Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать
Так вот Дим Димыч в один из плановых приездов Февзи в Археологический отделостановил его в коридоре и сказал, что корневая контора просекла кое-что о начальнике старокрымской экспедиции и будет настоятельно советовать руководству освободить его от должности под предлогом каких-нибудь должностных нарушений.
- Вам это нужно, Февзи? - улыбнулся Дим Димыч. – Так что приготовьте плацдарм для отступления и уходите по собственному желанию.
Старый полковник обращался «на вы» даже к молодым лаборантам.
- Заниматься вашим делом будут товарищи из парткома и профкома,- добавил он. – Конечно, вы понимаете, что эта информация строго конфиденциальная.
Несколько обескураженный Февзи кивнул головой и, пожав Дим Димычу руку, вышел из здания.
Около часа он ходил по набережной Невы, обдумывая ситуацию.Безусловно, что его прямой начальник Володя ничего не знает о предстоящих кадровых изменениях в экспедиции. В парткоме и в профкоме, понятное дело, сидели все на подбор бесталанные карьеристы, которые готовы носом землю рыть. Володю проинформируют в последнюю очередь, так как знают о его дружеских отношениях с Февзи.
Февзи трезво оценивал обстановку. В его прежних планах на первом месте стояла задача поступления в заочную аспирантуру, продолжая выгодную во всех отношениях работу в старокрымской экспедиции. Затем он собирался приобрести в Старом Крыму собственное жилище и, сыграв свадьбу в Чирчике, привезти в дом молодую хозяйку. Но теперь, после того, как он узнал, что над его головой сгущаются тучи, от мысли об аспирантуре приходилось отказаться, что он и сделал без особых сожалений.
Вернувшись в Крым, он поспешил недорого купить в предгорьях – уже не в Старом Крыму, где он был на виду! - небольшой домик с участком земли, в чем ему, якобы родившемуся в Ленинграде и ныне проживающему там же, никаких препятствий местные власти не чинили. Что с того, что имя и фамилия не славянские? Таких в Союзе две трети от всего населения, хотя в публикуемых результатах переписей приводятся иные сведения.
В конце сезона полевых работ хитрый татарин приехал в Ленинград, выписался, из олеговой квартиры и, вернувшись в Крым, прописался в своем новом «поместье» - никаких следов крымского татарина в его паспорте не было, так что и трудностей пока не ожидалось.
А занесшие его в свой черный список ленинградские кагебисты все еще негодовали, что не могут немедленно выслать этого крымского татарина из Питера.
Глава 7
Однажды воскресным утром в квартире Камилла раздался телефонный звонок. В трубке зазвучал неуверенный девичий голос. Услышанное Камиллом было не понятно в деталях, но ясно по сути: кто-то дал девушке из Крыма телефон «Кямиль–ага», и она надеялась, что он поможет ей найти мать и отца, которых два дня назад милиционеры увезли куда-то, а она спряталась у соседки, которая позвонила куда нужно и девочке пришлось убегать от прибывшей милиции через огород в соседний двор, где живут греки.
- Моего папу зовут Фуат… Нас уже несколько раз выселяли… Папу и маму арестовали…
- Приезжайте и спокойно все расскажете, - ответил Камилл, когда девушка, которая боялась, наверное, прервать свое нескладное повествование, сделала небольшую паузу, чтобы вдохнуть в легкие воздуха. – Запишите адрес… Нет, подъезжайте к станции метро… - Камилл назвал станцию и попросил собеседницу повторить. - Так. Я вас буду ждать через полчаса у первого от центра вагона. Это понятно? Во что вы одеты? Хорошо. На мне будет серая пуховая куртка, в руках свернутая газета…
…Фуат, которого вывезли из Крыма в пятнадцатилетнем возрасте, последние годы копил деньги на покупку жилья в родной деревне. В узбекском городе Алмалыке у него был построенный своими руками дом, обставленный хорошей мебелью, с хорошим телевизором - работал Фуат шофером и умел левачить. Но, решив, что пришла пора перебираться на родину, он не хотел полностью порывать с Алмалыком, где он рос, обучился ремеслу, где женился и родил сына и дочь. Не хотел он полностью порывать с этим городком не потому, что тот стал ему второй родиной – родина только одна! – а потому, что знал то, что знали все крымские татары: в Крыму их не прописывают, а купленные дома отбирают. Так что алмалыковский обжитой дом был для него тыловым плацдармом, откуда он собирался, если не повезет с первого раза устроиться в Крыму, совершать методические набеги на Полуостров. Был конец февраля, когда он приехал в Крым и добрался до родной деревни. Людей, желающих продать дом, оказалось хоть пруд пруди! Но дома были какие-то некрепкие, в один кирпич, построенные когда-то для переселяемых сюда русских людей из далеких областей. В его же родовом доме расположилась контора, а другие татарские дома из желтого ракушечника, которые могут простоять хоть триста лет, поселившиеся в них люди продавать не собирались. Хотел уж купить Фуат «переселенческий» дом, да назавтра вызвал его председатель колхоза и по-доброму разъяснил, что, несмотря на Указ Верховного Совета, крымская областная власть пригрозила тем руководителям, которые будут у себя прописывать татар, исключением из рядов коммунистической партии.
- Не могу я тебя принять в колхоз, я должен сообщить о тебе в органы, понимаешь? Милиция тебя не пропишет, Мишка с твоими деньгами смоется, а у тебя дом отберут. Что будешь делать? – говорил председатель.
Это потом уж, когда власти понаберутся опыта с также понабравшими опыт крымскими татарами, такие откровенные разговоры станут невозможными, а тогда Фуат проникся искренностью председателя, который посоветовал ему вот что:
- Ты попробуй купить дом не на колхозной земле, а в каком-нибудь городке. Там тоже будут трудности, но там, может, сумеешь свое право отстоять.
Плохо разбираясь в то время в таких вопросах, Фуат отложил назначенную сделку, чем очень огорчил Михаила, который собирался уехать, наконец, на свою родную рязанскую землю, откуда его сманили пятнадцать лет назад в этот «солнечный Крым». Фуат же поехал по адресу, которым запасся в Узбекистане, к бывшему карасубазарскому татарину, который купил дом в Старом Крыму и, хотя прописку не получил, но как-то держался.
Ремзи, который уже имел опыт борьбы с «оккупационными властями», как он не вполне уважительно к системе выражался, показал гостю целый список жителей, мечтающих продать дома и уехать на свою родину. На следующий же день Фуат в сопровождении нового знакомого отправился по некоторым адресам. Хозяева домов встречали потенциальных покупателей как вестников новой жизни. Действительно, за сумму, полученную от татарина они могли приобрести у себя в родной деревне, покинутой по глупости пятнадцать - двадцать лет назад, солидное строение, а в придачу еще «москвича» или даже «жигуля». До внезапного появления в Крыму татар надежды на продажу домов практически не было, а возникшую сейчас возможность жестко обрубали местные власти. Тем не менее, татары рисковали покупать, а мечтающие вернуться на родину русские продавали дома вопреки запугиванию со стороны местной администрации и милиции.
По цене и по месторасположению Фуату приглянулся двор, расположенный неподалеку от жилища Ремзи. Приземистый домик в две комнатки с сенями соседствовал с пристройкой, используемой как кладовая, в дальнем углу двора был загон для овец и небольшой курятник. И главное - было достаточно места для возведения нового дома, для огорода и для посадки новых деревьев.
- Все, покупаю! Будем соседями! - сказал он Ремзи и на следующий же день поехал с хозяином в райцентр, где нотариально оформил покупку.
Дальше все было как всегда. В паспортном отделе милиции вопреки существующему положению прописывать владельца в его доме отказались. Почему?
- А вы нигде не работаете, нам тунеядцев здесь не нужно.
Пошел татарин устраиваться на работу:
- А у вас прописки нет! - такой ответ получал он и в соседнем совхозе, и во всех ближних колхозах, изнывающих, между прочим, от недостатка шоферов, трактористов, ремонтников. Однако у руководителей страх перед органами безопасности был сильнее долга перед хозяйством.
Как сотни семей по всему Крыму решил и Фуат жить в своем доме без прописки - гори она голубым огнем! Через неделю приехала жена Хафизе с дочкой, привезла матрацы и одеяла. Сын, который проходил срочную службу в Советской Армии, дал родителям телеграмму с поздравлением. Вскоре прибыл из Алмалыка контейнер с простой мебелью - гардероб, деревянные кровати да диван, и семья перешла с походного образа жизни на более или менее цивилизованный.
Как описать чувства человека, обретшего свой дом на отчей земле, откуда он ребенком был изгнан и о которой думал каждый день, каждый час всю свою жизнь! Не один год возделывали Фуат и его жена огород на участке вокруг алмалыкского дома, а сейчас довелось им очищать и подготавливать землю под запоздавшие весенние посадки в родном Крыму - впервые в жизни! Здесь земля была своей, родной, пропитанной потом многих сотен поколений предков. Вонзать в нее острие лопаты, мять ее в пальцах, нюхать ее, даже пробовать ее на вкус - все это доставляла не только душе, но и телу необыкновенную радость. Провозившиеся целый день на этой земле мужчина и женщина ощущали особый вид усталости, когда душа молодеет, улыбка не сходит с губ. Фуат в те часы, когда оставался во дворе один, выходил в огород и ложился на землю, прикладывал к ней ухо, и ему казалось, что он слышит голоса своих родителей, своих дедов и бабушек. «Машалла, Фуатчыгым! Къардашларынъы хорчаладынъ, бабанъы дженктен кельгенини кординъ, ве бугун энди ватанымызгъа къайттынъ, огълум!» - это был голос матери, умершей от азиатской болезни летом сорок четвертого. «Афферим, оглум, энди ватанынъдан вазгечмессин!» - это был голос его отца, который вернулся в Узбекистан с фронта в сорок пятом году, когда Фуат жил впроголодь в тесном бараке с двумя сестренками восьми и двенадцати лет и работал тачечником на шахте. Отец, потомственный виноградарь, мечтавший хоть когда-нибудь вернуться в Крым и умереть на своей земле, погиб в случившейся на шахте аварии еще в те годы, когда крымский татарин не мог покинуть границы административного района, указанного в его заменяющем паспорт листочке.
