Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
Елень не понимала, зачем Соджун ее спас. Дважды от стрелы, и позже не дал солдатам увести в тюрьму. Да еще и выкупить обещался. Всего несколько дней назад он приходил к ним в гости. Почему не предупредил? Не знал? Не мог пойти против отца? Специально не стал говорить, а в их дом не пошел, чтоб потом под видом благодетеля спасти остатки семьи?
Мысли туманили разум. Онемевшие руки уже не болели. Усталость сморила Елень, и она забылась тяжелым сном.
[1] Орабони – старший брат (современное обращение девушки к старшему брату — оппа).
Глава четвертая.
Проснулась она мгновенно. В конюшню кто-то вошел. Походка была нетвердой, и это настораживало. Елень переступила ногами, чтоб повернуться к выходу. Тени за то время, что она спала, заметно сместились, значит, проспала она часа три. Щуплый солдат стоял перед ней, пошатываясь. От него сильно разило спиртным. В руке он сжимал кувшин с рисовой водкой. Видать, нашли где-то захоронку. Головной убор съехал на бок, повязка под ним опустилась на глаза. И мужчина ухмыльнулся, встретившись с ней глазами. Видеть ее мучения ему было в радость. Да только для нее это не ново. Он подошел к пленнице. Потряс перед глазами бутылью, а потом стал жадно пить. Елень видела, как двигается его кадык, как бежит по подбородку водка и ей все сильнее хотелось пить.
— Принесите воды детям, — наконец, осмелившись, произнесла она.
Щуплый подошел к ней.
— А нам за это денег никто не отсыплет, — сказал он, — может ты? Что, смотришь? Нет денег? Нет денег — нет воды!
Елень смотрела на него, не мигая. А тот, пошатываясь, крутился около нее и что-то бормотал.
— Здесь нет детей! Здесь выродки предателей. А им ни есть, ни пить не полагается! — подытожил щуплый.
Женщина посмотрела на проснувшихся детей. У Хванге совсем закрылся левый глаз, у Сонъи разорвана блузка и все руки в ссадинах. В чем их вина? За что им все это?
— У меня нет денег, — тихо проговорила мать, — чего вы хотите?
Щуплый хмыкнул и ушел из конюшни. Вернулся спустя какое-то время с напарником, чья физиономия стала еще шире и еще краснее. Цена, что они озвучили, Елень повергла в шок. Она ожидала чего-то в этом духе, но даже ей вдруг стало не по себе. Торговаться с палачами она не стала.
— Только чтоб мои дети этого не видели, — прозвучало единственное условие.
Мужчины переглянулись и ушли. Их не было долго. Сонъи, проснувшись, слышала, что они о чем-то шептались с матерью. Она видела, какое у мамы при этом было выражение лица — бесполезно расспрашивать. Девочка только все смотрела по сторонам. Найти бы пару дощечек, подложить под мамины ноги, чтоб та на полную ступню могла встать, а то стоит на носочках: ног, наверное, уже не чувствует.
Спустя немного времени солдаты вернулись. Один нес горшок с водой, а второй только железный прут.
— Пейте, — бросил красномордый, толкнув горшок детям.
Те, как по команде, посмотрели на мать.
— Пейте, пейте, — закивала головой Елень. Хванге переглянулся с сестрой и потянулся к горшку.
— Хванге, только маме нужно оставить, — проговорила Сонъи.
Мать осталась висеть посреди конюшни, в проходе между стойлами. Красномордый и щуплый подозрительно крутились вокруг нее. Сонъи тянула шею посмотреть, что же там происходит, но понять не могла. Как вдруг увидела, что мама, застонав, запрокинула голову назад, до крови закусив губы, раздалось какое-то шипение, и в конюшне отчетливо запахло жареным мясом. Горшок вывалился из детских рук. Хванге, так ничего и не поняв, заругался на сестру, едва успев перехватить емкость с водой.
Сонъи выскочила из своего уголка и кинулась к матери. Та видела, как дочка бежит к ней, как она кидается на солдат, что-то кричит им, но Елень видит только, как Сонъи открывает рот, но слов не слышно. Девочка в исступлении бьет стражников кулаками, а те лишь смеются над ее жалкими ухищрениями, отталкивая от себя. Мать кричит, чтоб Сонъи прекратила и вернулась к стоящему в сторонке брату, но звука нет. Есть только боль. Кожа на щиколотках от прикосновения раскаленного железа до сих пор шипит и сворачивается, как края осенних листьев. Сначала плавится, а потом сворачивается…
Сквозь набитую вату в ушах, наконец, начал поступать звук, и первое, что услышала Елень, было какое-то звериное рычание, и не сразу поняла, что рычит она сама. На нее посмотрел красномордый, подошел. Женщина инстинктивно дернулась от него, а тот ослабил веревку, и Елень смогла нормально встать на обе ноги. Сонъи бросилась к ней.
— Мама. Матушка! — плакала девочка, обняв мать.
— Не плачь, слышишь! Не плачь, — хрипела та в ответ, и голос был твердый, как наждак, и словно не ее.
Красномордый подхватил щуплого, который от выпитого вина едва держался на ногах, и палачи ушли.
— Что новый день нам уготовил? — прошептала Елень и спрятала лицо в волосах дочери.
Сонъи, плача, напоила мать. Хванге вскоре сморил сон. Сонъи по настоянию матери, прижалась к брату, так как в конюшне было довольно холодно. Холод минувшей ночи они не особо заметили, некогда было, но если капитан Ким не поторопится…
Лодыжки горели, но Елень не думала о них: поболят и перестанут, жизнь бы сохранить.
Тени медленно ползли по конюшне. Солнце едва грело, но под его лучами было все равно теплее. Спустя какое-то время Елень будто провалилась в забытье.
Проснулась по-звериному, почувствовав чье-то присутствие. Она еще не видела человека, вошедшего в конюшню, но по нетвердой походке, по дыханию поняла, что вернулся щуплый. Тот подошел к ней и встал напротив, буравя ее мутными глазами. Он что-то мямлил, дыша ей в лицо перегаром, слов она разобрать не могла. Да и не желала. Ему нужно было выговориться. Что ж, она выслушает. А он говорил о своем покойном брате, которого убила Елень.
— Проси прощения у меня, дрянь, — заявил вдруг он.
Женщина поняла — мучитель нашел новую причину, чтобы поизмываться над ней. Ему не нужны извинения. Он жаждет крови. И хорошо бы, чтобы он удовлетворился только ее кровью.
Она послушно стала просить прощенья, чувствуя на себе взгляды детей.
