Милий Езерский - Марий и Сулла
Тит Веттий и Люция побледнели.
— Дядя, — глухо вымолвил Веттий, надевая плащ, — ты меня убил своим отказом. Добивай же, добивай! Обвини меня в кровосмешении, мне все равно. Жизнь моя кончена…
Он вышел из атриума, крикнув Люции:
— Если хочешь, поедем вместе! Ни тебе, ни мне терять больше нечего!
Люция не ответила. Он подождал, но кругом было тихо. Вывел из конюший лошадь и, вскочив на нее, помчался по дороге, которая вела в Рим.
XVI
В Риме допускались ранние браки — между четырнадцатилетними мальчиками и двенадцатилетними девочками, но этот обычай был распространен только среди плебеев. Патриции же, всадники и зажиточные плебейские роды предпочитали более зрелый возраст, потому что дети нередко упрекали родителей в чрезмерной поспешности.
Марий, как плебей, не отошел от деревенских взглядов и думал, что родители, узнав об его женитьбе на Юлии (ей должно было исполниться шестнадцать лет в апрельские календы), будут недовольны и скажут, что он взял в жены старую деву. Поэтому, чтобы избежать их упреков, он решил сыграть свадьбу до годовщины рождения невесты — после мартовских ид, тем более, что брак во время первых двух недель марта запрещался. Но потом он передумал и перенес свадьбу на февраль.
Вечером, накануне торжества, Юлия сняла с себя девичью одежду и посвятила ее вместе с куклами и иными игрушками ларам; потом, надев новую тунику, вытканную нитками вертикально, а волосы покрыв красным сетчатым чепцом, она завязала пояс большим геркулесовым узлом, чтобы муж мог легко развязать его на брачном ложе. Завила раскаленными щипцами шесть длинных локонов, пришпилила к волосам пучки цветов и, набросив на голову огненного цвета покрывало, подошла к зеркалу. Она не узнала себя: на нее смотрело строгое лицо матроны. Это забавляло ее. Она засмеялась, и матрона в зеркале Сверкнула белыми зубами.
Сваха, мать девочки Аврелии, взялась приготовить невесту к свадьбе, раскрыть ей тайны супружеского ложа и научить, как и чем должна новобрачная пленить и привязать к себе мужа.
Услышав хохот Юлии, она сочла момент подходящим (до сих пор невеста была грустна и беспокойна) и, подойдя к ней, начала поучать ее. Юлия краснела и стыдливо опускала глаза, слушая женщину.
Бракосочетание началось с гаданий на заре. Девушка еще спала, когда матрона с сияющим лицом вошла в кубикулюм и разбудила ее.
— Боги шлют благоприятные ауспиций, — сообщила она, обнимая невесту. — Птицы прилетели справа, небо чисто; гром и молния не помешают свадьбе. Овна уже принесена в жертву, и руно скоро будет готово. Одевайся. Гости давно собираются, и жених приехал…
Юлия вскочила и побежала в лаватрину. Рабыни дожидались ее. Они раздели юную госпожу и принялись тщательно мыть. Потом натерли тело благовонными маслами, окропили духами и вытерли.
Юлия вошла в атриум в сопровождении матроны. Лицо ее пылало.
— Боги благоприятно настроены к жениху и невесте, — объявила сваха и, взяв овечье руно утренней жертвы, покрыла им сидение биселлы.
В атриуме стояли, ожидая невесту, Авл и Секст Цезари, Гай Марий и десять свидетелей, среди которых находились Веттий, Луцилий, Сатурнин, Меммий, клиенты и вольноотпущенники.
Жрец развернул пергамент и вписал в заготовленный брачный договор имена жениха и невесты. Десять свидетелей подписали его, и договор, свернутый в трубку, был вручен Марию.
Во время обряда новобрачные тихо сидели на биселле, а когда жрец стал горячо молиться Юноне и полевым божествам и хор мальчиков запел звонкими голосами, оба поднялись и стали обходить алтарь слева направо Мальчик из хора нес перед ними витую корзинку с зерном и предметами домашнего обихода.
Все было кончено, посыпались поздравления. Гости шумно выражали свою радость, желали супругам счастья в жизни.
Юлия с любопытством оглядывалась на присутствующих. Теперь на нее уже не смотрели, как на девочку, даже дядя, братья, сестры и подруги вежливо уступали ей дорогу, точно она переродилась и стала иной, непохожей на ту прежнюю Юлию, которая играла в куклы и мяч, лазила по деревьям и сбивала палками с яблонь недозревшие плоды.
Юлия стала матроной. Она будет прясть и ткать со служанками в атриуме мужа, хозяйничать, рожать детей, кормить и воспитывать их. Ее будут называть госпожой, Она будет обедать с мужем, но вина пить не станет, даже тайком, ибо это запрещено. Из дома будет выходить в сопровождении рабов и, конечно, с ведома мужа; ей будут уступать дорогу, и никто, даже судья, не посмеет дотронуться до нее. В день Матроналий и в день ее рождения вся семья и близкие будут ее поздравлять и приносить подарки. Она получит право присутствовать на религиозных празднествах, на публичных зрелищах и пирах, защищать в суде обвиняемого родственника.
Так поучала ее накануне свадьбы сваха, и Юлия гордилась своим замужеством.
ХVII
Много лет прошло со смерти Сципиона Эмилиана, много событий совершилось в Риме, Элладе и соседних странах, а одно сердце, истерзанное муками, тоской и угрызениями совести, не знало покоя, не находило уголка на земле, где бы отдохнуть от долгих скитаний и тревожной жизни.
Умереть!
Семпрония с отчаянием обхватила голову. За это время она поседела, лицо сморщилось, глаза потускнели, но когда думала о Сципионе, лицо ее оживлялось.
«Как я встречусь с ним за гробом? Как оправдаюсь? Этими подлыми руками я поднесла ему яд, душила его умирающего — великую надежду Рима! О, дикая волчица, которую нужно безжалостно убить и выбросить, как падаль!..»
В приподнятом состоянии она приехала в Дельфы и вопросила оракула, что делать. Ответ был краток: «Вымой запятнанные руки в римском источнике чести и справедливости».
Она побледнела, пошатнулась: «Честь и справедливость? Это он. Как же я очищусь от крови его честью и е г о справедливостью?»
Не помнила, как добралась до гостиницы.
Послав рабов за искусным литейщиком и вынул из ларца маленькую статуэтку, она жадно всматривалась в нее.
— Я знаю, твоя душа здесь, в этом серебре, — шептала она, покрывая поцелуями изображение Сципиона Эмилиана. — О, прости меня ради богов, ради моей страсти и дикой любви, которая толкнула меня на это! Я дважды подняла на тебя руку и тысячи раз уже наказана за это. О Публий, Публий, сердце мое, господин мой, сжалься надо мною! Пощади меня! Пожалей! Успокой истерзанное сердце несчастной твоей рабыни!..
Она упала на колени, прижимая к груди статуэтку и тяжело рыдая. Седые космы выбились из-под чепца, она была похожа на безутешную мать, потерявшую на войне сыновей.
Когда рабы ввели к ней старого литейщика, она сидела в кресле в глубокой задумчивости и смотрела вдаль мутными, невидящими глазами, и губы шептали дорогое сердцу имя.
Очнувшись, указала литейщику на слиток серебра:
— Можешь отлить такую же статую?
— Сделаю, — сказал грек, вглядываясь в мужественное лицо римлянина.
— Одухотвори его лицо, оживи глаза, — говорила Семпрония, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, — а я не пожалею ничего в награду за твой труд… Но торопись, прошу тебя, во имя Аполлона. Я должна покинуть Дельфы немедленно.
Она вышла из гостиницы и направилась к храмовой роще. Не успела она сделать нескольких шагов, как к ней подошел вольноотпущенник и радостно приветствовал ее.
— Госпожа моя, — сказал он, — наконец-то я нашел тебя! Благородная твоя мать Корнелия умирает в Мизенах… И если ты даже не застанешь ее в живых, то сможешь по крайней мере пойти на ее могилу.
Как все это было далеко: и мать, и Гракхи! Давно уже она не думала о них, точно они никогда не существовали, и удивилась, что мать еще жива. Сколько ей лет? Более семидесяти? И почему она не умирает, она, толкнувшая ее на убийство Эмилиана? Или это не она толкнула, а ревность? А может быть, он умер естественной смертью?..
Перед глазами возникла мизенская вилла на вершине горы, заглядывающая в Сикульское море, и сердце болезненно сжалось.
Взглянула на вольноотпущенника. Он стоял, ожидая ответа.
— Передай благородной Корнелии, — вымолвила она топотом, — что я скоро вернусь в Италию!
А в голове трепетала назойливая мысль: «Я не хочу видеться с нею… не могу… И если бы жили братья, я отреклась бы от них… Разве Публий не одобрил убийства Тиберия?»
Прошли две недели, а статуя не была готова. Литейщик говорил, что отлить мог бы и раньше, но работа не удовлетворяет его:
— Госпожа моя, ты приказала вложить в нее душу великого человека, но как вложишь, когда она ускользает? Я приносил жертвы Аполлону, а он не посылает вдохновения… Скажи, что мне делать?
Семпрония подумала и сказала:
— Отлей, как умеешь, но не задерживай меня больше…
Через несколько дней литейщик торжественно внес статую в таламос.
