Неля Гульчук - Загадка Александра Македонского
– Иола так хороша, словно и есть сама Психея!
Его подруга, возлежавшая рядом, ревниво глянула на молодого человека и с наигранной улыбкой, в пику ему, заявила:
– Сейчас должен появиться сын Афродиты Эрот. Его играет сам Ликон… И я должна заметить, что не только его игра, но и он сам великолепен.
Тот, для ушей которого все это было сказано, кажется, даже не заметил укола и продолжал следить за Психеей – сквозь тонкую ткань легко было разглядеть совершенную девичью фигуру.
Разгневанная Афродита повелительным жестом указала Эроту на Психею. Эрот согласно кивнул, извлек серебряную стрелу из золотого колчана и направил ее на Психею.
– Нельзя вообразить себе более трагической судьбы, – воскликнула Таида. – Психея – пленница плоти. Она живет, дышит и думает только о ней.
– Разве это не прекрасно? А что же, по-твоему, любовь? – поинтересовался скульптор. Его утонченный вкус угадывал в Таиде что-то особенное, отличающее ее от всех остальных женщин.
– Это высший экстаз!..
Лисипп улыбнулся:
– Своеобразная философия.
– Это моя собственная теория. Не забывай, что у гетер достаточно времени для размышлений о любви.
– Ну и к каким выводам ты еще пришла?
– Что большинство мужчин совершенно не способны к любви. Для них легче командовать целой армией, вершить судьбы мира, не в лучшую сторону, чем любить. И еще: по-моему, гораздо лучше быть любимой, чем любить самой.
– Как же так, если любовь – высший экстаз?
– Тот, кого любят, обладает таким могучим влиянием, что может изменить многое к лучшему в этом мире.
Лисиппу все больше и больше нравились смелые, не лишенные остроумия рассуждения гетеры. Внезапно он встал, сбросил гиматий, закрепил его на столе, достал из складок одежды кусок угля, который всегда носил с собой, и, усевшись поудобнее, стал рисовать Психею.
В это время Эрот склонился над спящей Психеей и поцеловал ее.
Ночная бабочка влетела в огонь светильника и упала, сгорев в нем. Заметив это, Лисипп оторвался от рисунка, наклонился к Таиде, также проследившей за печальной участью бабочки, и с затаенной грустью сказал:
– Бабочка летит на огонь, не зная, что обожжет крылья или сгорит в нем сама… Мы же знаем, что страсть способна погубить нас, и все же не противимся ей…
Таида усмехнулась:
– Дорогой Лисипп, твое сравнение само по себе, конечно, верно, но нельзя забывать, что человек наделен разумом и в его силах повести себя так, чтобы не сгореть, как эта несчастная бабочка.
– Наши представления о собственных возможностях часто являются нам такими, какими мы хотели бы их иметь… Жизнь сложнее, нередко печальнее… Впрочем, мир, в котором нет страсти и печали, неинтересен… Во всяком случае, мне. И я думаю, что многие готовы были бы сгореть в огне, если сквозь пламя видели бы твой лик, Таида…
Таида лукаво взглянула на Лисиппа:
– И ты тоже?
– Конечно!
– Спасибо, Лисипп. Я, как и всякая женщина, не могу не быть благодарна за такое признание. Но я слишком хорошо отношусь к тебе, чтобы желать талантливому скульптору Эллады участи бабочки.
– Отчего же? Быть бабочкой прекрасно. Это светлый символ. Ведь душа человека подобна крылатому насекомому, которое то ползет по земле червяком, то возносится к небу бабочкой. Сколько раз она была гусеницей и сколько раз – бабочкой? Она этого никогда не узнает, но она чувствует, что у нее есть крылья.
Психея с повязкой на глазах ощупывала лицо, шею, плечи Эрота. Порой она пыталась сорвать повязку, но тот не давал ей это сделать. И лишь когда Эрот разметался на ложе любви, Психее удалось приподнять ее. Взглянув в прекрасное лицо юноши, она замерла очарованная его красотой.
Грозный удар грома словно предупредил об опасности. Почувствовав угрозу, Психея закружилась, заметалась, пытаясь вырваться из заколдованного круга, но усилия ее были напрасны. Она напоминала опалившую крылья бабочку.
Лисипп задумчиво смотрел на Таиду, отложив в сторону рисунок.
– А ты, Таида, изведала муки любви?
– Нет, Лисипп!.. Пока нет…
Помолчав, она прибавила:
– Мне кажется, любовь для того, кто любит, с одной стороны – экстаз, а с другой – недуг.
– Любовь – не недуг, нелюбовь – недуг. Так считал Сократ, и я согласен с ним.
Лисипп снова продолжал рисовать.
Простирая руки к небесам, Психея молила вернуть ей возлюбленного, но руки ловили лишь пустоту. Она упала в изнеможении. Гости затихли, потрясенные талантом Иолы.
Молчание прервал Лисипп:
– Я решился – сделаю статую Эрота! До встречи, Таида!
Он накинул на плечи гиматий.
Таида встала, чтобы проводить дорогого гостя, засмеявшись, провела пальцем по скрещенным рукам, нарисованным на плаще…
Они направились к выходу.
По пути цепкий взгляд Лисиппа уже следил за рабынями, бесшумно скользившими между гостей… Дойдя до колонны, скульптор спросил у Таиды:
– Кстати, скажи откровенно, Таида, на что ты так богато живешь?
– У меня много друзей. Вот мое богатство.
Лисипп на секунду задумался, затем согласно кивнул:
– Верно, друзья большее богатство, нежели тучные стада коров и баранов… Но ведь богатого друга надо завлечь в свои сети…
– Быть может, Лисипп, ты станешь помогать мне в этом?
– С радостью, если сумеешь меня уговорить.
Таида засмеялась.
Вдруг Лисипп заметил Птолемея.
– Смотри, Таида, перед тобой еще одна жертва. Она возбуждена и не видит паутины…
Гетера усмехнулась, но не без довольства:
– Паутина во мне, Лисипп?
– Красота – та же паутина, клянусь Арахной.
Таида не успела ответить – к ним подходили Неарх и Птолемей.
Неарх приветствовал гостей, многие из которых были ему хорошо знакомы:
– Хайрете!
Гости, особенно женщины, радостно встретили Неарха:
– Хайре!
– О, Неарх! Мы рады видеть тебя!
– Я тоже рад!..
– Откуда ты?
– Из Коринфа. Решили заглянуть к прекрасным афинянкам по дороге в Пеллу.
Неарх замолчал, увидев Иолу, и тут же, извинившись, направился к ней. Еще не дойдя до возлюбленной, он весело приветствовал ее.
– О, моя несравненная! – Он рванулся к ней навстречу: – Будто вижу златокудрую Афродиту, выходящую из пены морской на песок Амафунта!
Иола остановила Неарха ослепительной улыбкой:
– Эти гимны поют мне мужчины с утра до вечера!
Неарх приблизился к Иоле, с лукавой усмешкой парировал… Так, чтобы слышала только она:
– Я предпочитаю с вечера до утра!
Иола ответила беззаботным смехом.
– Эгоизм моего возлюбленного беспримерен. Впрочем, не его одного…
– А что, есть и другие?
– А почему бы им не быть, Неарх?
Неарх нахмурился и серьезно взглянул на Иолу:
– Я бы посоветовал им именно не быть!
К влюбленным подошла Таида. Неарх взял обеих женщин за руки и подвел к Птолемею. Представил друга:
– А это сам Птолемей. Он, кажется, немного смущен. Однако это бывает с ним лишь в особых случаях… Сейчас, кажется, такой случай.
Птолемей не смел поднять на Таиду глаза, был не в состоянии произнести ни слова, он только смущенно улыбался.
Таида была поистине хороша, как богиня, и Птолемей испытывал такое же желание обладать ею, какое испытывал порой, глядя на вещи необычайной ценности, – такие, как драгоценные украшения или скульптуры, в которых он считал себя искушенным знатоком. Он мечтал обладать женщиной, вызывающей всеобщее восхищение.
Достав красивый платок, Таида с улыбкой протянула его Птолемею:
– Хочу отдать тебе этот платок на память… В знак благодарности за прекрасный дар – белоснежную Афру.
Птолемей взял платок:
– Благодарю тебя, Таида, за этот бесценный для меня подарок.
Он поднял на гетеру влюбленные глаза.
Неарх подошел к другу, шепнул на ухо:
– Смелее. Уверен, красавица не захочет отпустить столь красноречивого поклонника! Клянусь Зевсом, она готова ответить тебе взаимным чувством, счастливчик!
Птолемей продолжал, не отрываясь, смотреть на Таиду.
Она опустила глаза, как бы из скромности, на самом деле размышляя о том, как наиболее полно использовать свое влияние на этого человека.
Обернувшись к Таиде, Неарх спросил:
– Я изнемогаю от желания расцеловать мою Психею, покорившую своим талантом столь изысканную публику, и, если она не против, мы покинем вас.
На лице Иолы сияла ослепительная улыбка.
Таида и Птолемей возлежали друг перед другом у стола, уставленного яствами, фруктами и чашами с вином, ведя между собой тихую беседу.
В ночном саду были слышны только их голоса.
– Невероятно, Таида! Ты передо мной! Неужели это возможно? Просто сказка.
Таида улыбнулась:
– Ты преувеличиваешь… Но все равно это приятно слышать. Хотя… в каждой сказке есть крупица истины.
– Я знал многих женщин, но любовь узнал впервые… И понял…
Птолемей остановился, посмотрел в сторону.
– Что же, Птолемей, ты понял? – улыбка не сходила с ее уст.
Он повернул к ней лицо:
