Вера Крыжановская - Мертвая петля
– Конечно, я ничего больше не желаю, как забыть это неприятное происшествие, – сдержанно ответила Нина.
Она инстинктивно чувствовала, что под миролюбием мачехи таится лукавая злоба, но открытый разрыв был ей тоже неприятен.
Глава 6
Вскоре после описанного случая, как–то во время завтрака, неожиданно явился Енох Аронштейн. Зинаида Моисеевна крайне обрадовалась его приезду и пригласила погостить у них неделю.
– Вы ничего не имеете против этого, дорогая Нина? – любезно обратилась она к падчерице.
– Пожалуйста, – ответила та, покраснев, но не прибавила, однако, что это доставит ей удовольствие.
Три, четыре дня прошли довольно мирно. Нина, старавшаяся первое время удаляться, затем успокоилась, заметив, что Енох держал себя очень сдержанно в отношении её и вообще оказался вполне воспитанным человеком. Он играл с дамами в крокет или лаун–теннис, сопровождал в концерты и на прогулки, а в беседах умел блеснуть образованием и знанием иностранных языков. Его занимательный разговор на разные темы развлекал Нину, а её врождённая недоверчивость, может быть, и ослабела бы, если бы она не подмечала в тёмных глазах Еноха подозрительные огоньки, которые её пугали, возмущали и отталкивали.
Раз утром княжна с Лили сидели на балконе Нининой комнаты, выходившей в сад и расположенной в первом этаже дачи. Барышни были одни дома; Зинаида Моисеевна с кузеном отправились за покупками в город, а дети ушли гулять в парк. Лили вышивала по атласу сашэ для жениха, а Нина вышивала ковёр отцу и не замечала, что подруга наблюдала за ней украдкой. Вдруг Лили сложила работу и лукаво сказала:
– Счастливая Нина. Ты ничего не замечаешь?
– Не замечаю чего? – спросила та удивлённо.
– Хитрая ты! А то, что прекрасный Енох влюблён в тебя и за тобой ухаживает.
Нина презрительно пожала плечами.
– Ты ошибаешься. Господин Аронштейн вовсе не влюблён и за мной не ухаживает: он просто вежлив и предупредителен. И это очень умно, потому что я не допустила бы неуместного ухаживания; а любовь с его стороны не имела бы смысла.
– А я тебе повторяю, что он безумно в тебя влюблён. Очевидно, ты просто не желаешь замечать, как он следит за каждым твоим движением, с каким восторгом он слушает, когда ты говоришь или играешь, и какая страсть загорается иногда в его чудных бархатных глазах. Позволь, однако, заметить, что ты поступаешь очень глупо, презирая такую любовь, это – блестящая партия. Аронштейн – молод, красив, прекрасно воспитан и миллионер. Ведь не станешь же ты отрицать все эти преимущества потому только, что он еврей?
– Только? – насмешливо переспросила Нина. – Ты до такой степени окунулась в иудейство и пропиталась им, что перестала уж отличать белое от чёрного. Пойми же, что это твоё «только» представляет собою бездну, которая отделяет от подобного брака всякую христианскую девушку хорошего дома. Я ещё допускаю, что горькая нужда или крайняя необходимость может заставить женщину выйти замуж за еврея, но не представляю, чтобы это можно было сделать по доброй воле и до сего дня отказываюсь понять, как могла ты влюбиться в своего Лейзера? Вместо того, чтобы проповедывать мне такую чушь, лучше ты сама поразмысли о том, что собираешься сделать, пока ещё не поздно. Подумай только, что тебе надо порвать со всем твоим прошлым, что у этого самого мужа, для которого ты отказываешься от своих близких, есть тоже своя семья, принадлежащая к пролетариату какой–нибудь захолустной дыры, и тебе придется терпеть эту грязную, грубую, некультурную родню. Что это должен быть за сброд, можно судить отчасти уж и теперь по твоему жениху. Тебе не раз приходилось краснеть за его промахи и неуменье держать себя в обществе, как, например, позавчера, когда он, засунув пальцы в рот, стал ковырять в зубах и вытер руки об скатерть, или когда потом он начал плевать тут же под стол… И с таким человеком ты собираешься жить, быть его женой!
Закрыв глаза, Нина откинулась на спинку кресла, и на её очаровательном личике отразилось такое омерзение, что Лили была совершенно озадачена.
– Как ты всё преувеличиваешь. Именно, когда мы заживём совместно, я отучу его от мелких недочётов его воспитания и выучу, как надо держать себя в обществе. Впрочем, обо мне говорить не стоит, моё решение бесповоротно; но я всё–таки никогда не пойму, почему ты так презираешь любовь Аронштейна. В конце концов, это такой же мужчина, как и сотни других, но только гораздо красивее и обаятельнее. Никто не может оспаривать у него права любить тебя. И даже думаю, что его поцелуи должны иметь особую прелесть… – и она цинично ухмыльнулась.
– Прошу тебя воздержаться от таких пошлых шуток, – перебила её Нина. – Разумеется, я ничего не могу запрещать г–ну Аронштейну и повторяю только, что он пылает по мне совершенно напрасно. Никакие его прелести, телесные и душевные, ни даже его миллионы, на меня не подействуют. А потом, он далеко не Пигмалион, чтобы оживить мёртвый камень моего сердца. У меня такое отвращение ко всему, на чём лежит хоть тень еврейства, что во мне что–то сжимается при одной мысли о необходимости с ним сталкиваться. А мрачное предчувствие шепчет мне, что эта женщина, на которой отец, по несчастью, женился, чтобы выпутаться из затруднительных обстоятельств, окажется со временем мёртвой петлёй и будет нам дорого стоить.
Лили встала за мотком шёлка, лежавшим в корзине на другой стороне балкона, и вздрогнула. Встревоженная вернулась она к подруге и приложила палец к губам.
– Тсс!.. Они вернулись, и Аронштейн сидит на террасе. Он, должно быть, слышал наш разговор, – чуть слышно прошептала она.
– Тем лучше, – громко ответила Нина. – По крайней мере он будет знать, чего держаться, и прибережет свою любовь для кого–нибудь, более её достойной, чем я; для меня же подобная любовь – только оскорбительна.
Она отпихнула пяльцы и поспешно ушла с балкона. Лили сидела в недоумении. Она видела, как Енох сбежал с террасы и быстро исчез в одной из тенистых аллей. Баронесса в нерешительности прошла в маленькую гостиную, рядом с балконом, но в ней никого не было, и дверь в соседнюю комнату была закрыта; значит, княжна заперлась у себя в спальне. Тут ей на глаза попались разбросанные на столе карточки Нины, доставленные поутру фотографом. Лили задумалась, а потом подошла к столу, выбрала из двух дюжин фотографий в различных позах карточку Нины в домашнем платье и белой кружевной садовой шляпе, с букетом цветов в руках, и сунула её в карман. Затем она торопливо сошла в сад. Ей хотелось найти Аронштейна, чтобы убедиться, слышал он или нет обидные слова кузины.
После довольно долгих поисков, она нашла Еноха, наконец, на самой окраине сада, в густо заросшей жасмином беседке, где стояли деревянная скамья и стол.
Он сидел, закрыв лицо руками, и так был погружен в свои мысли, что не заметил Лили, пока она не положила ему руку на плечо.
Ей стало жаль, когда она увидела его смертельно–бледное лицо, на котором застыло выражение гнева и отчаяния.
– Вы слышали наш разговор, Енох Давидович, – сочувственно сказала она. – Но не надо принимать его близко к сердцу…
– Да, да! – сказал Енох. – Я слышал, что в глазах этой девчонки я – пария, которому ни воспитание, ни талант, ни состояние, словом, никакие внешние или душевные качества не дают человеческих прав, даже неотъемлемого права всякого человека стремиться завоевать сердце той, которую любишь. Как ни возмутительно, само по себе, такое мнение, оно было бы безразлично для меня, если бы, на своё горе, я не чувствовал почти роковой страсти к этой гордой и несправедливой девушке. Невыразимо тяжело сознавать, что возбуждаешь лишь брезгливое отвращение в обожаемой женщине, которая содрогается при мысли о какой–либо ласке с моей стороны. И всё это потому, что принадлежишь к расе, которую всё человечество преследует слепой, несправедливой, тупой и возмутительной ненавистью. Он сжал кулаки.
– Всё это правда, – и Лили вздохнула, – вы совершенно невинно несёте последствия грехов, а часто и преступлений ваших предков и соплеменников, которые этим посеяли и укоренили такие предрассудки. Но, слава Богу, происходит реакция, и многие уже не разделяют этих диких воззрений. Да я сама – живой пример, как и Нина, я родовая аристократка, а, однако, выхожу замуж за человека вашего племени, которого люблю и уважаю, и который не внушает мне ни презрения, ни отвращения. Никакие уговоры меня с ним не разлучат… Израильтяне уже накануне завоевания полного равноправия, а этим великим, справедливым законом будут отлажены и уничтожены расовые предубеждения. Поэтому не отчаивайтесь. Даже и с Ниной может произойти такое же чудо. Она ещё так молода, что не может иметь установившихся убеждений, а в душе женщины гнездится много противоречий. Почему же, наконец, такой красивый, образованный и богатый человек, как вы, не найдет средства победить строптивое сердце капризницы, воспитанной умственно–ограниченными и застывшими в великосветских предрассудках женщинами?
