Иван Фирсов - Адмирал Сенявин
Английский посланник в Петербурге Джеймс Гаррис всполошился, строчил донесения в Лондон, где старался принизить значимость Декларации.
— Какой же вред причиняет вам вооруженный нейтралитет, — насмешливо хитрила Екатерина, беседуя с Гаррисом, — или лучше сказать, вооруженный нулитет?
Нашлись противники нейтралитета и в России. Адмирал Самуил Грейг, англичанин, который прославился еще при Чесме, а к тому же был участником и исполнителем похищения невольной соперницы Екатерины — княжны Таракановой — из Ливорно. Такое не каждому доверяли.
Он-то и спросил Екатерину:
— Матушка, в прошлой войне пират Каччиони поступал в море так же, как и английские крейсеры поступают ныне с кораблями чужими. Однако ты Каччиони благоволила, чин дала. Противоречие в твоих действиях…
Екатерина вскинулась:
— А ты, адмирал, не путай грека с королем английским.
Декларация была хороша, но пока только на бумаге.
Требовалось подкрепить ее силой. Об этом спросила Екатерина при очередном докладе одного из авторов Декларации, вице-президента Адмиралтейств-коллегии Чернышева:
— Каковы и куда направите экспедиции?
— Ваше величество, у Нордкапа побывал Хметевский, одну снарядим в Лиссабон, поведет ее Палибин. Затем другая под командой контр-адмирала Сухотина направится в Ливорно…
Граф Иван Григорьевич Чернышев верховодил Адмиралтейств-коллегией двенадцать лет без малого. В свое время, в юные годы, четырнадцать лет состоял на дипломатической службе в Дании, Пруссии, Англии. По возвращении из-за границы в тридцать лет пожаловал был Елизаветой в камер-юнкеры. Она же поручила ему воспитание наследника Павла Петровича. Были у Елизаветы замыслы — выслать из России «голштинца» Петра[19] и его супругу Екатерину, принцессу Ангальт-Цербстскую. Наследником своим объявить хотела Павла. Но не успела…
Екатерина покровительствовала брату Ивана Григорьевича — влиятельному царедворцу Захару Чернышеву[20]. Вначале обласкала и Ивана Чернышева. Пожаловала его генерал-поручиком, назначила в Адмиралтейств-коллегию, наградила орденами. Все это не без умысла. Надеялась за дарованное получать от него донесения на сына. Однако ошиблась.
Иван Чернышев добился аудиенции и без натуги ответил прямо:
— Ваше величество, состоять при его высочестве шпионом не по мне, такого не будет.
Не привыкла Екатерина к подобным ответам от обласканных ею людей при дворе, где все покупается и продается. Слегка побледнела, сжала губы, кивнула. Прием окончен.
Вскоре удалила его от двора — назначила послом в Англию. Два с лишним года добивался юный Павел возвращения своего воспитателя.
Екатерина наконец смилостивилась, определила Чернышева вице-президентом Адмиралтейств-коллегии… Теперь он ведал всеми делами по морскому ведомству.
Екатерина торопила Чернышева, не скрывала своих намерений:
— Не мешкай, Иван Григорьевич, посылай кораблики в Португалию и Тоскану. Надобно Европе доказать наши права.
— Ваше величество, — напрямую ответил Чернышев, — моряки готовы, корабли несколько худы, припасов нехватка, казна скупится…
Ух, не любила Екатерина «худые вести», нахохлилась:
— Добро, сыщем…
Граф-то знал щедрость матушки-государыни. За одну ночку фаворитам отваливала по сто тысяч…
На следующий день Чернышев вызвал командира Атлантической эскадры контр-адмирала Палибина:
— Немедля отправьте в Адмиралтейство офицеров, даны высочайшие указания отпускать вам все без задержек.
Декларация между тем имела успех в Европе, Екатерина была неравнодушна к лаврам. Как-то при докладе Безбородко[21] в присутствии Храповицкого обронила:
— Как славно пришла мне первой в голову сия идея о нейтралитете.
Безбородко, промолчав, согласно кивнул… Храповицкий знал свое дело. Такие новости незамедлительно прошелестели по дворцу, понеслись в европейские столицы…
Граф Иван Чернышев, услышав об этом, доверительно, по-дружески сказал Никите Панину:
— Лукавит, однако, матушка-государыня, Никита Иванович. Ты ведь был зачинщиком послать эскадру Хметевского к Нордкапу. Ты первый мысли эти высказал в докладе. Князь Голицын сие давненько вынашивал.
Панин часто поверял Чернышеву, единомышленнику, сокровенное. Ухмыльнулся, развел руками:
— Славолюбия, Иван Григорьевич, нашей матушке не занимать, ты сам о том ведаешь…
В Кронштадте вытягивалась на внешний рейд эскадра под командой Палибина. Одновременно собирались эскадры в Северное и Средиземное моря.
На Кронштадтском рейде день и ночь сновали транспорта и шлюпки. Подвозили боевые припасы, шкиперское имущество, продовольствие.
Сенявина и Лизунова, к обоюдной радости, поселили в одной каюте. Почти месяц прошел в хлопотах. Парадные мундиры так и остались висеть на вешалках до выхода эскадры. Не пришлось даже проститься с петербургскими знакомыми.
С выходом эскадры в море жизнь постепенно наполнялась тем особенным размеренным ритмом корабельного распорядка, который знаком лишь морякам. Сенявин и Лизунов несли вахту при постановке и уборке парусов, переменах галсов. Выбегали к фок-мачте, где были расписаны по авралам. Свободные часы проводили в кают-компании.
С августа до октября эскадра крейсировала в Атлантике от мыса Сен-Венсен до Гибралтара. В конце октября начались беспрерывные штормы, в Атлантику пришла пора зимних ураганов. По договоренности с Португалией эскадра на зиму укрылась в Лиссабонской гавани, лучшей на Атлантическом побережье. Стоянку кораблям определили в одном из судоходных каналов устья полноводной реки Тахо, на берегах которой расположилась небольшая, но довольно уютная столица Португалии. Многомесячное плавание в штормовом море сменилось монотонными буднями якорной стоянки. Днем команды занимались корабельными работами, которых всегда достаточно, если капитан опытный и ревностный к сбережению судна. На «Владимире» капитаном был князь Леонтий Шаховской, человек уже в годах, лет под пятьдесят, и явно противоположный типу ретивого служаки. За долгие месяцы плавания мичмана ни разу не слышали, чтобы он на кого-нибудь кричал или бранился. Каждый день просыпался в 6 часов, пил чай, иногда с ромом или лимоном, потом долго приводил себя в порядок, завивал длинную смешную косичку, надевал колпак, шею закрывал розовым шарфом. Надев расшитые золотом туфли и форменный белый сюртук, к 8 часам выходил на шканцы к подъему флага, после чего опять спускался в каюту. В 10 часов появлялся на батарейной палубе на молитве. Пообедав, капитан ложился спать, а чтобы быстрее заснуть, заставлял вестового матроса искать у себя в голове или рассказывать сказки. Вечером он заходил в кают-компанию в байковом халате, пил кофе и метал банк. Если проигрывал первый рубль, то сразу же уходил, а выиграв, оставался допоздна. Кораблем под парусами, правда, капитан управлял лихо, а на стоянке корабельными делами заведовал разбитной старший офицер.
Вначале и Дмитрий и Кутузов удивлялись чудачествам Шаховского, а потом из рассказов сослуживцев поняли, что он «тянет» службу, чтобы получить приличный пенсион и Георгия 4-й степени за восемнадцать кампаний.
На берег командир почти не сходил, да и офицеров отпускали, как правило, с разрешения начальника эскадры капитана бригадирского ранга Никифора Палибина. Но Сенявину повезло.
Однажды утром после подъема флага капитан приказал ему:
— Отправляйтесь, Сенявин, к флагману, вы с ним знакомы, и спросите дозволения отпустить на берег шесть офицеров.
Взяв шляпу, Сенявин спустя час подходил к борту флагманского корабля. Поднимаясь по трапу, он вдруг вспомнил Кронштадт, Алексея Наумовича и отца, которые приехали проводить его и представили тогда Палибину…
Не успел он пройти к салону флагмана, как его окликнул закадычный дружок, тезка, мичман Лызлов.
— Куда несешься, Митяй, будто на свадьбу?
— Да вот, понимаешь, к бригадиру, надобно доложить… — смущенно улыбнулся Сенявин, обрадованный неожиданной встречей.
— Погоди, погоди, — взял его за плечо Лызлов, — бригадир не убежит, только что сел банк метать.
Привлеченные разговором, в коридор вышли еще несколько мичманов. Окружив Дмитрия, они начали тормошить его, дергать за полу сюртука. Отшучиваясь, он пятился по коридору в сторону салона. Быстро открыв дверь, Сенявин шагнул через порог и только успел увидеть сидевшего спиной начальника эскадры, который играл в карты. В тот же миг Лызлов ловко подставил ногу, и его приятель плюхнулся на четвереньки.
То ли Палибин слышал голоса в коридоре, то ли успел увидеть Дмитрия краем глаза, но, не оборачиваясь, громко произнес:
— Болван, ты никогда порядочно не войдешь, только и делов за тобой, что резвиться!
