаза. Везде был достаток, который никого завистливым не мог делать. В комнатах и каморках полно было всего, но об этом мало кто знал.
Дерславова жена, Ягна, которая тоже была из рода Наленчей, женщина спокойная, как тень ходила за мужем, который был к ней привязан, был ей послушен, но свой авторитет порой давал почувствовать, утверждая, что женщинам не следовало давать распоряжаться в доме.
Кроме сына Веруша, у Дерслава была дочка, которую звали Петрушей; девушка была похожа на мать, была тихая, мягкая и скромная. Может, оттого, что ни она своей красотой не могла похвалиться, ни отец – достатком, руки двадцатилетней Петруши никто не просил, и она сидела дома.
Знала о ней молодёжь, но молодым блеск и огласка милее всего; а Петруша не славилась ничем, только тем, что была правой рукой матери, а отцу самым милым ребёнком.
Дерслав и Ягна совсем не теропились выпровадить дочку из дома. Веруш, оттого, что не был женат, сестру дома с радостью видел.
Когда старый Наленч забирал с собой Ласоту в Большую Деревню, быть может, ему на ум пришло то, что приведёт дочке мужа; может, не очень хотел выдать её небогатому и привыкшему к лучшей жизни при дворе родственнику, – но нуждался в нём, не знал, где поселить, и, несмотря на страх, вёз с собой.
Только по дороге в разговоре старик сказал, что присмотрел уже для дочки человека, чтобы Ласота особенно к ней не приближался.
И хотя этого не было, отец ложью отпускал себе грехи ради безопасности своего ребёнка. Потому что двор Казимира, как и пан его, славился своевольными привычками. Но Ласота юношеские шалости оставил уже позади и о женщинах думал мало, а теперь должен был думать о себе, потому что не знал ещё, что предпримет.
Прибыв в Большую Деревню, старик сразу занялся размещением Ласоты. Дали ему отдельную комнату, которая имела вход с
