Райдо Витич - Противостояние
все базируется. На них и прокалываются. У тебя шрам над бровью. Свежий. Значит,
была ранена. Говоришь правильно, чисто, воспитана, манеры — ты не деревенская —
городская. Не местная. Одежда на тебе была явно с чужого плеча и носить эту
хламиду ты не умеешь, зато платок подвязывать научились. Идей своих не скрываешь,
принципиальность выставляешь напоказ.
— Не правильно?
— Все зависит от цели. Если хочешь умереть, продолжай афишировать свои принципы.
Если хочешь действительно стать полезной, научись меньше говорить и показывать
себя, свои цели, но больше узнавать о собеседнике, понять его и его цели.
В ту ночь они не спали, Пантелей учил, Лена училась, впитывала как губка каждое
его слово.
Утром она легла спать, переваривая услышанное, а он отправился по ее делам.
Первое что она увидела, проснувшись — радиоприемник. Мужчина включил его на
минимуме громкости и, сквозь треск помех девушка услышала голос диктора:… "после
ожесточенных боев был оставлен город Тропец"…
Глава 14
Они попали в плен. Но видно какая-то незримая звезда светила Николаю и не гасла.
Они не ушли далеко от линии фронта.
На повороте колонну пленных накрыли советские самолеты. Прошлись очередями по
конвоирам, а солдаты не стали мешкать, рванули кто куда.
Коля тащил Каретникова, раненого в ногу и ведь вытащил. В лесу сделали передышку.
Лейтенант собрал всех кто добежал и вновь бегом, из последних сил, они всей
толпой ринулись на звук канонады. Немцы понять не успевали, что за черти
промелькнули мимо. Стреляли по последним бегущим, но первым удалось прорваться.
На счастье их прикрыли свои. Увидев летящих по полю красноармейцев, дали дружный
залп, прикрыв их огнем. Но до позиций из полсотни бойцов добежало только девять.
Вышли, но что с того?
Он ничего не понимал, отупел от контузий, смертей, голода, недосыпания.
Измотанный, ничего не соображающий, Санин сидел перед особистом и молча слушал
его крики, смотрел, как тот размахивает руками, грохает по столу кулаком. И
никак не мог понять — кому и чем тот угрожает?
— Ты будешь говорить или нет?
— Я все написал.
— Ты себе статьи написал, штук десять! — взмахнул бумажками усатый майор. —
Тебе, гниде, взвод доверили! А ты его положил! Тебе было приказано держать
высотку! А ты отступил! Тебе приказали: ни шагу назад! А ты драпанул!
Коля смотрел на него, а видел танки, что шли на его взвод, видел взрывы, а еще
видел, как цепью лежали измотанные бойцы, раненые, готовые принять бой с
механизированным батальоном в рукопашную. И приняли, и полегли. А он виновен
лишь в том, что не погиб с ними.
— Ты у меня под трибунал пойдешь! Как дезертир! Как пособник фашистов! Ты
вообще, лошадка темная. Каким-то местом оказался в Пинске, в окружении. Вышел,
опять попал. Это что за хрянь, Санин?!
Хлопнула дверь, а Николаю показалось, взорвалась фугаска и, он невольно пригнул
голову.
— Товарищ полковник! — вскочил и вытянулся майор.
— Сиди! — отрезал вошедший и встал перед Саниным. Тот видел лишь звезду на
бляхе ремня — голову не мог поднять.
— Вот что, Валерий Иванович, выйди, — приказал полковник.
— Так… не положено.
— Выйди, сказал! — голос прозвучал настолько жестко, что Николай заподозрил,
что его сейчас без суда и следствия, прямо в этом кабинете обшарпанном и
расстреляют.
Майор нехотя вышел, а полковник вдруг схватил лейтенанта за грудки и впечатал в
стену, так что у мужчины в голове помутилось. Тряхнул волосами, уставился на
полковника. И замер.
— Ну, здравствуй, лейтенант, — процедил тот зло.
Кого, кого, а Бангу Николай увидеть не предполагал. Ко всему ему только Лениного
дяди не хватало.
— Вышел, да? А Лена где, дружок твой? Где я тебя спрашиваю?! — рявкнул, вновь
встряхнув и впечатав мужчину в стену. Тот лишь зубы сжал, белея скулами, взгляд
в сторону.
— Я тебя спрашиваю, мальчишка!
Ему минут пять понадобилось, чтобы выговорить:
— Погибла.
Тишина повисла.
Полковник медленно отпустил мужчину и тот стек по стене на пол. Свесил голову,
стеклянными глазами глядя перед собой: виноват… И не только в том, в чем винят.
В сердце она у него — живая, и в том он виноват, что ни сил, ни желания ее
забыть нет. В том, что она за те дни частью его стала, в том, за смерть ее ему
век не отмыться и никогда себя не простить. В том, что жить и дышать после
нормально не может и, словно умер с ней, там, и там же остался.
Как такое случилось, почему — тоже виноват — нет у него ответа.
Только одно знает и в том, наверное, опять виноват — дышать ему без нее трудно…
Артур подошел к распахнутому окну, закурил, глядя во двор.
— Дааа… Как же так?…
Докурил молча, от окурка вторую папиросу прикурил, развернулся к мужчине:
— Повезло тебе, что я тебя под конвоем увидел, а то загремел бы в штрафбат! —
сказал с каким-то злорадством, а может просто злостью. Естественной. Только не
больше чем Коля сам на себя зол, на войну гребанную, на гнид фашистских. И все
равно на штрафбат, на трибунал — только б дали еще раз в бой, чтобы еще хоть
одного гитлеровского выродка, хоть пристрелить, хоть придушить.
— В радведбат пойдешь.
Санин исподлобья уставился на полковника: в уме он? Каким Макаром отсюда Николая
забирать собрался?
— Пойдешь, сказал. Тебя страна столько лет учила, чтобы ты свою голову в тупую
сложил? Не мечтай! Своим делом займешься, пользы больше будет. Нам сейчас
разведданные вот как нужны, — зло рубанул ребром ладони у горла. — А
специалистов кот наплакал, одни дилетанты, мать их! — и вдруг смолк, поморщился,
словно зуб разболелся. — Что ж ты ее не вытащил, лейтенант?
Прозвучало это так тихо и горько, что Коля зажмурился: не травил бы ты душу…
Не надо!! Лучше расстреляй.
Полковник молча вышел. Вскоре Санина отвели в комнату, дали поесть и поспать.
Даже одеяло выдали, заботливо.
Он даже не удивился — сил не осталось.
Лена была готова к выходу. Все тоже старенькое платьице сменило красивое, новое
платье. На голове был платок, а на плечах отданный Пантелеем пиджак, размера на
три больше нужного. Но в том и ценность. Найдут бумагу — не криминал, но
вопросов будет много. А если документы обнаружат — будет худо. Поэтому Лена
пришила к майке на спине карман и спрятала добытые ценности. Пиджак мешком
скрывал странные изгибы фигуры.
С радио решено было в этот раз не рисковать и, девушка не стала перечить.
— Мне бы пистолет, — попросила только.
Адам внимательно посмотрел на нее:
— Хорошо стреляешь?
— В школе и в тире всегда «отлично» было.
— Но мишень и человек — разные вещи.
— Фашисты не люди. Я просто охочусь на зверей, — усмехнулась. Взгляд
неожиданно жестким стал, холодным.
И мужчина подумал, что когда эта девочка заматереет, он, пожалуй, не возьмется с
ней играть и другим не посоветует. И молча выдал пистолет.
— Если возьмут…
— Не возьмут, — заверила, пряча оружие в карман под мышкой платья. Не даром
она сегодня днем мудрила.
— Это одежда, — отдал ей сверток. — Думаю, пригодится.
Девушка не отказалась.
— И еще, Олеся. В следующий раз, прежде чем стучать и вообще появиться здесь,
смотри на окна — если занавески открыты — сейчас же уходи.
Лена кивнула, улыбнулась на прощанье и нырнула за двери.
Вечером без труда миновала пропускной пункт и к утру была в знакомом лесу.
Шла таясь и внимательно вокруг поглядывая, а Дрозда не заметила. Вылез тот из-за
сосны, Лена чуть не закричала от страха.
— Ты, ты… Ууу! — кулаком погрозила, слов не найдя. Саня хмыкнул:
— Привет. Как прошло?
— Хорошо. Смотрю и у тебя неплохо, — кивнула на две винтовки за его спиной, а
на груди еще автомат висел. Значит, не зря ночью по лесу бродил.
— Валялись, — улыбнулся беспечно.
