Генрик Сенкевич - Наброски углем
Репиха подошла к тому, который дремал на скамейке. Его она меньше боялась: он ей показался попроще, да к тому же она заметила, что сапоги на нем были рваные.
Репиха дернула его за рукав.
Он вскочил и, только взглянув на нее, как крикнет:
— Нельзя! Пошла вон!
Бабенка — бежать, а он дал ей пинка и с силой захлопнул за ней дверь. Репиха в третий раз очутилась в том же самом коридоре.
Она села возле какой-то двери и с истинно крестьянским терпением решила здесь сидеть до конца света. «Может, кто и спросит меня»,— думала она. Репиха не плакала, но поминутно терла глаза, потому что они у нее чесались, а коридор со всеми дверьми начал перед ней кружиться.
Между тем люди мелькали мимо нее то направо, то налево, хлопали дверьми, громко разговаривали — словом, шум и гам был такой, как на ярмарке.
Наконец господь все же смилостивился над ней. Мимо нее из дверей вышел степенный шляхтич, которого она не раз видела в костеле во Вжецёндзах. Наткнувшись на нее, он спросил:
— Ты что здесь сидишь, а?
— Я к начальнику.
— Так здесь же судебный пристав, а не начальник.
Шляхтич указал ей на дверь в глубине коридора.
— Вот там, где зеленая дощечка, поняла? Но теперь не ходи к нему: он занят. Поняла? Подожди лучше здесь, он должен пройти мимо.
И шляхтич пошел дальше, а Репиха посмотрела ему вслед, словно это был ее ангел-хранитель.
Однако ей пришлось еще долго ждать. Наконец дверь с зеленой дощечкой с треском распахнулась, из нее вышел немолодой военный и быстро, шумно зашагал по коридору. Ох, вот уж но нем сразу можно было узнать, что это начальник, потому что за ним вприпрыжку семенило несколько просителей, забегая то с одной, то с другой стороны, причем до ушей Репихи долетали восклицания: «Господии начальник! Господин начальник, одно только словечко! Будьте так добры!» Но оп их не слушал и шел дальше. У Репихи в глазах потемнело при виде его. «Да будет воля господня!» — промелькнуло у нее в голове; она вышла па середину коридора и, упав на колени, загородила ему дорогу.
Начальник посмотрел на нее и остановился, а за ним и вся его свита.
— Что тебе? — спросил он Репиху.
— Ясновельможный началь...
Она не могла продолжать: от испуга у нее пропал голос и онемел язык.
— Что тебе? — повторил начальник.
— Да... да... я... насчет солдатчины.
— Что же, тебя, что ли, в солдаты забирают? — спросил начальник.
Просители, желая угодить начальнику, хором рассмеялись, но он попросил их замолчать, а потом нетерпеливо сказал Репихе:
— Говори же скорей, чего тебе надо, мне очень некогда.
Но от смеха этих господ Репиха окончательно потеряла голову и бессвязно забормотала:
— Бурак, Репа, Репа, Бурак... Ох!..
— Должно быть, напилась,— сказал один из присутствующих.
— Оставила язык дома,— прибавил другой.
— Да что же тебе нужно? — повторил начальник, выйдя из терпения. — Пьяна ты, что ли?
— Господи Иисусе, пресвятая богородица! — простонала Репиха, чувствуя, что последняя соломинка спасения выскользает у нее из рук. — Ясновельможный господин началь...
Но он действительно был очень занят: в это время уже начался рекрутский набор, было много дела, кроме того, по своему положению он должен был дать бал в Ословицах, а эту женщину он все равно не мог понять, поэтому он махнул рукой и воскликнул:
— Все водка, водка! А ведь совсем еще молодая и красивая.— И потом, обернувшись к Репихе, прибавил таким тоном, что она готова была сквозь землю провалиться: — Когда протрезвишься, обратись в волостной суд, а он пусть представит твою жалобу мне.
И поспешил дальше, а за ним и просители, повторяя:
— Господин начальник! Одно словечко, господин начальник!
Будьте так милостивы, господин начальник!
Но вот коридоры опустели. Везде стало тихо, только ребенок Репихи стал громко кричать. Наконец она очнулась, точно после глубокого сна, встала, подняла ребенка и каким-то чужим голосом принялась его убаюкивать:
— А-а, а-а, а-а!
Потом вышла на улицу. Небо заволокло тучами, где-то вдалеке гремело. Было душно.
Что происходило в душе Репихи, когда она шла снова мимо реформатской церкви, возвращаясь в Бараныо Голову, я не берусь описывать. Вот если бы панна Ядвига очутилась в подобном положении, тут уж я написал бы сенсационный роман, в котором доказал бы самым ярым позитивистам, что еще существуют на свете идеальные существа. Но панна сумела бы разобраться в своих впечатлениях. Душевная скорбь выразилась бы у нее в не менее скорбных, а вместе с тем гораздо более драматических словах и мыслях. Этот порочный круг, глубокое и мучительное ощущение беспомощности, бессилия и насилия, роль листочка, сметенного бурей, глухое сознание того, что спасения ждать неоткуда,— все это, несомненно, вдохновило бы панну Ядвигу на самый драматический монолог, который мне бы осталось только записать, чтобы завоевать себе славу. А Репиха что? Этот простой народ, когда страдает, только страдает — и больше ничего. Репиха в руках жестокой судьбы, которая беспощадно преследовала ее, выглядела так, как выглядит птица, замученная злым ребенком. Она шла куда глаза глядят, ветер гнал ее, пот стекал по лицу — вот и все. Время от времени заболевший ребенок, открыв ротик, дышал так, как будто умирал, а мать шептала ему: «Ясек, сыночек мой любимый!» — и прижимала губы к его пылающему лобику. Она миновала реформатскую церковь и вышла в поле, но вдруг остановилась: навстречу ей шел пьяный мужик.
Тяжелые тучи все ниже нависали в небе, и в них затаилось что-то грозное, словно надвигалась буря. Все чаще сверкали молнии, но мужик ни на что не обращал внимания. Полы его кафтана развевались на ветру, шапка сдвинулась набекрень, он шел, шатаясь из стороны в сторону, и горланил:
Пошла Дода в огородПастернак копать,А я Доду палкой в ногу —Дода удирать.У-ду-ду! У-ду-ду!
Увидев Репиху, он остановился, раскинул руки и крикнул:
Ой, пойдем в лесочек,Поцелуй разочек!
Он хотел ее облапить, но Репиха, испугавшись за себя и за ребенка, бросилась бежать. Мужик за ней, но спьяна не удержался на ногах и упал. Правда, он сразу же вскочил, но уже не пытался ее догнать, а схватил камень и с силой пустил ей вслед, так что в воздухе засвистело.
От внезапной жгучей боли в голове у Репихи потемнело в глазах, и она присела на землю. Однако, вспомнив о ребенке, побежала дальше. У креста бедняжка остановилась и, оглянувшись, увидела, что мужик был от нее на расстоянии по меньшей мере полуверсты и, шатаясь, направлялся к городу.
В эту минуту она почувствовала что-то странно теплое. Она дотронулась рукой до шеи, посмотрела на пальцы и увидела кровь.
Опять у нее потемнело в глазах, и она лишилась чувств.
Очнулась она у подножия креста, на земле. Вдруг вдалеке показался кабриолет из Осцешина, он быстро приближался, и вскоре Репиха увидела молодого пана Осцешинского. С ним была гувернантка из усадьбы.
Осцешинский не знал Репихи, но она не раз встречала его в костеле и сразу узнала. С трудом поднявшись, она хотела подойти к кабриолету и попросить молодого пана хоть ребенка подвезти, чтобы спасти его от бури, но не могла двинуться.
Между тем помещик поравнялся с ней и, увидев у креста незнакомую женщину, крикнул:
— Эй, эй, садись!
— Пошли вам господь...
— Да наземь, наземь!..
О, пан Осцешинский был шутник, вся округа знала его проделки. Уж он-то никого не пропустит по дороге; вот и с Репихой пошутил и как ни в чем не бывало покатил дальше. Репиха услышала, как они весело смеялись с гувернанткой, потом видела, как целовались и, наконец, скрылись в темной дали.
Репиха осталась одна. Но недаром говорят: «Бабу да жабу и топором не убьешь»,— через часок она поднялась и, хотя ноги у нее подгибались, все-таки пошла.
— За что же дитя страдает? Рыбка моя золотая! — то и дело повторяла она, прижимая к груди больного Яся.
Но вскоре у нее начался бред, и она забормотала, как пьяная:
— А в избе-то люлька пустая, а мой-то с ружьем пошел на войну...
Ветер сорвал у нее чепец с головы; густые волосы рассыпались по плечам, развеваясь на ветру. Вдруг сверкнула молния, а вслед за ней где-то совсем близко ударил гром и запахло серой; она опустилась наземь и сразу очнулась. «И слово стало плотью!» — вскричала она в испуге и посмотрела на небо. Оно показалось ей до того грозным, беспощадным и разъяренным, что она запела дрожащим голосом: «Под твою защиту...» Какой-то зловещий медный свет, пробиваясь сквозь тучи, падал на землю. Репиха вошла в лес, но в лесу было еще темнее и страшнее. Время от времени поднимался вдруг шум, словно испуганные сосны шептались между собой. «Что-то будет? О господи!» И снова наступала тишина. Иногда в глубине леса раздавался чей-то голос; у нее мурашки пробегали по телу; уж не нечистый ли смеется в болоте, не лешие ли затеяли страшный хоровод и вот-вот явятся за ней... «Только бы из лесу уйти, — думала она,— а там сейчас мельница и Мельникова изба». Она бежала из последних сил, глотая воздух запекшимися губами. Между тем небесная плотина рухнула ,над ее головой; дождь, смешанный с градом, полил как из ведра; сорвался ветер и понесся по лесу, сгибая сосны до земли; лес застилало дымкой, туманом, волнами дождя; дорогу уже нельзя было разглядеть, деревья гнулись, бились по земле, скрипели и тревожно шумели; послышался треск ветвей, стемнело.
