Чабуа Амираджиби - Дата Туташхиа. Книга 3
– Говорю... не знаю, кто ему велел!
Я сделал еще несколько выстрелов, и вышло так, как мы и рассчитали: Кандури схватился за горло и плюхнулся в тонэ. Убивать его мы и не собирались. Его даже не царапнуло, но мы знали что хитрец непременно прикинется мертвым и свалиться в тонэ.
Стало так тихо, что было слышно, как урчит в кишках Табисонашвили. Попы не шевелились, а у Табисонашвили челюсть так отвисла, что в пасти у пего могла б уместиться наседка с цыплятами.
Дастуридзе кинулся к Кандури: видно, хотел стащить с него кольца, но не успел он добежать, как Дата закричал:
– Стреляй в него, швырнем и его туда же!
Я выстрелил. Дастуридзе рванулся назад и тут же оказался там, откуда кинулся за Кандури.
Угомонилась семейка.
Дата достал с камина Евангелие, полистал его и протянул священнику, что был потолще:
– Читай громко! От Луки одиннадцать, пятьдесят два и передай ему,– Дата кивнул па другого священника,– пусть и он прочтет, да погромче и поясней!
Священник откашлялся раз, другой, книга дрожала в его руках.
– «Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали. Другой священник повторил эти слова. Дата захлопнул Евангелие и положил обратно на камин.
– Погребем преставившегося во Христе раба божьего! – сказал Дата.
Вот об этом мы но договаривались, и теперь я уже не знал, что он собирается делать.
– Отбросьте шкуры! – приказал Дата попам.
Они подняли шкурь; одну за другой и швырнули их на пол.
Крупы оказалось двенадцать мешков.
– Несите мешки и засыпьте покойника!
Попы, кряхтя и спотыкаясь, еле доволокли один мешок до тонэ. Я вспорол его, и попы, едва подняв мешок, высыпали его на Кандури. Это была гречиха.
– Все мешки высыпайте. И двигайтесь поживее! Силенок вам не занимать! Быстрей, быстрей поворачивайтесь!
На восьмом мешке Дастуридзе вскочил-таки и прыгнул в тонэ. Шум, треск, хруст... и Дастуридзе заревел, как бычок, которого ведут на бойню:
– Нет их... Нет колец!.. Бриллиант с абрикосовую косточку!.. Бриллиант с косточку сливы... А говорил, что большой бриллиант наместнику, а поменьше экзарху! Себе, подлей, забрал... Сам носил... Вы же видели, были перстни на пальцах. Лет их! Где они? Кто взял? Бриллиант с абрикосовую косточку... со сливу...
Попы пыхтели, таскали мешки, высыпали их в тонэ. А оттуда неслось Дастуридзево «с абрикосовую косточку...», «с косточку сливы...».
Кандури как упал в тонэ, так кольца с пальцев и стянул и засунул их, видно, куда поглубже. Он же понимал, что Дастуридзе кинется за ним.
Попы высыпали последний мешок. А мы за дверь и – в Квишхети.
Грешным делом, если б не Дата, я бы бриллиантики прихватил. «Укравший у вора – блажен» – не нами это придумано.
ГРАФ СЕГЕДИ
В списке Зарандиа, как я уже говорил, на одном из первых мест стояло имя Хаджи-Сеида. Зарандиа уверял, что казначеем панисламистов является именно Хаджи-Сеид, по вещественного доказательства у него не было, как и вообще не было каких-либо убедительных доказательств. Зарандиа начал с того, что решил приглядеться к Искандеру-эфенди Юнус-оглы. Скажу, что и мне, и моим помощникам именно Искандер-эфенди казался лицом наиболее подозрительным. И именно его решил использовать Зарандиа, чтобы проникнуть в тайну деятельности Хаджи-Сеида. Предстояло сблизиться с Искандером-эфенди и завербовать его. Зарандиа долго следил за ним, получил в один прекрасный день подсел за его нужные сведения столик в чайной.
– День добрый, Искандер-эфенди! Не припоминаете меня? Сидевший внимательно оглядел подсевшего.
– Кажется, вы изволите служить провизором в аптеке Оттена... Да, да, в аптеке Оттена на Сололакской улице... Я не ошибаюсь, простите? Где-то я вас встречал, но чем вы занимаетесь, уверенно не припомню, пет...
Зарандиа проткнул свою визитную карточку.
– Здесь, правда, не сказано, что я еще и руководитель политической разведки.
Тонкая улыбка блуждала по лицу отуреченного грузина, пока он разглядывал визитную карточку.
Зарандиа попросил слушать его внимательно и сразу же объяснил, зачем пришел и что ему нужно от секретаря и кассира Хаджи-Сеида. Он не преминул сообщить также, что высшие чины тайной полиции убеждены, что Искандер-эфенди Юнус-оглы является резидентом турок, однако он, Зарандиа, считает это ошибкой, которую хочет опровергнут, но сделать его может лишь с помощью Искандера-эфенди.
– Я полагаю, Искандер-эфенди,– сказал Зарандиа,– что вашим призванием и долгом является служба, а не верность. Вы вовсе не обязаны сохранять верность ни Хаджи-Сеиду, ни своим многочисленным бывшим и будущим патронам. Вы обязаны быть верны нам, потому что вашего нынешнего патрона мы все равно уличим в преступлении, и тогда вы неминуемо разделите его участь. Мы не потребуем ничего особенного – лишь небольшой помощи, однако медлить с ответом мы вам позволить не можем. Вот... – И он вынул из кармана и положил перед Искандером-эфенди заранее составленное обязательство и даже протянул ему химический карандаш. – Или вы подписываете это и действительно оказываете нам упоминаемую в расписке услугу, или отправляетесь отсюда в тюрьму, а мы обойдемся без вас, вам же останется уповать на аллаха!
– «Дулкернаин снова отправился в путь...»—произнес Искандер-эфенди, дочитав расписку.
– Что вы изволили сказать?
– Это из восемнадцатой суры Корана... Бейрут, Дамаск... Афины тоже прекрасный город, и я там не бывал, но все же Дамаск, говорят, лучше... Эй, Абдурахман, подай господину... – Зарандиа быстро скосил глаза, и имя собеседника застряло в горле Искандера-эфенди. – Подай господину чаю покрепче, Абдурахман!..
Зарандиа кивнул.
Принесли чай. Зарандиа отхлебнул и после долгого молчания спросил с искренним любопытством в голосе:
– Дамаск, говорите... А в Риме не приходилось вам бывать? Прекрасный город. И прелестные девочки, должен вам сказать. И что забавно, в Италии до сих пор нет закона против садизма. А там как раз нам человек нужен. Язык вы знаете хорошо. Ведь с сеньором Массари вы изъясняетесь на итальянском совершенно свободно... Как удачно все складывается!
– «Род уходит и род приходит, а земля пребывает вовеки. Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает, чтобы там опять взойти»,– прочитал Искандер-эфенди, словно для себя одного.
– Что вы изволили сказать?
– Это из Библии. Экклезиаст. Не помню, господин Зарандиа, чтобы мое пребывание и служба в любом городе заканчивались как-нибудь иначе.– И Искандер-эфенди ткнул пальцем в расписку. – Хотел бы я знать, почему вы являетесь именно ко мне, и непременно – всюду. Я понимаю, если б я провинился в чем-то. По ведь совсем ни в чем. Ни в чем совершенно! И никогда.
– В наше время это больше всего и вызывает подозрение,
– То именно, что я ни в чем и никогда не провинился?
– Да.
– Дамаск...
– Об этом, Искандер-эфенди, мы поговорим позже! —Зарандиа тоже коснулся пальцем расписки.
– Разумеется... Но расписки я ни в одном городе не давал. Чем еще могу служить?
– В каких городах и банках за пределами России есть текущие счета у Хаджи-Сеида?
– Только в Стамбуле. Банк Стиннеса, счет номер № 1014,– Искандер-эфенди ответил немедля, и с этого момента и здесь, в чайной, и позже говорил только правду,
Многим, вероятно, покажется, что смелый шаг Зарандиа есть оскорбление профессионализма и авантюризм. С точки зрения теоретической такая оценка вполне справедлива, однако практика подтверждает, что большинство вербовок во все времена и во всех государствах происходило именно так – нахрапом и откровенно. Вопреки взглядам некоторых профессионалов, большинство вербуемых остерегается осложнить отношения с тайной полицией и законом, и стоит вербующему достаточно твердо сказать о возможных осложнениях, как сомнения у вербуемого отпадают сами собой. В беседе Зарандиа с Искандером-эфенди Юнус-оглы не было ничего неожиданного, кроме тут же состряпанной версии о садизме. Таких сведений об Искандере-эфенди у Зарандиа не было, и ничего похожего мы не могли бы доказать, но Искандер-эфенди сообразил, что если он откажет Зарандиа, то тайной полиции ничего не будет стоить представить парочку проституток, которые подтвердят, что он садист. Оп предпочел согласиться сам, чем быть втянутым другими,– случай самый обычный в аналогичных ситуациях.
Благодаря Искандеру-эфенди удалось установить, что стамбульский антиквар Чекурсо-бей четырежды в год вносит в банк Стиннеса на текущий счет Хаджи-Сеида суммы в турецких лирах. Каждый взнос равнялся двум тысячам русских рублей. По существующим правилам, банк посылал своему клиенту уведомление о поступивших суммах, и таким путем Хаджи-Сеид узнавал, что деньги пришли. Искандер-эфенди не мог сказать нам, кому Хаджи-Сеид рассылал эти деньги, но назвал имя Кара-Исмаила, скупщика серебряной посуды в Дагестане от фирмы Хаджи-Сеида, который раз в три месяца получал из кассы двести червонцев золотом сверх той суммы, которая выдавалась ему для закупки товара. Кара-Исмаил жил в Темирханшуре. Идя по его следам, мы могли обнаружить резидентов, рассеянных в Дагестане.
