Слав Караславов - Низверженное величие
— Мы верим в вас, господин Филов, и я говорю это также по поручению фюрера, — поспешил подчеркнуть Бекерле, приподняв рюмку с коньяком. — Но вы вспомнили лишь о легальной оппозиции, а что же нелегальная?..
Бекерле был не из разговорчивых дипломатов. Он больше слушал и оценивал.
— Для нелегальной остаются все те же средства, господин министр…
— Постарайтесь и для легальной оставить те же…
— С легальной дела обстоят несколько иначе…
— И в чем же их специфика, господин премьер?
— В невозможности объединения оппозиционеров…
— Вы, господин Филов, настолько умны, что для вас нет невозможного… — И, когда они оба встали, добавил — И не забывайте, что мы стоим за вами со всей нашей духовной и военной силой. Лично фюрер уполномочил меня сказать вам это. Вы пользуетесь его высоким доверием…
Это категоричное заверение на мгновение прогнало усталость с лица Филова. Он крепко и долго пожимал руку Бекерле. Они расстались как друзья и единомышленники. Иначе проходил визит к князю Кириллу. Как только речь зашла о большой утрате для болгар — их царя, друга фюрера и рейха, — губы князя задрожали, глаза наполнились слезами, и он прикрыл их ладонью, пытаясь утаить эту неожиданную слабость. Бекерле пришлось прервать свое хорошо продуманное слово и подождать, когда вернется спокойствие к брату почившего царя. Кирилл оставался в напряжении до окончания визита, а глаза его все это время были на мокром месте. Бекерле сказал, что понимает его большое горе и, как представитель великой Германии, от всего сердца присоединяется к невыразимой скорби князя и всего болгарского народа, оставшегося без такого великого царя и сына, каким был почивший в бозе Борис… Тут Кирилл снова расплакался и нарушил всякий официальный этикет, склонив голову на грудь Бекерле. Вначале посол хотел отодвинуться, но, поняв, что князь пытается таким образом скрыть свои слезы, положил ему руку на плечо в знак дружбы и сочувствия. Однако разговор — тот, ради которого пришел немецкий посол, — не состоялся. Он хотел сказать князю, что их общие враги постараются разъединить их и что на это необходимо отвечать еще большим стремлением к единству в борьбе за новый порядок. Но эти слова остались непроизнесенными. Князю пришлось их выслушать от делегации рейха, специально прибывшей на царские похороны, — от адмирала Редера и барона Штенграхта, которые сообщили также о пожелании германского руководства видеть в регентском совете господина Филова и князя Кирилла.
Вернувшись в посольство, Бекерле погрузился в повседневную работу: телеграммы, встречи, решения. Состоялись беседы с приехавшими представителями табачных монополий — Венкелем, Райхнаром и Лайблом, которые хотели продолжить переговоры об импорте сигар. Вопрос этот возник давно, но сейчас для его обсуждения был неподходящий момент. После смерти царя наступила какая-то странная неуверенность, какой-то психоз завладел и друзьями, и врагами Германии. Каждый спрашивал себя: и что же теперь будет? Как будто должны случиться необыкновенные события. И на беседе с коммерсантами, и в разговорах с сотрудниками посольства Бекерле не мог отделаться от мысли о слухах вокруг смерти царя, о которых сообщил ему доктор Делиус. Слухи продолжали доходить до него различными путями, и он стал думать, что какой-нибудь дурак вроде князя, удрученного смертью брата, может поверить или уже поверил им. Эта нервозная неуверенность возникла, возможно, вследствие глубоких сомнений князя в искренности соболезнований. Сами врачи говорили Бекерле, что такого рода сомнения-вопросы им не раз доводилось слышать во дворце, и чаще всего — от князя Кирилла и его сестры Евдокии. Врачи объясняли их состояние большой тревогой и опасениями за жизнь царя, но теперь стали думать, что определенные сомнения существовали еще до приезда врачей. Даже английское радио в одной из передач намекнуло на некую загадочность смерти монарха. По мнению Бекерле, все это было наивно, но, вслушиваясь в молву, он понимал, что удар нацелен верно. Царь вернулся живым-здоровым из главной ставки фюрера, и в тот же день он, Бекерле, разговаривал с ним; Его величество сказал, что очень доволен встречей с фюрером и оказанным ему приемом. Он сказал также, что фюрер выглядел хорошо и что в главной ставке он виделся со своим родственником, принцем Филиппом, с которым его связывала сердечная дружба.
О здоровье и хорошем самочувствии Бориса говорил послу и личный пилот фюрера Бауэр, который прилетал за царем и останавливался в доме Бекерле. С ним прибыл советник посольства Бренер, кавалер ордена «Рыцарский крест за храбрость», полученного за бой под Эль-Аламейном в Африке. После ранения эта награда помогла ему стать советником посольства по особым поручениям. Бренер, который сопровождал царя, рассказывал, что Его величество и фюрер имели продолжительный разговор наедине. О чем они говорили, никто не знает. Бренер полагал, что обсуждался вопрос о взаимной информации. На следующий день царь прибыл со всем семейством на аэродром. Дети изъявили желание осмотреть самолет. И их желание исполнили. Его величество, царь Борис, был в хорошем расположении духа, шутил с сопровождающими его лицами, подбадривал сына — вот подрастешь, станешь смелым пилотом. С того дня до смерти царя прошло двенадцать дней, а молва пыталась их забыть, будто их никогда не было. За работой и заботами Бекерле не заметил, как стемнело. Лишь когда мрак встал за окном и прислуга начала опускать черные шторы затемнения, он понял, что уже поздно. Эти шторы усилили духоту, и он подумал, что хорошо бы принять ванну. Несмотря на то что вчера прошел дождичек, на дворе было душно.
Бекерле позвонил шоферу, пригладил рыжеватые волосы и расправил плечи. Трудный день размышлений и забот безвозвратно канул в прошлое.
11Место зимовки искали упорно и — насколько это позволяла обстановка — спокойно. Командир и комиссар рассматривали любое предложение, какое только приходило в голову. Они хотели, чтобы место было скрытым от глаз, солнечным и сухим, чтобы там не задерживалось много снега и в то же время чтобы оно находилось недалеко от поселений. Они уже остановили свой выбор на трех объектах, но еще не решили окончательно. Кто-то предложил подумать и о равнине. В холмистой предгорной местности были густые заросли акации, дубовые рощи, которые могли сослужить полезную службу. Эта мысль надолго приковала к себе внимание командира и комиссара. В ней много плюсов. Во-первых, никто не подумает, что они ушли с гор и расположились под носом у врага. Выражение «под носом у врага» прибавило им дерзости. Недалеко от шоссе, которое вело в большой город, разместился какой-то немецкий склад. Он занимал обширную площадь, поросшую молодой дубовой рощей, обнесенную высокой проволочной оградой. Столбы были из цемента, с верхним концом, изогнутым наружу, так что через ограду никто не мог перелезть. Редкий, нестроевой лесок за оградой перемежался широкими полянами. Дамян очень хорошо знал эту местность. Когда строили шоссе, он там вкалывал камнедробильщиком, чтобы заработать лев-другой. Но это продолжалось всего год, потом его посадили в тюрьму за какое-то конспиративное дело, в котором он не принимал участия. Его держали в заключении полтора года и освободили, когда придумали другие обвинения. В тюрьме он познакомился с Пантерой, нынешним уполномоченным окружного руководства. Обдумывая все известное ему о немецком складе, Дамян вспомнил, что там стояла будка путевого сторожа, он всегда ездил на стареньком велосипеде, но сейчас это было не так важно. Сейчас надо хорошо представить себе местность. Будка стояла на берегу небольшой, но глубокой речушки. За будкой — старая ограда. Теперь немцы, наверное, подновили ее, но речку не перекрыли. Они не пренебрегали такой естественной защитой. Противоположный берег речки порос вербами и орешником. Командир имел привычку наглядно представлять себе то, о чем думал. И сейчас он невольно чертил тонким прутиком схему местоположения склада. Там, где речка вытекала из-под ограды, начинался молодой густой сосняк, который когда-то был питомником заброшенного лесхоза. Лес занимал большое пространство, постепенно переходя в придеревенские рощицы. Они спускались по оврагу, который выходил к руслу каменной чешмы[6]. Место было не на самом солнцепеке, но сухое и недалеко от воды — от реки и чешмы. Чешма находилась значительно дальше, но на крайний случай под рукой всегда имелся снег. Все бы хорошо, но он ничего не знал о немцах. И командир решил не терять времени. Три остальных лагеря в горах уже уточнены. Три рабочие группы разошлись по местам, чтобы приступить к постройке землянок на зиму. Они должны иметь вход и выход на случай неожиданных осложнений. И когда работа закипела, Дамян позвал комиссара:
— Я с кладовщиком пойду осмотрю место около немецкого лагеря… Жди меня тут или, если придется уйти, под Медвежьим ухом… Мы постараемся управиться побыстрее.
