Грегор Самаров - На троне великого деда
— Мне кажется, нам пришлось превратиться из участников драмы из древней истории в зрителей политической трагедии новейшего времени.
— Политической трагедии? — переспросил совершенно опешивший Бломштедт, с трудом отводя взор от Мариетты и удивлённо глядя на Волкова. — Почему непременно трагедии? Эти солдаты так рады зрелищу, доставленному им императрицей.
— Мне-то, государь мой, — тихо заговорил Волков, — всё равно, но вас это касается, пожалуй, больше, чем меня; разве вы не слышите, что государыня провозглашает молодого великого князя Павла своим наследником, и это совершается в отсутствие великого князя, вашего герцога? Я не удивился бы, — еле слышно шепнул он на ухо молодому человеку, — если бы мне пришлось узнать, что в этот самый миг, когда солдаты приветствуют этого ребёнка в ложе, великий князь Пётр Фёдорович уже совершает путешествие в какую-нибудь отдалённую крепость, если и не в саму Сибирь.
Молодой человек побледнел от ужаса. Великий князь в тюрьме!.. Что же станет с ним самим? Что будет с его поездкой, предпринятой им с таким воодушевлением?
Точно во сне, пред его глазами пронеслись образы беспомощного, измученного старика Элендсгейма и его юной дочери со светлыми, чистыми и правдивыми глазами, проливавшими слёзы и печально смотревшими ему вслед при отъезде; он забыл о них в том жгучем опьянении, которое вызвали в нём глаза очаровательной танцовщицы. Если теперь великий князь окажется в изгнании, если доберутся и до него самого, фон Бломштедта, если его приговорят разделить участь своего повелителя, то что станет с теми, которые надеются на него и так страстно ждут его возвращения?
Он схватился за лоб рукой; всё вокруг него завертелось в его подёрнувшихся туманом глазах.
Громкие крики солдат мало-помалу прекратились; императрица ещё раз милостиво кивнула им головой; великий князь тоже в знак благодарности робко махнул рукой; затем государыня приказала продолжать спектакль. Тотчас же зрелище началось с того места, где было прервано речью государыни; Томазини снова вернулась к группе крестьян, и хотя фон Бломштедт пугливо отступил было пред ней, он не мог долго противостоять её чарам; скоро он снова прильнул к ней и пред его глазами потускнели образы старика и его дочери; у него не было времени отдаться своим мыслям. Скоро сцена, в которой он участвовал, кончилась, и он должен был покинуть подмостки вместе с группой крестьян, к которой принадлежал. Мариетта тоже вместе со своими спутницами присоединилась к этой группе. Едва они очутились за кулисами, как молодая танцовщица, решившая, казалось, немедленно же упрочить своё новое завоевание, очутилась рядом с Бломштедтом.
— Вот вам первое знакомство с этой варварской страной, — сказала она, недовольно хмурясь, но тотчас же начала снова насмешливо улыбаться. — Мы должны показывать своё искусство этим грубым солдатам, ничего не понимающим в красоте; ведь им любая чухонская девка покажется красивее лучшей античной статуи; впрочем, всё равно, я мало забочусь об этом. Пойдёмте! До нашего выхода ещё много времени; поболтаем немного и поговорим о наших отношениях; ведь мы, — прибавила она, — будем хорошими друзьями, не правда ли?
Она завела барона за одну из декораций, села рядом с ним на скамейку, стоявшую наготове для сцены, прильнула к нему и затем медленно подняла свой взор на него. Но в тот же момент на её лице появилось выражение изумления, даже ужаса, её широко раскрывшиеся глаза уставились на противоположную стену, в которой была устроена потайная дверь.
В этой двери показался слабо освещённый закулисными лампами человек среднего роста; он, дрожа и качаясь, держался за косяк двери; одет он был в голштинский мундир, поверх которого шла красная с белым полоса анненской ленты. Его мундир был расстёгнут, лента лежала неровно, по-военному зачёсанные и напудренные волосы были в беспорядке. Бледное лицо и блуждающие глаза выражали высшее волнение и ужас.
— Господи Боже! — вскрикнула Мариетта, вставая со скамьи. — Ведь это — великий князь! В каком виде… в каком волнении… Он не может показаться сейчас в зале!.. Я ничего не понимаю в политике, но всё-таки мне ясно, что бедному великому князю не место здесь сегодня.
Бломштедт вскочил с места и с крайним изумлением смотрел на казавшуюся в этой обстановке привидением фигуру великого князя, его герцога, ради которого он пустился в путь.
Танцовщица подошла к двери; Бломштедт последовал за ней неверной походкой.
— Что тут такое происходит? — хрипло спросил герцог. — Сюда введены гвардейские полки, весь дворец сотрясается от кликов солдат; мне говорили, что государыня находится одна с моим сыном в театре… Что всё это значит?
— Прошу вас, ваше императорское высочество, — заговорила танцовщица, на весёлом, беззаботном лице которой начало проступать лёгкое беспокойство, — уходите! Вы узнаете потом всё! Только чтобы вас не заметили здесь сейчас!
— Не заметили меня здесь! — вскрикнул Пётр Фёдорович, лицо которого исказилось ещё большим волнением. — А почему? Лучше я покажусь здесь сам во избежание сюрпризов! Я знать не желаю этой проклятой России!.. Пусть меня отпустят назад на родину, в Голштинию; пусть тогда тут делают всё, что угодно, но я должен быть свободен. Я не беззащитен; у меня есть мои голштинцы, и я пробью с их помощью дорогу!
Он вытащил из ножен шпагу и хотел двинуться к сцене.
Мариетта бросилась ему навстречу; за ней последовал и Бломштедт, пытаясь схватить вооружённую руку великого князя.
— Это кто такой? — спросил Пётр Фёдорович, пылающим взором глядя на стоявшего пред ним русского крестьянина. — Прочь с дороги! Всё, что принадлежит к России, познакомится с остриём моей шпаги!
Молодой человек снял бороду и, низко кланяясь великому князю, произнёс:
— Ваше императорское высочество! Вы ошибаетесь. Я — барон фон Бломштедт, голштинский дворянин и верноподданный моего герцога.
— Это — правда? — спросил Пётр Фёдорович, испытующе глядя на юношески прекрасное лицо барона.
— Да, да, это — правда, ваше императорское высочество, — воскликнула Мариетта, выказывавшая всё больший страх, — да, это — правда. Верьте ему, послушайтесь его слова: уйдите отсюда!
Пётр Фёдорович стоял на пороге в нерешимости и затем медленно вложил шпагу в ножны. В этот момент со сцены послышались громкие крики:
— Её императорскому величеству дурно! Императрица умирает! Она умерла… Боже! Какое несчастье! — раздавалось со всех сторон всё громче и громче. Группы на сцене расстроились, все бросились вперёд к рампе; солдаты в зале издавали крики ужаса.
Великий князь наклонился далеко вперёд; он затаил дыхание и боязливо прислушивался к становившимся всё громче крикам. Затем его лицо покрылось густым румянцем, он выпрямился, из его посыпались молнии; из груди тихим лихорадочным стенанием вырвались слова:
— Императрица умерла, кричат здесь, значит, могущество и власть принадлежат мне! Я, я — император!!
Увлечённый этим необычайным моментом, Бломштедт преклонил пред великим князем колено и произнёс:
— Да здравствует его императорское величество! Да здравствует император и мой герцог!
Мариетта с восторгом смотрела на одухотворённое лицо молодого человека, преклонившегося в рыцарской позе пред великим князем, и тихо прошептала:
— Как он хорош!
Один момент эта странная группа оставалась молчаливой и неподвижной во мраке кулис, между тем как со сцены всё неслись громкие крики:
— Императрица умирает!.. Она умерла!
— У вас счастливая звезда, — обращаясь к Бломштедту, произнёс Пётр Фёдорович, черты лица которого и осанка вновь приняли выражение величия, — вы первый приветствовали меня в сане императора. Я не забуду этого, и этот момент осветит всю вашу жизнь!
Но, очевидно, волнение оказалось не под силу ему; он прижал руку к глазам и начал искать другой рукой опоры.
Бломштедт подхватил его под руку и поддержал сильной рукой; через несколько секунд головокружение Петра Фёдоровича прошло, но он всё ещё тяжело опирался на руку молодого человека.
— Благодарю вас, — произнёс он, — кажется, мне суждено быть вам ещё более обязанным; здесь в самом деле мне нечего больше делать. Ведите меня назад! Сейчас мне выпало на долю счастливое предзнаменование: первая рука, на которую пришлось опереться императору России, принадлежала подданному голштинского герцога. Точно так же и всё моё могущество должно принадлежать моей родной стране!
Бломштедт бросил ещё один печальный взгляд на прекрасную танцовщицу; последняя смотрела на молодого человека со счастливой улыбкой на лице и, коснувшись губ кончиком пальца, шепнула ему:
— До свидания!
Затем Бломштедт зашагал рядом с Петром Фёдоровичем и вошёл в слабо освещённый коридор.
