Теодор Мундт - Самозванец (сборник)

Старик лакей продолжал спать как ни в чем не бывало. Внезапно одна из внутренних дверей зала с шумом распахнулась, кто-то быстро вбежал туда и что-то произнес на непонятном Лахнеру языке. От этого возгласа спавший лакей проснулся и вскочил на ноги.

– Негодяй, – на ломаном немецком языке заголосил вошедший. – Как ты смеешь спать в такое время? Засечь тебя кнутом до смерти, вот чего ты заслуживаешь!

– Но, господин камердинер, я…

– На столе нет чернил, нет песочницы, нет бумаги… Негодный лентяй!

– Да я, господин камердинер…

– Свечи не оправлены, камин не затоплен… Боже мой, боже мой!

Камердинер скрылся за дверью, но сейчас же вернулся в сопровождении нескольких слуг, и те принялись торопливо исправлять оплошности старого сони. Когда все было сделано, зал снова опустел.

Лахнер осторожно приподнял край зеленого сукна и осмотрелся по сторонам, нет ли где-нибудь более надежного тайника, но такового нигде не оказалось. На одно мгновение им овладело малодушие, и он подумал, уж не ретироваться ли ему лучше через ту же дверь, через которую он сюда забрался. Но сейчас же это показалось ему недостойным.

«Эх, будь что будет!» – подумал он, а после того расположился как можно удобнее в ожидании грядущих событий.

Но время шло, а в зал никто не входил.

Тут Лахнеру пришла в голову блестящая мысль: он обнажил свою саблю и провертел в зеленом сукне несколько маленьких дырочек в различных направлениях. Теперь он мог не только слышать, но и наблюдать.

Внутренние двери зала широко распахнулись, и в него вошли несколько человек, при виде которых спрятавшийся гренадер вздрогнул. Это были не бандиты, с кинжалами в руках кравшиеся на поиски спрятавшегося шпиона, не призраки, вышедшие из могил в саванах, чтобы справлять черную мессу; нет, это были изящно и прилично одетые люди с любезными улыбками и ласковыми взглядами. И все-таки Лахнер предпочел бы увидеть бандитов или призраков.

Вошедшие были одеты в блестящие мундиры с золотым шитьем, украшенные высшими орденами всевозможных стран. Видно было, что все они занимают высокое положение…

Один из вошедших обратился к остальным на французском языке:

– Благоволите присесть, господа.

Наступила пауза, слышался только шум пододвигаемых кресел, и вскоре Лахнер оказался в самом ближайшем соседстве с несколькими парами башмаков, чуть-чуть не касавшихся его своими носками. Это внушило ему немалое опасение: а вдруг кому-нибудь из сидевших за столом придет в голову вытянуть ногу?

– Вот уже девятый раз подряд, – продолжал по-французски прежний голос, – я имею честь приветствовать на своей вилле господ полномочного посла и министра-резидента прусского короля, равно как и господ чрезвычайных посланников короля Сардинии, саксонского курфюрста и баварской короны. Но в первый раз на мою долю выпала высокая и приятная честь иметь возможность приветствовать у себя господина полномочного министра короля Франции. Позвольте мне выразить те чувства глубочайшего уважения, которые я питаю как к почтившим вас своим доверием высоким повелителям, так и к вам лично.

Снова послышался шум двигаемых кресел; Лахнер понял, что дипломаты встали в ответ на любезность говорившего.

– Прежде чем мы перейдем к деловым переговорам, – продолжал все тот же голос, – я должен обратиться к представителю Франции с покорнейшей просьбой засвидетельствовать своим словом дворянина, что обо всех происходящих здесь разговорах им не будет сообщено никому, за исключением монарха, и что им не будет проронено ни единого слова обо всем слышанном здесь ни в частном или официальном разговоре, ни даже на исповеди. Обстоятельства требуют строжайшей тайны, и такое обещание дали уже все присутствующие, не исключая и меня самого.

Послышался шум отодвигаемого кресла, и новый голос сказал:

– Я, Луи Опост ле Тонелье, барон де Бретейль, клянусь честью дворянина, что буду хранить в строжайшей тайне все слышанное мною на тайных конференциях у его превосходительства господина полномочного министра русского правительства князя Дмитрия Голицына, пока сам князь Голицын не освободит меня от обета молчания.

– Отлично, господа, – сказал князь Голицын, – теперь мы можем приступить к обсуждению интересующих нас вопросов.

– Прошу слова, – проговорил чей-то гнусавый, резкий голос, в котором Лахнер сразу узнал пассажира черной кареты.

– Слово предоставляется его превосходительству графу Герцу.

– Я хочу вкратце ознакомить господина представителя французского правительства с тем, что главным образом является предметом нашего обсуждения, – заговорил Герц. – Австрия угрожает политическому равновесию Европы. В течение ряда лет она жадным взором посматривает на Баварию, чтобы присоединить ее к своим владениям. Смерть последнего отпрыска баварского дома, бездетного курфюрста Максимилиана Иосифа, была сочтена австрийским правительством за удобный момент к открытому выступлению. Австрия собирается захватить наибольшую часть баварских земель, оставив законному наследнику почившего курфюрста, Карлу Теодору Пфальцскому, самый ничтожный кусочек. Если этому дадут совершиться, то все европейские державы быстро попадут в самое неприятное положение. Как говорит мой августейший повелитель, его величество прусский король, Австрия собирается сделать себе из Баварии нечто вроде аллеи для прогулок. По этой аллее она подойдет поближе к Эльзасу и Лотарингии, откроет путь к Ломбардии и Сардинии, начнет оказывать сугубое давление на Швейцарию – словом, австрийское влияние в ущерб остальным державам расползется во все стороны. Юный австрийский император не может смириться с мыслью, что другие державы представляют собой тоже немалую политическую силу, и поставит на карту все, чтобы принизить и ослабить их. Вот как складывается политическое положение данного момента. Мы не можем сложа руки взирать на то, что грозит осложнениями всем нам. Австрия должна убрать руки прочь, или же мы мечом продиктуем ей свои условия.

– Господа, – ответил французский посланник, – не могу выразить, насколько я счастлив, имея возможность слушать и учиться государственной мудрости у столь прославленных знаниями и опытом мужей, как здесь собравшиеся. Я был бы счастлив еще более, если бы обстоятельства позволяли мне думать и действовать с вами заодно в высказанном его сиятельством графом Герцем вопросе. Но – увы! – я прежде всего слуга своего короля и родины, и мои личные симпатии не могут иметь никакого влияния на ход государственных дел. Прежде всего, Франция желает мира себе и всей Европе. Желая направить все свои силы на внутреннее преуспевание, моя родина не имеет в виду вести разорительную войну, да еще такую, которую она не может оправдать с нравственной стороны. Мой государь находит, что Австрия имеет такие же права на Баварию, как Пруссия на Силезию, которая была захвачена последней. Франция связана теснейшими узами с Австрией, так как моя августейшая государыня – австрийская принцесса. Да и представляемое мною правительство, откровенно говоря, не может не признать, что стремления и домогательства Австрии вполне разумны и законны. С седой древности Бавария была суверенной страной, подвластной германским императорам. Ведь Австрия, вообще-то, представляет собою конгломерат народностей и провинций, и присоединение Баварии даст перевес немецкому элементу страны, что в свою очередь окажет большое содействие культуре этой страны. Для Франции, которая по присоединении Баварии теснее – в смысле географических границ – подойдет к Австрии, приятнее видеть своего дружественного соседа мощным, крепким и жизнеспособным, так как в этом она видит залог также и своей безопасности. Так к чему же Франция себе во вред будет ослаблять Австрию?

Слова барона де Бретейля вызвали оживление среди дипломатов. Но граф Герц попросил еще минуту внимания и ответил французскому посланнику следующее:

– Я ждал, что вы скажете это, барон, так как иначе вы и не могли бы ответить. И если бы я был на вашем месте, то и я ответил бы совершенно так же. Тем не менее я нашел целесообразным просить его сиятельство князя Голицына о привлечении и вас к нашей конференции, счел необходимым открыть вам наши карты. Почему же я сделал это, раз ожидал вашего ответа? Потому что, я уверен, не пройдет и десяти минут, как вы будете уже с нами. Я уверен в этом потому, что мне стало известно нечто, скрывшееся от вашей проницательности. Вы говорите, что Австрия – первый друг Франции, что могущество и сила Австрии служат гарантией безопасности Франции. Так ли это, барон? А что, если я скажу вам следующее: известно ли вам, что Англия только и мечтает о захвате большей части береговой полосы Франции? Известно ли вам, что барон Артур Кауниц командируется в Лондон, чтобы подготовить почву для союза Австрии с Англией, союза, главным пунктом которого будет политика невмешательства в территориальные приобретения обеих договаривающихся стран?