Владислав Бахревский - Свадьбы
- Кого просит у Мурада Кан-Темир на место Инайет Гирея? - пошел в атаку Маметша-ага.
- Кан-Темир хотел бы видеть на престоле тестя своего Джанибек Гирея или его сыновей.
- Я думаю, - сказал Маметша-ага с улыбкой признательности, - Инайет Гирей недолго будет занимать место, назначенное другому. Однако теперь он очень силен. Берегитесь.
*
Утром посол хана имел государственную встречу с блюстителем турецко-польских границ, пашой, бейлербеем и мурзой Кан-Темиром.
От имени хана Инайет Гирея его алгазы-ага Маметша Сулешев сказал, что хан желает Кан-Темиру здоровья и благополучия в делах и рад сообщить, что весь Крым ныне отложился от султана Мурада IV, что беи пяти родов с ханом заодно, что хан пребывает в радости и счастье по случаю великого единения татар и молит аллаха, чтоб и Кан- Темир был со всеми, а не сам по себе.
На этот призыв Кан-Темир ответил заготовленной фразой:
- Передайте хану, не ему повелевать мною! Я раб самого турецкого султана, и я ему не изменю. Султан мне прикажет, и я, карая вас за измену, буду сечь и заберу у вас Крым, и жен ваших, и детей.
Слушая мурзу Кан-Темира, Маметша-ага хмурился: война не за горами. ,
*
И еще одна ночь растаяла. Цветок зари раскрыл все свои лепестки, и татарин Абдул остановил обоз на развилке двух дорог. Подозвал к себе Ивана.
- Правой дорогой пойдешь - десять верст до моей сакли, левой - все тридцать. Далекая дорога - по горам, короткая - степью.
- Десять верст - не путь, а все же не лучше ли переждать, господин?
Абдул головой покрутил.
Свернули на короткую дорогу.
Сердце - вещун. До Абдуловой сакли - рукой подать. Степь взгорбилась, на горбу лесок, в лесу - прогалина, на прогалине татарские сакли - владения Абдула, а на дороге - бешеная пыль.
- В цепи! - только и успел крикнуть Абдул. Ивана учить не надо. Накинули пленники на себя цепь, а клубок пыли уже вокруг вьется. Грозный татарин коня сдержал, глянул на пленников, на Абдула, на первую повозку, где забросанная шубами - девушка.
Абдул ни жив ни мертв. Грозный татарин - сам Маметша-ага.
У Маметши - глаз на чужое добро стреляный. Подплыл на коне к первой повозке, рукояткой плети скинул шубы и долго, не мигая, глядел на девушку. Потом, не поворачивая головы, плеткой же, поманил к себе Абдула.
- Я тебя не видел, сеймен! Но эта рабыня - моя.
Махнул своим головорезам, и девушка исчезла из повозки.
Ускакали.
Абдул сел в пыль, на дорогу, помолился. А встать не может.
*
За Перекоп, на Кан-Темира, вышла стопятидесятитысячная армия Инайет Гирея.
Султан не разрешил Кан-Темиру воевать с ханом, и Кан- Темир бежал в Истамбул. Хан Инайет Гирей осадил крепость Килию, требуя выдать имущество Кан-Темира и его семью.
Петр Урусов и мурзы изменили Кан-Темиру и ногайской орде, целовали полу ханского халата, молили о пощаде и просили взять на его государеву службу.
Получив богатства Кан-Темира, его жен и двух младших сыновей, - старшего мурза увез с собою, в Истамбул, - Инайет Гирей подобрел - Килию78 хоть и пограбил, да не сжег. Петра Урусова и мурз с восемью тысячами ногаев на службу принял и увел с собою в Крым.
В Бахчисарае пошли пиры. Да что-то уж больно весело на них было. Калга Хусам и нуреддин Саадат напивались до видений. Инайет Гирей вина не пил, но веселился под стать братьям, до изнеможения.
Знал Инайет Гирей: дни его ханства сочтены. Порта не терпит строптивых. Не терпит, а на все дикие ханские вольности - ни слова. Чем дольше это молчание, тем страшнее. Он достиг высшей свободы и могущества. Наконец-то он, Инайет Гирей, был хозяином Крыма и степей до украйн Руси и Речи Посполитой.
Но знал Инайет: все это - пока. Да, он хан, но - пока. Он силен, но - пока… Страх его на пороге. И, спеша опередить тот миг отвратительной слабости, когда в дверь сердца постучат Немые собственной души, он продиктовал письмо влиятельнейшему человеку Порога Счастья Верховному муфти Яхье-эфенди.
Едва письмо было закончено, как Инайет Гирей вызвал к себе Маметшу-ага. Приказ был короток:
- Собирай войска!
Следующий приказ писарю:
- Поезжай в Ялту, там у Грамата-Кая моя каторга79. Как только взойдешь на палубу, пусть гребцы гребут, а корабельщики поднимают паруса. Письмо отдашь в руки самого муфти Яхьи-эфенди. Ступай, лошади ждут!
Третий приказ был слугам:
- Найдите калгу и нуреддина. Пусть оставят все дела и едут ко мне.
*
Калга Хусам рассчитывался с запорожскими казаками. Шестьсот воинов ходили с калгой на Кан-Темира. За месяц службы казакам было заплачено девять тысяч ефимков80. Теперь калга Хусам собирался отпустить казаков домой, на родной Днепр, за пороги.
Услыхав приказ хана, калга тотчас отправился во дворец. А вот нуреддин Саадат заупрямился сначала. Государственным делом занят был юный царевич.
Перед ним связанный по рукам и ногам на доске, усыпанной тонкими гвоздиками, лежал московский подьячий, привезший Ииайет Гирею и его ближним людям ежегодные поминки. Поминки показались недостойно малыми.
Инайет Гирей требовал прибавку “для своего ханского обновления”.
Он, мол, только что вступил на престол, потому в средствах скуден.
На приеме послов Маметша-ага, пе глядя на русов, завел громкий разговор:
- Бьем, бьем московских послов, а толку все нет. Пойти на Русь, отобрать у матери ребенка - и то прибыльнее, чем их проеденные молью шубы.
Калга Хусам, принимая свою долю, закричал на телохранителей:
- Что глядите? Или нет у вас рук, а в руках ослопов? Или вам хочется, чтобы я сам о них свои руки осквернил?
Нуреддин Саадат превзошел своих братьев:
- Если бы не приказ моего брата, я бы с вас, послов, живьем содрал бы кожи и на этих поганых кожах сжег бы ваши поминки. Это не поминки, а бесчестье.
Посла били, на раны, в нос, глаза, рот лили мочу, сыпали соль п пепел. Уши прокололи спицами. В задний проход набивали конский волос и сухую траву.
Подьячий потерял сознание. Его обыскали, нашли восемь рублей и серебряный перстень. Чтобы привести подьячего в чувство, нуреддин приказал положить его опять на доску, а тут и пришли от хана с требованием явиться.
Садясь на коня, нуреддин велел посла оставить в покое, а пытать его людей; пытать до тех пор, пока не дадут за себя по пятидесяти беличьих шуб. И что поделаешь - дали.
Продали сами себя бахчисарайским евреям.
*
Инайет Гирей прислал за норовистым младшим братом еще одного гонца.
- Царевич, скачи в Чуфут-Кале! Великий хан и калга отправились в крепость.
Нуреддин испугался: что за напасть? Хан и калга в Чуфут-Кале спасаются от грозных набегов казаков. Но в Бахчисарае спокойно. Нежданная дворцовая смута? Или чума?
Страхи нуреддина были напрасны. Всюду спокойствие.
Хана и калгу он нашел стоящими на самой высокой круче Чуфут-Кале. Они глядели вдаль. Там, вдали, по белой меловой дороге, поднимая белое облачко, скакали несколько всадников.
- Это гонец везет мое письмо к муфти, - сказал хан братьям. - Я потребовал через него у султана голову Кан-Темира. Я убежден, что вместо головы султан пришлет нового хана. Гонец мчится в Грамата-Кая. Там стоит моя самая быстрая каторга. Она поднимет паруса тотчас, как гонец взойдет на палубу. Еще несколько мгновений - и гонца уже нельзя будет вернуть…
- Мы взяли Килию и Кафу, не убоявшись султанского гнева, мы убили бейлербея и кади, может ли сравниться с этим самое дерзкое послание? - удивился калга Хусам.
- Приказывай, хан! Приказывай, наш старший брат! Мы будем с тобой, пока сможем держать в руках наши сабли!
Так воскликнул Саадат, и хан Инайет Гирей обнял калгу и нуреддина. И они стояли так: руки хана на плечах братьев, а руки братьев, сплетясь, на груди хана.
ДЕНЬ И НОЧЬ
Глава первая
Хохот как вопль. Пронзающий, как поросячий визг. На замок от такого не спрячешься. Да хохот ли это? Уж больно громко, бесстыдно - во все безлюдье голой улицы, во все бесцветье ослепших от полуденного солнца красок.
Истамбул…
Ни злобы, ни сострадания. Ори не ори - не услышат. Некому!
- О-о-о-ооо-ха-ха-ха-хиииии!
И молчок. И пузырями - икота.
- Ик! Ик! Ик!
Как удары маятника.
Бостанджи81 вытягивают из дома человека. Вытянули. Их пятеро, блюстителей порядка. Из-за круглых плеч, жирных, будто коленки евнухов, - умершее лицо и ослепительно черные глаза, как те звезды, которые прилетают к земле, чтобы сгореть.
Вытянули со двора. Тесно прижались к воротам. Свистнуло шепелявое железо: молоток обрушился на шляпку гвоздя.
- О! О! О! Ооооо…
Бостанджи поглядели на свою работу со стороны, остались довольны и покинули человека. Они уходили молча, лениво, перебрасываясь скучными словами.
